В год своего 70-летия народный артист РСФСР, юморист и актер, любимец публики Евгений Петросян вспоминает о своем детстве, первых выступлениях на эстраде и ностальгирует по «золотым временам» эстрады, когда зритель любил добрую шутку, а билеты на концерт не стоили целое состояние.

– Евгений Ваганович, как Вы отметите свое семидесятилетие, готовите ли юбилейный концерт? Сбавите темп или чувствуете в себе силы продолжать? Должен заметить, Ваша трудоспособность производит неизгладимое впечатление, на зависть молодым.

– Спасибо. Но завидовать не надо – надо трудиться, делать дело. За артиста зритель голосует ногами. Он либо приходит, либо не приходит к нему. Зависит от того, насколько артист интересен сегодняшнему зрителю. Я сейчас еду на гастроли. До этого долго делал юбилейные фильмы, которые выйдут в сентябре. А сейчас надо восстанавливать свою актерскую форму. У меня будет очень насыщенный сольный концерт. Сначала мы едем с ним в Краснодарский край, потом состоится съемка «Юморины», которую перенесли из Юрмалы в Сочи. А потом в Москве и Петербурге пройдут мои юбилейные концерты, которые называются «70 лет уже не в обед».

– Времена не выбирают, но Вы на эстраде застали чуть ли не все ее периоды – и советский, и антисоветский, и нынешний. Какое время лично для Вас было «золотым веком»? Когда зритель был более восприимчив к шуткам? Что Вас сейчас в нашей жизни веселит? Кризис же, рубль падает, продукты дорожают, народ угрюмый. Как поднять ему настроение?

– Я руководствуюсь разными идеями в разные времена, в зависимости от того, какая эпоха на дворе… Понимаете, в перестройку, например, я был очень острым артистом. Открывал многие злободневные и запретные темы задолго до газет. Об Афганистане я говорил еще во время войны со сцены, и люди вставали в минуте молчания. Я шутил о генеральном секретаре, о коммунистах – считал, что так нужно в эту эпоху. Но когда в 1992 году цены подскочили в тысячу раз, вызвав шок у народа, я стал делать юмористические номера. Когда людям плохо, надо создавать им настроение.

– А сегодня?

– А сегодня надо о чем-то говорить остро, о чем-то – просто смешно. Все в нашей жизни есть сейчас, и хорошее, и плохое, то, с чем мы согласны, и то, чему противимся. Но сейчас очень непростое положение у России. Это надо понять, и чувство такта (а такт и этика должны быть присущи юмористу обязательно) обязывает сатирика понимать, о чем он может говорить, а о чем пока не должен. Юмор – это инструмент, если хотите, оружие. Вот, например, нож. Им можно делать полезные вещи, а можно совершить преступление.

– Вы рассказали, как пришли на эстраду через самодеятельность и драмкружок. Как Вы думаете, сегодня Ваш путь возможно повторить? Пять лет Вы были конферансье у Утесова, прежде чем пошли первые самостоятельные выступления в жанре сатиры и юмора. Как сегодня молодой артист должен пробиваться на сцену?

– Очень хороший вопрос. Все изменилось. В пятидесятые годы, когда я участвовал в самодеятельности (а она была очень развита и популярна, и люди приходили на концерты самодеятельных артистов), ко мне, мальчику, за кулисы часто приходили зрители с поддержкой, уговаривали, чтобы я не бросал это дело. В 60-х годах, когда я стал артистом на профессиональной сцене, эстрада была в чести, была очень разнообразна и многочисленна. Существовали разные жанры, которые сейчас напрочь забыты. Были большие гастрольные концерты все время. Например, когда из Армении приезжал оркестр Орбеляна, я всегда вел их концерты в Москве.

Недавно, кстати, в январе прошлого года, у меня был замечательный случай. Наша делегация из Москвы и Белоруссии побывала в Армении и была приглашена на прием к президенту. Вся творческая интеллигенция Еревана собралась в тот вечер в прекрасном клубе «Ян», состоялся очень трогательный вечер. Я вспомнил про Орбеляна, его великолепных музыкантов и то, как в 70-х годах я вел их концерт. И вдруг слышу из сзади меня сидящего оркестра раздались голоса: «Мы здесь!». Смотрю – они тут все так же сидят в оркестре. Это было так здорово!

Я вспомнил это к тому, что существовали структуры, объединявшие сотни артистов, сотни авторов. Я, к примеру, 25 лет был членом художественного совета Министерства культуры СССР по эстраде. Мы не просто просиживали там штаны. Мы собирались с прессой, с директорами концертных учреждений, говорили о том, что плохо, что хорошо. Все мастера приходили: Райкин, Миронова и Менакер, все старались помочь своему жанру. Сейчас такой помощи я не вижу. Более того, у нас все театры с уклоном в эстрадный жанр сменили профиль. Театр Райкина превратился в драматический театр, Московский театр миниатюр Полякова, что в саду Эрмитаж, превратился в драматический театр, и даже в Театре эстрады Хазанов, переформатировав профиль, играет антрепризные спектакли. А где развиваться молодым?

– Нигде нет площадки?

– Абсолютно! В «Кривом зеркале» за 10 лет было поставлено около ста спектаклей. Мы бы, например, с удовольствием играли их на сцене. Рядом с мастерами могли бы развиваться молодые. Им нужно платить зарплату, чтобы они не ушли в другие профессии.

– Значит ли это, что молодому артисту Вашего жанра сегодня очень трудно пробиться?

– Трудно, если это не какой-нибудь самородок. Вот есть эстрадное отделение ГИТИСа, но я не знаю ни одного выпускника, который бы сегодня успешно работал на эстраде… Заочное отделение – другое дело. А с очного студенты уходят в другую область, меняют профессию.

– Так что же получается – юмор умирает?

– Нет. Юмор никогда не умрет. Но артист меняется. Он будет таким, каким интересен зрителю. К сожалению, молодые юмористы, например из «Камеди Клаба», переняли американскую эстетику. А у нас на эстраде есть свои разработки, соответствующие нашему менталитету. Их бы надо развивать.

– А Вы не задумывались над тем, чтобы создать такую школу?

– У меня всегда были ученики и авторы, которых я воспитал. И «Кривое зеркало». Но кроме «Кривого зеркала», заведения типа студии, где я преподавал бы, у меня нет. Я написал книгу «Хочу в артисты». Это, если хотите, свод правил юмористической театральной эстрады, которые я, опираясь на свой практический опыт, сформулировал. По ней уже выучились молодые авторы. Фактически я сформировал пособие по нашей профессии. Книга написана в форме истории моего познания жанра.

– Евгений Ваганович, в одном из интервью Вы говорили, что артист всегда должен быть закрыт для зрителя. Чтобы каждый зритель мог создать свой образ артиста, как литературного героя. Раскройте себя немного: Вы действительно весельчак? Или Вы серьезный человек, чья профессия – смешить.

– (Смеется.) Я – разный. В жизни я такой, как все: могу грустить, могу радоваться, могу шутить с друзьями, могу, наоборот, быть серьезным – в зависимости от того, что происходит вокруг. То есть я не искрометный весельчак, который шутит ежесекундно. Это очень здорово – уметь пошутить в компании с друзьями, но в нашей профессии это не главное. Часто знаменитые юмористы (как авторы, так и артисты) были в жизни людьми серьезными и даже скучными.

– То есть Вы считаете себя обыкновенным человеком, чья профессия?– смешить?

– Нет, не только смешить. Я называю свой жанр юмористической театральной эстрадой. Это все равно мини-театр. Эстрадный, но театр.

– Но все же это юмор, а не сатира.

– А театр не только смешит. Театр показывает судьбу человека, сегодняшние жизненные обстоятельства. Театр – это больше, чем просто взять и рассмешить, у него много задач.

– А есть ли элементы сатиры в Вашем юморе?

– Конечно. Приходите на мой юбилейный концерт 10 и 11 октября в ЦКИ «Меридиан» (станция метро «Калужская») и увидите…

– Где же, по-Вашему, проходит линия раздела между юмором и сатирой?

– Все литературные словари содержат примерно 30-40 слов, касающихся комедии: гротеск, гипербола и так далее, и никто из авторов не обратил внимания на то, что я сейчас Вам скажу. Сатира и юмор – это разные эстетические категории. Юмор – это метод мышления, а сатира – это степень осмеяния явления до полного отрицания чего-либо. Это идеологическая категория. Юмор – это метод. Это разные вещи. Такое определение я сформулировал в своей книге «Хочу в артисты». Это, так сказать, одно из моих ноу-хау, которым я могу гордиться, потому что именно данное определение исключает много противоречий, имеющихся в расшифровках этих сорока комедийных слов. Здесь было бы уместным еще вспомнить о том, что юмор нуждается в соблюдении этики.

– Евгений Ваганович, сколько часов в день Вы тратите на репетиции?

– Весь день. Я занимаюсь только своим делом. Я круглосуточно работаю. Вот, например, этим летом я написал 44 сценария для «Смехопанорамы» на весь 2016 год. Полмесяца писал. Сделал пять фильмов-концертов «Улыбка длиной в жизнь» к 70-летию и еще пять огромных телепрограмм «Петросян-шоу». Все это телезрители увидят в новом сезоне.

– А сколько концертов в месяц Вы даете?

– По-разному. Сейчас мало. От пяти до десяти. А раньше, бывало, до ста доходило.

– То есть в день – три с половиной концерта?

– Да. В перестройку – да. Я помню дворец спорта в Кемерово: четыре тысячи зрителей или даже больше. Четыре сольных концерта в день. Можете себе представить?

– Но это тяжело.

– Конечно, очень непросто. Но я люблю свою работу. К сожалению, сейчас концертное дело увядает, нередко расходы превышают доходы. Вот возьмите рекламу. Что реклама «Мерседеса», что моего концерта стоит одинаково. Но это неправильно. Аренда помещения стоит дорого. Транспорт стоит дорого, особенно если на гастроли едет целый коллектив. Гостиница стоит дорого.

– Еще один важный вопрос у меня есть: Вы ведь не жили в Армении, а как часто Вы там бываете, тянет ли Вас туда?

– Тянет. Очень. Как-то мне приснился сон, что я должен поехать в Армению и посетить храм. Я увидел его возвышающимся на горе. И вот, когда наша делегация, о которой я вспоминал, прилетела в Ереван, я сказал, что поеду в Хор Вирап. Прямо из аэропорта и поехал. И душа моя успокоилась после того, как я побывал там.

– Вы себя армянином ощущаете?

– Естественно. В 70-х годах в Москве полпредом Армении был Сурен Авакович... Не помню его фамилию. Он мне сказал: «Сынок, ты знаешь кто ты такой? Ты символ дружбы русского и армянского народов. Потому что ты – русский артист армянского происхождения». (Смеется.)

– Вы сами о себе всегда говорите как об «интернационалисте». Не сказывался ли на Вас национальный вопрос в Азербайджане.

– Этот конфликт между азербайджанцами и армянами Нагорного Карабаха, конечно, боль в душе. Конечно, осознаешь корни этого конфликта – границы, которые достались нам по наследству от советской власти. Именно это вызвало конфликты не только между Арменией и Азербайджаном, но и еще во многих местах. Сегодня украинский вопрос отзывается болью у всех. И у армян в том числе. Мы как-то год назад собрались в армянской компании, и через два часа я заметил, что мы все это время проговорили только об Украине. Почему? Потому что нас волнует это не меньше, чем остальных.

– Вы родились и выросли в Баку. Расскажите о родителях, о том, какую роль они сыграли в выборе Вашего пути.

– Мои дорогие родители! Я чту их память, несмотря на то, что они ушли еще в 60-х годах. До сих пор каждый день молюсь и вспоминаю их, как, наверное, любой из нас вспоминает своих родителей.

Ваган Миронович, а точнее, Межлумович Петросян был преподавателем Азербайджанского педагогического института. До сих пор даже в Москве мне встречаются его ученики, сами уже пожилые профессора. Коллеги называли отца ходячей энциклопедией. Он был подлинно ученый человек. Друзья-академики часто звали его перебраться в Ереван, а он отвечал: не могу, здесь мои предки, не могу оставить их могилы. Вот так он и остался там. Мама Белла Григорьевна была в основном по хозяйству, хотя по образованию – инженер-химик, она тоже была ученицей отца. Предки мои – бабушка и дедушка – бежали в 1915 году из Кяркянджи в Баку.

Родители к искусству не имели никакого отношения. Папа даже приговаривал: станешь математиком, я буду тебе помогать диссертации писать. Но я им благодарен за то, что они не препятствовали моей мечте. С детства, лет с 12, я участвовал в самодеятельности: играл сцены из оперетт, читал монологи-фельетоны, вел сольный конферанс. Я участвовал в народном театре, в кукольном театре, в агитбригаде. Играл всё-всё. Я сейчас удивляюсь, как это я успевал, сумасшедшее дело. Кстати, Муслим Магомаев тоже был со мной в самодеятельности. Только ему было 15, а мне 12.

– И все же родители повлияли на Ваш выбор профессии?

– Они не мешали. Но когда примерно в 15 лет я впервые уезжал на гастроли от клуба моряков, все родственники пришли на проводы. Все. Человек двадцать.

– Мы еще не поговорили о женщинах. Ваша супруга всегда на виду, всегда рядом, она Ваш партнер на сцене. Как она принимала Вашу популярность среди женщин?

– У афориста Ильи Шевелева есть такая фраза: «Моя жена самая красивая женщина в мире. Не верите? Посмотрите на нее моими глазами» (Смеется.) Ее не раздражает до сих пор, что я занимаюсь своей работой круглосуточно. Поскольку она сама актриса, ей понятен весь творческий процесс изнутри. Поэтому у нас в семье все было подчинено моей работе. Она даже хотела принести в жертву свою карьеру. Потом уже я ее заставил выступать сольно.

– И что, не было ни одного случая ревности?

– Не-е-ет. Не было. Никогда. Серьезно. Никогда. А вот причины были (Смеется.)

– Что Вы цените в человеке?

– Неравнодушие. Сострадание. Профессионализм.

– Говорят, что Вы дочери запретили идти в актрисы. И она стала искусствоведом. А Ваш внук тоже мечтал стать юмористом…

– Когда ему было 12 лет. Сейчас ему уже 17, он учится в Америке, в серьезном колледже, взял несколько курсов: юридический, экономический и искусство. Он прекрасно играет на рояле, шутит в компании, играет на ударных инструментах. Он меня недавно потряс. Долгое время отращивал длинные волосы, сейчас-то у него короткие. Выяснилось, что он захотел отдать волосы онкологическим больным. Очень сердечный мальчик, Андрей Петросян.

– А дочь не жалеет, что Вы запретили ей стать актрисой?

– Нет, сейчас не жалеет. Она в Америке живет, к сожалению. Я очень расстраивался из-за этого, потому что считаю, что дети должны жить где-то неподалеку от родителей. Но…

– И все же... Вы могли бы стать известным артистом: Леонид Гайдай предлагал Вам попробоваться на роль Шурика в фильме «Операция Ы», великий Юрий Завадский звал Вас в Театр Моссовета, а Вы выбрали все-таки эстраду.

– Вы знаете, я люблю свою профессию. Очень. Мне бывает интересно, даже когда что-то не получается. Тем интереснее найти ошибку и сделать так, чтоб получилось. Тогда радость моя увеличивается. И вторая моя любовь – это зритель. Надо любить свой народ, тогда понимаешь, ради кого ты работаешь. Искусство для искусства – тезис позеров – я не приемлю. Ну что это: тогда железная дорога для железнодорожников, а медицина для врачей? Это как вообще понимать? Искусство для искусства творите в лабораторных условиях. Пожалуйста, экспериментируйте. А затем все удачные эксперименты отдайте народу.

Искусство должно служить людям для того, чтобы сделать их лучше, сделать их благороднее, красивее душой и добрее. А то, что не служит добру – то не искусство. Вот эти две любви меня направляют, и я словно в полете нахожусь.

Вы знаете, я уже рассказывал эту историю, но не устаю ее повторять. В детстве, когда мне было 7-8 лет, старшая двоюродная сестра повела меня на юмористический концерт, где я, послевоенный мальчишка, увидел смеющихся людей. Я таких лиц не видел давно. Все серьезные были после войны, у всех проблемы. И я когда увидел изменившиеся лица, понял – тоже хочу быть таким. И эта мечта, родившаяся в ребенке, повела меня за собой. Как птица. И я лечу за ней всю жизнь.

– И последний вопрос. Что бы Вы в преддверии Вашего 70-летия пожелали многочисленным читателям нашей газеты?

– Я очень хочу пожелать всем взаимопонимания. Когда есть взаимопонимание в семье, в городе, в стране, в мире, тогда понимаешь, что ты не один на свете. Взаимопонимание обеспечивает добросердие, потому что, если вы понимаете меня, а я – вас, мы найдем слова, которые нас сблизят. Взаимопонимание – чрезвычайно важная вещь. Я хочу всем пожелать этого. И тогда, может быть, на наших улицах будет праздник и мир.

Беседу вел Григорий Анисонян