Ара, брат джан!

15 декабря, 2016 - 20:06

Российских кинематографических кругах личность Тиграна Кеосаяна часто ассоциируется с успехом и удачей. Его знают и привечают как удачливого продюсера и успешного клипмейкера, востребованного актера. Отличился Тигран Кеосаян и в роли телеведущего ряда ток-шоу. Режиссер и актер был замечен также в новой для себя ипостаси - колумниста журнала “Русский пионер”.

В юбилейный для себя год – ему исполнилось 50 – Тигран КЕОСАЯН выпустил книгу рассказов, стал ведущим развлекательного шоу «Международная пилорама» на канале НТВ, а заодно и занял кресло члена жюри 4 сезона шоу «Один в один!» на телеканале «Россия-1». Предлагаем вниманию читателей «НВ» его рассказы, в которых автор с присущей для себя сочной, яркой и ироничной манере выстроил забавные житейские сюжеты. Так что, похоже, в лиц Кеосаяна мы обретаем еще и писателя. Причем талантливого. Без преувеличения.

“Космос”, Фима, Киса и зал судебных заседаний

Ни в своем детстве, когда романтика бьет через край, ни тем более во взрослом возрасте я совершенно не хотел в космос. Профессия космонавта при всей своей героичности не манила меня совсем. Вероятно, в силу этой самой героичности. А вот попасть в гостиницу “Космос” в конце 80-х я хотел очень.

Каждое утро, когда я ехал на трамвае от метро “ВДНХ” до ВГИКа, и в особенности вечером, когда тем же маршрутом я возвращался с учебы либо заворачивал в нашу общагу на Галушкина, мой путь лежал мимо этого вогнутого шедевра архитектурной мысли. В малоосвещенной долужковской Москве это гигантское строение выделялось щедрой иллюминацией и большими зазывными надписями на английском языке.

В моей повседневной реальности существовал изменившийся до неузнаваемости за два года армии ВГИК, бурлящий собраниями студенческих активов, которые под впечатлением перестройки смещали и выбрасывали на свалку великих режиссеров-педагогов. В моей реальности был роман практически с первой встретившейся мне после службы девушкой, тихой и воспитанной, на свою беду не знавшей, что делает длительное воздержание с душой и телом двадцатилетнего юнца. Были многочисленные подработки и запуск первого студенческого фильма. Был старший брат, успешно продававший советское кино и покупавший чужое для наших зрителей в далекой Индии. С ним я общался посредством писем, которые писал и отсылал почтой. Они доходили до его стойбища в жаркий город Мадрас ненамного быстрее Афанасия Никитина, совершившего когда-то увлекательное турне по этим экзотическим местам. Родители больше времени проводили в Ереване, и я был предоставлен себе и всем прелестям студенческого разгульного существования.

И все бы хорошо, но были места, куда нас, столичных детей голодного до впечатлений советского времени, влекло неодолимо. Кроме “Космоса” я помню еще два подобных места: гостиницу “Интурист” на улице Горького и Центр международной торговли на Краснопресненской набережной.

В этих местах жили редкие тогда интуристы. Сейчас, когда толпы иностранцев, привлеченные запахом газа и блеском алюминия, бродят в поисках шальных денег по столичным просторам, когда турецкие рабочие устраивают разборки с сербскими прорабами и вьетнамскими торговцами, когда филиппинские горничные успешно выдавливают из частных домов румяных украинских кухарок, трудно поверить, что в 88-м году этих самых иностранцев были единицы. И все они были собраны в двух городах огромной страны — Москве и Ленинграде. Они передвигались по городу в больших “икарусах” от музея к музею, от памятника к памятнику, потом их организованно водили пообедать в проверенные органами госбезопасности точки общепита, а к вечеру свозили в эти самые гостиницы для досуга и последующего сна.

Досуг там был обустроен советскими властями в виде максимально понятных западному жителю развлечений: бары, наполненные спиртным с разноцветными этикетками, названия которых ударяли в голову сильнее самого алкоголя: “Хайнекен”, “Левенбре”, “Джонни Вокер”... Валютные магазины, наполненные невиданными товарами... Ночные клубы, рестораны... Падшие женщины в коротких блестящих платьях, с длинными коричневыми сигаретами More в наманикюренных пальцах... Казалось, что там все не как в нашей жизни, вкуснее, лучше, доступнее...

Иностранцев тщательно оберегали от общения с советскими людьми. Хотя нет. Скорее нас оберегали от общения с иностранцами. Слишком уж контрастировало с нашей монументально-серой действительностью невиданное буйство красок, в которые были окрашены волосы женщин-пенсионерок из-за “бугра”. Их жующие bubble gum рты постоянно были раскрыты в белозубых улыбках. Открытых и радостных, выдающих законное желание получить максимум удовольствия за каждый потраченный на поездку в Советы доллар. К их телам, обутым в невиданные нами кроссовки, одетым в удобные и модные, как нам думалось, одежды, подпускали только экскурсоводов, переводчиков, работников гостиниц, валютных проституток и фарцовщиков. Все это были надежные, проверенные товарищами из КГБ люди, встречавшие гнилой Запад лицом, а иногда и другими частями тела. Были еще рисковые люди, которые шли на нарушение 88-й статьи Уголовного кодекса РСФСР и активно нарушали правила валютных операций на территории нашей страны, о чем, собственно, и было написано в той самой статье. Они покупали у иностранцев валюту по выгодному для туристов курсу, а потом чаще всего садились в лагеря на серьезные сроки, так как большинство из валютчиков были знакомы органам и их “пасли”, либо они также относились к проверенной категории советских граждан, работавших на благо страны и имевших лицензию на подобную деятельность.

Одним словом, попасть в гостиницу, где жили иностранцы, было очень трудно. В особенности когда ты студент и удовольствия жизни получаешь исключительно за счет задора и некоторой индивидуальности. Потому что больше за эти самые удовольствия заплатить чаще всего было нечем.

Я был дома, когда прозвенел телефонный звонок. Телефон в то время мог прозвенеть только дома и на работе. Мобильной связи не существовало.

— Киса, привет! — Бодрый тенор в трубке принадлежал моему школьному другу Фиме Юрьеву.

“Киса” — это мое школьное прозвище, перешедшее по наследству от старшего брата Давида, который учился в той же школе на пять лет раньше.

— Ты же говоришь по-армянски?

— Не понял?

— По-армянски, говорю, балакаешь?

— Ну?

— Хорошо! Дело есть. По телефону не хочу говорить, встретиться надо. Давай в кафе, в “Космосе”, завтра?

— В “Космосе”?!

— У меня там встреча днем будет, и мы заодно поговорим. Лады?

С моим школьным другом Ефимом Юрьевым мы стали друзьями только после того, как я в девятом классе перешел в школу попроще, чтобы не потерять надежду на аттестат зрелости — точные науки были и остаются для меня большим белым пятном. Фима был моим антиподом. Невысоким, немногословным, улыбающимся краешками губ блондином. В его чуть-чуть раскосых голубых глазах прятались ум и явное стремление к авантюризму. Но кто в школьном возрасте разбирается в блеске глаз? Поэтому все в классе считали Фиму просто хитрож...ым. Объединяло нас только одно: мы точно знали, кем будем. Я мечтал о кинорежиссуре, а Фима мог и не мечтать вовсе — его будущая профессия была предопределена в момент зачатия.

Дело в том, что Фима был представителем известной династии адвокатов. Его прадед, следуя интеллигентской, дожившей, к сожалению, до наших дней традиции жалеть революционеров, успешно защищал в царских судах бомбистов и прочую шваль. Его сын, дед Фимы, в тревожное сталинское время долгие годы был одним из руководителей Московской коллегии адвокатов и сумел не запятнать себя кровью, а также никогда не был замечен на дружеских посиделках у Вышинского. Папа Фимы на момент нашего знакомства был одним из лучших юристов по гражданскому праву в стране. А теперь скажите: мог ли в такой семье вырасти будущий хлопкороб? Да никогда в жизни!

Несмотря на имя и будущую профессию, Фима был чистокровный русак. Он законно гордился своими корнями, и корни давали о себе знать. Особенно они давали о себе знать, когда Фима бывал в подпитии. Из него неожиданно вылетали обращения: сударь, сударыня. Он мог сесть в ночное такси и, раскинув плети рук по заднему сиденью, сказать пожилому водителю с бугристым от морщин лицом фразу:

— А домчи-ка меня, голубчик, до дома — проспект Вернадского, 16!

И говорил он это без малолетнего хамства, говорил спокойно и органично, так, что и прадед бы не удивился.

Помню, уже в студенческую пору поехали мы компанией к нему на дачу. Привычно много и разнообразно пили и оказались глубокой ночью вместе с Фимой на самом краю его дачного участка, справляя малую нужду у редкого штакетника. Голос хозяина соседнего участка прозвучал неожиданно. Видимо, наша гулянка не давала ему уснуть, и он вышел подышать свежим воздухом.

— Вы с...те на мои грядки!

Не прекращая ни на секунду свое малое дело, Фима поднял голову, широко улыбнулся и гостеприимно развел руками, чем опасно для соседа изменил траекторию своего дела.

— Милостивый государь! Так с...те на наши!

Одним словом, прадед был бы доволен.

Пока я не с первого раза поступал во ВГИК, служил в армии и возвращался обратно в институт, Фима отучился на адвоката и стал работать в юридической консультации. Он даже несколько раз защищал в судах мелких правонарушителей. Крупных ему пока не доверяли. И, видно, неплохо защищал, раз мог назначить мне встречу в гостинице “Космос”.

Фима встретил меня на пандусе отеля у огороженного входа в валютный рай. Пока мы шли к стеклянным дверям, пожилой швейцар с бесцветным лицом матерого комитетчика сканировал меня взглядом. Он кивком головы разрешил нам пройти, и мы, не заходя внутрь, оказались в летнем кафе под зонтами.

— Все схвачено?

— Ну, и это тоже. Моя консультация за углом.

“Вот Фимка везунок”, — пронеслось в голове.

В огромных затонированных стеклах отеля тускло отражалось солнце. Только туристы, редкими стайками выходившие и входившие в отель, свидетельствовали, что там, за стеклами, существует какая-то жизнь. В открытом кафе было немноголюдно. Не у всех в городе была работа в юридической консультации за углом.

— Выступишь в суде? — не стал тянуть Фима.

— Кто? Я?!

— Ты.

— В каком суде?

— В Останкинском. Районном. Послезавтра слушание дела.

— Чего?!

— А я тебе сейчас все расскажу. — Он наклонился ко мне, и его тон стал излишне заговорщическим.

Суд в моем сознании был и остается тревожным местом, где постоянно кого-то сажают и очень редко оправдывают. Помню, что после слов Фимы в моей голове всплыли сцены суда над Катенькой Масловой из старого фильма “Воскресение” и знаменитая фраза Папанова в защиту Юрия Деточкина. Ни в каком качестве в суд я идти не хотел.

— Пошел в ж..., Фима!

— Да подожди ты, Киса, дай рассказать!

Из кафешного репродуктора совершенно неуместно зазвучала песня: “Розовые розы, ага-га, Светке Соколовой, ага-га...” Под аккомпанемент группы “Веселые ребята” Фима подробно описал ситуацию.

Подзащитный Фимы, житель Абовянского района братской советской республики Армения Ерванд Азарян, снимавший жилье по адресу: город Москва, улица Вильгельма Пика, 6, залил водой новый ремонт соседа снизу и, когда тот пришел разбираться, нанес ему два удара по лицу. Сосед тоже ударил. Словом, нормальная бытовуха. Но сосед написал заявление в милицию, потом выяснилось, что у гражданина Азаряна проблемы с пропиской, и в результате ему стал грозить реальный срок — год колонии. Линия защиты, придуманная Фимой, основывалась на том, что гражданин Азарян, совершенно не зная русского языка, оценил приход соседа и его речь как угрозу себе и в целях самообороны нанес тому увечья. Моя задача, по словам Фимы, заключалась в том, чтобы я переводил на армянский язык вопросы подсудимому, а на русский — его ответы.

— А он что, на самом деле не знает русского?

— Знает, — честно признался Фима. — Но я там уже все решил: компенсация соседу, новый ремонт, со следаком договорился.

В те времена, чтобы решить дела в суде, еще не надо было договариваться с Кремлем. Хватало и доброго следователя.

— Судье тоже по барабану, главное, чтобы все были довольны. Пару моих вопросов и вопросов прокурора переведешь, и все!

Сцены из кинофильма “Воскресение” начинали понемногу таять.

— Но он не убийца какой?

— Какой убийца! Малолетний хулиган! Двадцать лет!

Нам с Фимой в тот год исполнилось по 22 года.

— Я ему уже все сказал, что говорить надо, Киса. Минут двадцать помучаешься, а вечером пойдем, посидим в “Солярисе”. — Он мотнул головой в сторону отеля. — Ну что, лады?

Я замер. Товарно-денежные отношения тогда были развиты не так повсеместно, как сейчас, да и какие товарно-денежные отношения между друзьями? Но предложение пойти после театрализованного суда в ночной дискоклуб гостиницы “Космос” серьезно попахивало взяткой. Отказаться от которой было невозможно. Тем более что Фима обладал редким талантом облекать свои идеи в такую легкую непритязательную форму, что в его устах предложение ограбить средь бела дня Алмазный фонд приобрело бы вид необременительной прогулки по Воробьевым горам. Но основным мотивом в моем решении была грядущая ночь в “Солярисе”.

— Лады!

Зал судебных заседаний Останкинского районного суда сильно напомнил мне студенческую аудиторию. Такие же столы, стулья. Казалось, что сейчас войдет мой мастер, Юрий Николаевич Озеров, сядет на место судьи и расскажет нам своим немного запинающимся голосом, как он снимал фильм “Освобождение”. Это успокаивало. К тому же Фима со своего адвокатского места усиленно гримасничал в мою сторону, как бы давая понять, что все хорошо. Он активно общался с молодой девушкой-прокурором, она доброжелательно отвечала ему. Впоследствии выяснилось, что они были однокурсниками. Десятка полтора зрителей, сидевших в зале рядом со мной, были явно из числа друзей и родственников истца и ответчика. Они мирно переговаривались в ожидании начала действа. По-домашнему уютная атмосфера не оставляла места тревоге.

Тревога вернулась вместе с появлением подсудимого. Ведомый конвоиром гражданин Азарян явно не понимал, куда он попал, а главное, зачем он здесь. Худой и невысокий, кучерявый до невозможности, он прошел танцующим шагом к своему месту, широко улыбаясь, приветственно взмахивая волосатыми руками и громко здороваясь со знакомыми в зале. Усевшись на стул, он продолжал балагурить с друзьями, изображал руками армянские танцевальные па и даже дергал за рукав стоявшего рядом конвоира, пытаясь увлечь его в водоворот своего настроения. Конвоир вяло выдергивал свою руку. Ему было неудобно за подсудимого. Я посмотрел на Фиму. Тот стыдливо отвел взгляд.

В зале появился судья, и все встали. Он был в черной мантии, и было видно, что он раздражен незначительностью дела, заставляющего его солнечным весенним днем проводить время в суде. Когда он сел, мантия выплюнула облачко пыли, и это облачко некоторое время парило над плечами судьи.

Потом пошли какие-то заявления, объявления, все катилось положенным чередом. Потом Фима ходатайствовал перед судом, чтобы меня привлекли в качестве переводчика. Все это время гражданин Азарян с неподдельным интересом наблюдал за происходящим. Улыбка ни на секунду не покидала его загорелого лица. Для человека, которому грозит год колонии, он был слишком веселым. Подсудимый вел себя как заядлый болельщик, наблюдающий увлекательный футбольный матч. Причем матч, в котором его любимая команда безоговорочно выигрывала.

Меня вызвали к небольшой трибуне. Подсудимый, узнав во мне земляка, громко поприветствовал меня на армянском языке.

— Привет, брат джан!

Судья попросил его помолчать. Фима тут же заявил, что подсудимый не понимает русского языка. Я оглянулся на него. Подсудимый весело подмигнул мне сначала левым, а потом правым глазом.

Мне стали перечислять все то плохое, что может со мной случиться, если я введу суд в заблуждение. Повеяло безысходностью. Я посмотрел на Фиму. Тот кивнул головой: мол, мало ли в жизни всяких условностей? Слушая судью, я отчетливо чувствовал на себе жизнерадостный взгляд подсудимого. Появилось раздражение: все-таки я первый раз в суде, и мне хотелось немного торжественности.

Начались вопросы от Фимы и девушки-прокурора. Через короткое время я отчетливо понял, что наш общий с Фимой подопечный — клинический идиот. Не глупый, не дурак, а именно что идиот, в самом что ни на есть медицинском смысле этого слова.

Знаете, у евреев есть такое выражение — тысячник. Оно обозначает пропорцию между глупыми и умными евреями - один на тысячу. Подсудимого Азаряна я бы назвал миллионщиком, потому что ни до, ни после я не встречал в своей нации таких безусловных баранов.

Для начала он совершенно не отвечал по написанному Фимой сценарию. Он вообще не отвечал. Он нес какой-то бред. Например, прокурор задает вопрос:

— Как давно вы проживаете в городе Москве?

Подсудимый, не дослушав мой перевод, говорит:

— Ара, брат джан, большой город эта Москва! Потеряться можно!

В первый раз, услышав подобный ответ, я растерялся, но очень быстро сообразил, что говорить надо то, что ждет Фима.

К тому же где-то на третьем вопросе выяснилось, что мой дворовый армянский, выученный на школьных каникулах в Ереване, недостаточно хорош для подобных мероприятий. Чтобы никто не заметил краткость перевода длинных вопросов, мне приходилось выдумывать на ходу новые фонетические конструкции, имитирующие армянскую речь. Кроме подсудимого этого никто не замечал. Его настроение, и без того ненормально приподнятое, после каждого моего псевдоармянского перевода становилось неприлично радостным. Вместо того чтобы мне подыграть, он начинал радостно бить себя по ляжкам и хохотать в голос. В такие моменты судья, что-то рисовавший у себя в блокноте, поднимал голову и делал ему замечание.

Все время, что я переводил, меня не покидала одна-единственная мысль: вот сейчас судья поднимет голову от своего блокнота, пронзительно посмотрит на меня и скажет: “А ведь неправильно вы все переводите, товарищ Кеосаян! Хотя какой вы теперь товарищ? С этого момента вы самый что ни на есть гражданин!” И прикажет конвоиру посадить меня для начала рядом с подсудимым, а потом и вовсе посадит меня на непонятное количество лет.

Этот страх породил во мне злость. Злость на Фиму, на дебила-земляка, на свое тщеславное желание побывать в ночном клубе интуристовской гостиницы...

Благодаря моему переводу и категорически вопреки поведению гражданина Азаряна все шло так, как планировал Фима. В ходе заседания вырисовывался образ забитого пастуха, который в силу обособленной жизни в условиях альпийских лугов горной Армении был хорошо обучен видеть опасность в окружающей дикой природе и совершенно не обучен русскому языку.

Было видно, что все устали от этого пустякового дела и рады закончить бодягу. Меня попросили присесть, и прокурор вызвал к трибуне потерпевшего. Потерпевший почему-то все заседание сидел в коридоре, и когда в зал вошел крепкий сорокалетний мужчина с воинской выправкой, я очень удивился: как он вообще мог пропустить удар от тщедушного подсудимого? Но настоящее удивление было впереди.

Видимо, не все детали этого дела были знакомы моему другу Фиме. Видимо, не все было сказано тем памятным вечером на улице Вильгельма Пика, 6, не все вопросы решены и не все ответы услышаны. Увидев шагающего по проходу потерпевшего, гражданин Азарян впервые за все время погасил улыбку и, вскочив со своего места, на хорошем русском, с небольшим армянским акцентом выдал такой каскад затейливых ругательств, что стало понятно: воспитанием армянского Маугли в горах не один год занимались геологи из Тюмени, причем с обязательным вторым, филологическим, образованием.

Кто-то в зале засмеялся. Фима в недоумении посмотрел на девушку-прокурора, та на потерпевшего, потерпевший на Фиму. Судья гаркнул:

— Замолчите, Азарян!

Но Азаряна было уже не остановить. Вступив на словах в половую связь со всеми близкими и дальними родственниками, он перешел к противоестественным отношениям с гвоздиком, на котором висела семейная фотография потерпевшего.

Судья попросил вывести Азаряна и раздраженно объявил перерыв в заседании. Фима был немного растерян, но чувствовалось, что у него есть запасной план.

— Ну, ты сам видел. — Он развел руками. — Хорошо все шло, пока козел этот пасть не открыл. Сейчас время надо выиграть, я его на медэкспертизу отправлю...

— Вот это правильно, — произнес я. Не уверен, что Фима верно понял смысл моего замечания.

— Спасибо тебе, Киса. Я тогда побежал вопросы решать, лады? А по поводу “Космоса”... Сегодня, наверное, не получится. Сам видишь, что происходит...

Мне даже не стало обидно. Очень хотелось быстрее покинуть здание суда. И больше никогда сюда не возвращаться. Мы обнялись, и я пошел к выходу.

— Слушай! — окликнул меня Фима. — Он же дебил!

— Законченный...

— А он точно армянин? — Фима кивнул проходившей мимо девушке-прокурору.

— Не уверен...

...Искря “рогами” и со свистом притормаживая на поворотах, трамвай вез меня к метро. Подвыпивший кондуктор, привычно крепко зажав сумку с мелочью, безразлично смотрел перед собой. В мутных стеклах частыми светлячками пролетали точки автомобильных фар. На Москву опускалась ежевечерняя тьма.

Как это и было всегда, прямо по движению трамвая передо мной появилось здание “Космоса”. Огромным сверкающим кораблем он проплыл привычным маршрутом от правого края трамвайного окна к левому и исчез, уступив место привычной мгле.

Заскрежетав буферами, трамвай повернул и остановился. Мне пора было сходить...

Сон, или Второй опыт колумниста

В детстве я не видел снов. То есть совсем не видел. Тотально. Средняя школа сменяла начальную, совсем скоро я должен был стать старшеклассником, появлялись друзья, влюбленности, и только мой сон не менял своих характеристик: сомкнутые веки запирали меня в девятичасовом бесследном мраке, где не было места для фантазий и кошмаров. Я просто спал.

И все бы ничего, если бы не одна деталь. У меня был и есть брат. Он у меня есть все мои 45 лет. Скажу больше: он уже был, когда еще не было меня. Родившись на пять лет раньше, он получил от отца древнееврейское имя Давид, так как папе это имя нравилось и он ошибочно считал его древнеармянским. Впрочем, если вспомнить историю Ноя с его ковчегом и причалом на горе Арарат, может, папа и не сильно ошибался.

Все младшие братья становятся жертвами «ветеранства» со стороны старших, и я не был исключением. Это было не криминально, не больно и чаще всего происходило по причине моей недетской хитрости. Так что претензий к Давиду у меня по этому вопросу нет. Но то, что мой брат явился причиной первого в моей в жизни комплекса неполноценности – это точно!

Дело в том, что, в отличие от меня, Давид сны видел. Часто он будил меня криком:

- Слышь, что расскажу!

И начинал рассказывать. Это был не обрывочный набор картинок. Нет! Это были законченные истории с завязкой, кульминацией и развязкой. В них были нездешние пейзажи, горные серпантины дорог, и по ним неслись спортивные автомобили. Лазоревое море плескалось о борта роскошных яхт, на которых томились в заточении сплошные красавицы. Их спасал герой, немного пьяный и очень уверенный в себе. Чаще всего в образе героя, по понятным причинам, выступал Давид. Он умел управлять всеми видами транспорта, от самоката до самолета. Чаще, конечно, герой, то есть Давид, спасал любимую, доведя до крайности топливный ресурс своего аэроплана и прыгая с парашютом на яхту. Злодеи в его снах были кристально злодейскими, женщины – безусловными, приключения – смертельными.

Много позже я понял, откуда, кроме всего прочего, черпала сюжеты ночная фантазия брата. Давид прекрасно владел и владеет английским и зачитывался тогда романами Гарольда Роббинса и Яна Флеминга с его Джеймсом Бондом. Понятное дело, в оригинале. Плюс ко всему, тогда в широком кинопрокате по экранам нашей страны прокатился фильм «Великолепный» с великолепным Жан-Полем Бельмондо…

Вот откуда всепобеждающий герой на разнообразных летательных аппаратах! Вот откуда сказочные напитки и итальянские названия автомобилей! Вот откуда длинноногие модели и карикатурные злодеи! Но даже тогда, в минуту своего лилипутского триумфа, я понимал, что не все так просто. Хорошо, он читает Флеминга, но я-то взахлеб читал исторические труды о Бонапарте и обожал Шолохова. Тогда почему никогда, вы слышите, НИКОГДА мой сон не тревожила безумным полетом конная лава маршала Мюрата, не грохотали пушки Аустерлица и Йены? Почему ни разу император не просил во сне моей помощи, чтобы уладить сердечные дела с красавицей Валевской?

Нет, понял тогда я, дело здесь не только в Бельмондо…

Пока я служил в армии, Давид отправился продавать наше кино и покупать чужое в Индию. После дембеля в 1988 году я полетел к нему. Дело было зимой, и я справился о температуре в стране магараджей. Там было 27 градусов. В шереметьевском туалете переодевшись в майку и шорты, пьяный от пива и радости я улетел в Индию.

Давид встречал меня в теплом пиджаке, поверх которого был надет плащ. Я риветственно замахал рукой. Он обнял меня и строго посмотрел.

- Ты чего так оделся? Замерзнешь на хер. У нас тут уже четыре случая обморожения у бродяг было.

- Какое на фиг обморожение?! У вас 27 градусов тепла!

Мы вышли из здания аэропорта. Асфальт пыхнул жаром. Давид застегнул плащ на верхнюю пуговицу. Вокруг сновали смуглые туземцы, царил отчетливый дух антисанитарии, и меня никак не покидало ощущение, что еще мгновенье – и мне навстречу шагнет Радж Капур и запоет песню бродяги.

Капсула лифта подняла нас на последний этаж. В баре было прохладно и чисто. Радж Капур здесь был явно неуместен.

Давид заказал что-то официанту, посмотрел на меня.

- Ты что будешь?

- Дайкири, – сказал я.

Принесли персиковый дайкири. Субстанцию коричневатого оттенка. Я пригубил, готовясь окунуться с головой в мир удовольствий. Помню чувство острого разочарования. И еще ощущение неудобства за это мое разочарование. Перед братом.

- Не нравится?

Я покачал головой.

Давид посмотрел в стекло-витрину. Под нами лежал замерзающий от жары Дели.

- Знаешь, я в первый день, как приехал, пошел в бар и заказал водку-мартини. Смешать, но не взбалтывать…

- И чего?

- Чуть не блеванул…

Он посмотрел на меня. И повторил слова классика.

- Вот я и стал еще на одну мечту старше…

Подготовил Валерий ГАСПАРЯН

Комментарии

А вот после всего этого перечитайте ( если "не блеванете" ) все, то, о чем поведала "космополичная или - полическая" Ануш Варданян и у меня появится надежда, что и вы меня поняли и не примете за того "пастуха"

Ничего себе, колумнист. Спасибо, брат джан, я тоже плохо говорю по русски, пэтому предпочитаю корроткие пассажи. Да, чуть было не забыл. Поздравляю с юбилеем. Чокнемся вечером на праздновании 17 летия моей внучки. Давай.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image