О Сталине, чье 135-летие грядет в декабре, написано сотни книг и бесчисленное множество статей, а интерес к нему не угасает. Из последних весьма любопытна недавно выпущенная в Москве книга Эдварда РАДЗИНСКОГО “Коба: жизнь и смерть”. Автор подходит к “феномену Сталина” путем анализа личностных качеств “красного царя”, создает объемную фигуру Человека - величайшего политика, госдеятеля, монстра...

Сталинское лихо коснулось всех народов тогдашней страны. Ощутимо пострадал и армянский народ, понесший не только демографические, но и территориальные потери. Кажется, и спорить не о чем. Но у поклонников Сталина свои аргументы. Когда речь идет о негативе и злодействах той эпохи, они хором твердят, что нельзя все валить на одного Сталина — мол, виновато было его окружение, когда же речь идет о позитиве и о достижениях, то утверждают, что это исключительно благодаря вождю и учителю. Конечно, ни одна личность, тем более такая масштабная, не бывает только черной или розовой. Истина даже не посередине. Книга-исследование Эдварда Радзинского, фрагменты из которой публикуются ниже, представляется весьма объективной.  Впрочем, судите сами...

“ЛЕВАЯ НОГА ЛЕНИНА”

Начинается жизнь профессионального революционера, именуемая “нелегальным положением”. Фальшивые документы, бесконечные явочные квартиры, подвалы, где прячут подпольные типографии... Тайное сообщество молодых людей, именуемое “Тифлисский комитет РСДРП”...
“Это было время людей от 18 до 30 лет. Революционеры старше этого возраста насчитывались единицами... Слова “комитет”, “партия” были еще новы, овеяны свежестью и звучали в молодых ушах заманчивой мелодией. Вступивший в организацию знал, что через несколько месяцев его ждут тюрьмы и ссылка. Честолюбие заключалось в том, чтобы продержаться как можно дольше до ареста, твердо держаться перед жандармами” (Троцкий). Но прошли эти несколько месяцев, а Коба все еще на свободе.
Иремашвили: “Я несколько раз посещал Кобу в его маленькой убогой комнатке. Он носил черную русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком. Его нельзя было видеть иначе, как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках. Все, напоминавшее буржуа, он ненавидел...” (Иосиф Иремашвили (1878-1944) — однокашник и друг Сталина. Автор воспоминаний о И.С. Некоторое время был учителем Василия Сталина. В 1922 г. был выслан из СССР. Жил в Германии — “НВ”.)
“Грязная блуза, нечищеная обувь были общим признаком революционеров, особенно в провинции”, — с сарказмом пишет Троцкий. Да, наивный юный Коба старается походить на настоящего революционера. Все как положено: носит грязную блузу и ходит в рабочие кружки объяснять пролетариям учение Маркса. Здесь вырабатывается его убогий стиль, столь понятный полуграмотным слушателям. Стиль, который потом принесет ему победу над блистательным оратором Троцким.
Восток требует культа. И “азиат”, как называл его большевик Красин, нашел своего бога — Ленина. “Он преклонялся перед Лениным, боготворил Ленина. Он жил его мыслями, копировал его настолько, что мы в насмешку называли его “левой ногой Ленина”, — вспоминал революционер Р.Арсенидзе.
И бог Кобы не обманул его. Вышедшая в 1902 году работа Ленина “Что делать?” была взрывом бомбы. До нее марксисты безнадежно повторяли: пока в России по-настоящему не разовьется капитализм — ни один волос не падет с головы самодержавия. Революция отодвигалась в темноту времени, революционеры должны были работать для грядущих поколений. Своей книгой Ленин вернул им надежду. Он заявил: мощная законспирированная организация профессиональных революционеров при помощи насильственного переворота в силах осуществить революцию. Ибо Россия — страна вековой покорности. В России нужно лишь захватить власть — и общество покорится. Тайная организация героев сможет опрокинуть самодержавие. Как все это по душе Кобе!

ПЕРВЫЙ АРЕСТ

Продолжать находиться в Тифлисе — значит, увеличивать опасность ареста... Между тем, согласно Троцкому, арест входил в “обязательную программу” революционера, ибо “открывал возможность самого волнующего — выступления на суде”.
Истинные революционеры жаждали быть арестованными, чтобы превратить суд в трибуну для пропаганды. Но этот путь закрыт для Кобы с его тихим голосом, медленной речью, грузинским акцентом. Только на свободе, в конспиративной тени, он чувствует себя уверенно. Коба направляется Комитетом в Батум.
Батум — южный порт с узкими улочками, ветром с моря, прохладными двориками, где стираное белье плещется на ветру, как паруса кораблей. Город, где надо любить и веселиться. Здесь продолжается его тайная работа. Сверстники влюбляются, женятся, делают первые шаги в карьере, а Коба одержимо мечется по нелегальным квартирам. Готовится мощная демонстрация, похожая на восстание. Будет много крови. Он помнит завет: в великой крови рождаются великие революции.
Теперь у безвестного юноши появился дотошный летописец — полиция. Семнадцать лет его жизни в новом веке опишут полицейские протоколы. Останутся его точные словесные портреты, фотографии анфас и в профиль.
Я просматриваю дела Тифлисского жандармского управления. Донесения о деятельности Тифлисской организации РСДРП, о рабочих сходках под руководством Джугашвили...
“Он все более становится вождем маленькой кучки сторонников Ленина в Грузии”, — писал Иремашвили. Да, он сразу — Вождь. И деспот. В полицейском донесении сообщалось: “Во главе Батумской организации находится Джугашвили... Деспотизм Джугашвили многих возмутил, и в организации произошел раскол”. Но зато каковы результаты его деспотизма!
Тихий Батум потрясает невиданная демонстрация рабочих. Столкновения с полицией: полтора десятка убитых, множество раненых. Кровь и ярость! Опять удача!
Аресты в городе... И снова он успевает исчезнуть — бежит в горы. Вспоминает революционер Като Бачидзе: “Через горное селение Кром проходил Коба, вынужденный скрываться после демонстрации. Крестьянка приютила его, дала умыться и отдохнуть”.
Горы, солнце, белые домики, старики в тени деревьев лениво пьют вино... время остановилось... Здесь испокон веков жили его предки... Нет, эта жизнь не для него. Но в Тифлис возвращаться опасно — там его давно ищут; и в Гори нельзя — там его будут искать. Он решается на неожиданный шаг — вернуться на место преступления, в Батум. Такой дерзости полиция не ожидала.
Ему удается продержаться целый месяц. В это время он занимает следующую ступеньку в иерархии заговорщиков — избран в состав Всекавказского комитета РСДРП.
А потом была южная весенняя ночь и тайная сходка революционеров. Но среди них оказался провокатор — и дом был окружен полицией. И полиция продолжила писать его биографию: “Рапорт пристава четвертого участка г. Батума об аресте в 12 часов ночи 5 апреля 1902 года И.Джугашвили на сходке рабочих в квартире М.Даривелидзе”.
По счастливому городу в час, когда вываливались из трактиров его беззаботные сверстники, Кобу везут в тюрьму. Впервые. И сразу в страшную батумскую тюрьму. Начинается его путешествие по тюрьмам: батумская, кутаисская...

“УЧИМСЯ ПОНЕМНОГУ,
УЧИМСЯ”

Азиатская тюрьма: побои надзирателей, грязь, абсолютное бесправие заключенных, расправы уголовных над политическими. Вначале Коба растерялся, заметался, выбрасывает через окно тюремного замка отчаянную записку без подписи. Он просит передать ее матери: “Если спросят: “Когда твой сын выехал из Гори?” — говори: “Все время находился в Гори”. Конечно, тюремный надзор перехватил почту. За наивным поступком — отчаяние потерявшего голову. Но скоро он освоится в тюрьме.
Петр Павленко: “Учимся понемногу, учимся”, — Иосиф Виссарионович любит повторять эти слова. С мягким акцентом и тихой усмешкой”.
“Учимся понемногу, учимся”... Он открыл: в тюрьме, наряду с властью надзирателей, существовала незримая власть уголовников. И ему, нищему сыну пьяницы, нетрудно найти с ними общий язык. Он — свой. Так он исполнил заповедь “Катехизиса революционера” — соединился с разбойничьим миром. Он понял потенциал преступников в революции.
И Ленин всегда ценил его умение найти общий язык с уголовниками. В гражданскую войну, когда части, составленные из бывших арестантов и пьяных солдат, бунтовали, Ленин тотчас предлагал: “А не послать ли нам туда товарища Сталина — он умеет с такими людьми разговаривать”.
Его новые знакомые уважали физическую силу. У него ее не было. Но, привыкший с детства к побоям, он доказал им иное: презрение к силе. В это время начальство тюрьмы решило преподать урок политическим. Урок по-азиатски.
Из воспоминаний революционера Н.Верещака: “На следующий день после Пасхи первая рота выстроилась в два ряда. Политических заключенных пропускали сквозь строй, избивая прикладами. Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках”.
И вскоре, как в училище, как в семинарии и в Комитете, Коба захватывает власть в тюрьме. Уголовников подчинила странная сила, исходившая от этого маленького черного человека с яростными желтыми глазами.
В тюрьме он установил для себя железный распорядок: утром занимался гимнастикой, затем — изучение немецкого языка (Маркса истинные революционеры должны читать в подлиннике). Языка он так и не выучил. Его успехи в тюрьме были другие. Всякий, кто не признал его власти, становился жертвой жестоких побоев. Расправу чинили его новые друзья-уголовники. Но вот “заросший черными волосами маленький рябой грузин” готовится идти в первую свою ссылку.
Верещак: “Коба был скован ручными кандалами с одним товарищем. Заметив меня, он улыбнулся”. У него была странная улыбка, от которой иногда мороз пробегал по коже.
По этапу его доставляют на край света — в село Нижняя Уда в Иркутской губернии. В своем единственном черном демисезонном пальто южный человек очутился в холодной Сибири. Снег, который лежит на его родине только высоко в горах, теперь окружал его всюду.
В ссылке он получает письмо от бога — Ленина! Троцкий насмешливо объяснял, что это было обычное циркулярное письмо. Его за ленинской подписью под копирку рассылала Крупская всем сторонникам Ленина в провинции. Но наивный азиат не знал этого — он был счастлив: бог его заметил! Он запомнил этот день и включил его во все свои биографии.
В ссылке он узнал подробности великого события, о котором не писала ни одна газета: 30 июля 1903 года в Брюсселе сбылась мечта Ленина. Четыре десятка революционеров собрались в сарае. На дверях висел клочок бумаги с надписью: “Съезд Российской социал-демократической рабочей партии”. Им предстояло родить в этом сарае атеистического мессию — партию, которая должна была сделать счастливым все человечество.
На съезде председательствовал Плеханов. Но с первых же заседаний Ленин начал раскалывать не успевшую родиться партию. С группой молодых сторонников он пошел против тогдашних авторитетов русского социализма — потребовал жесткой централизованной организации (наподобие религиозного ордена) с беспощадным внутренним подчинением. Плеханов и Мартов пытаются отстоять хотя бы видимость свободы дискуссий. Но Ленин неумолим.
И он сумел расколоть съезд, объединил во фракцию своих сторонников. Во время голосования по одному из пунктов его противники получили меньшинство, и Ленин ловко приклеил им кличку “меньшевики”, с которой они и вошли в историю. Себе и своим сторонникам он взял гордое имя “большевики”. Как должен был хохотать Коба, узнав, что эти глупцы (меньшевики) согласились называть себя столь унизительно. Ну разве могут такие руководить партией?
После съезда во всех провинциальных комитетах началась непримиримая борьба между большевиками и меньшевиками — борьба за власть над партией. Теперь горласто и беспощадно они будут биться на всех съездах почти два десятка лет. В 30-е годы Коба окончательно завершит эту борьбу, истребив в лагерях последних революционеров-меньшевиков.

* * *

1905 году террористы убили 223 человека, в 1907-м — уже 1231. Чем больше нуждались в деньгах революционные партии, тем больше убийств и экспроприаций.
С красинскими бомбами действовал в это время и молчаливый Коба. Мы можем только гадать, когда Ленину пришло в голову использовать в “бомбовой работе” преданного грузина. Ленин правильно оценил его организаторский талант, блеснувший в кровавых демонстрациях в Грузии, и способности конспиратора. И Ленин соединил хитроумного Кобу с легендарным Камо.

“ОН БЫЛ ИМ СЛОВНО
ОКОЛДОВАН”

Камо — партийная кличка Симона Тер-Петросяна. Его смелость и физическая сила были легендой в партии. За Камо числились захваты транспортов в Батуми, в Тифлисе... Но мало кто знал: с некоторых пор Камо был не один. Рядом с ним — его давний друг. Друг и повелитель. Ибо у них было общее прошлое.
Симон, как и Коба, жил в Гори. Богатый дом его отца находился недалеко от лачужки Кобы. С детства маленький Симон стал послушной тенью властного Сосо.
“Отец бесился: что нашли вы в этом голодранце Сосо? Разве в Гори нет достойных людей? Не доведет он вас до добра. Однако тщетно — Сосо притягивал нас к себе как магнит. Что же касается брата, он был им словно околдован”, — вспоминала сестра Камо Джаваира.
Симон — сама дьявольская изворотливость, сила, жестокость. И этот бесстрашный, обладавший фантастической гордостью человек терялся в присутствии Кобы, становился странно зависимым. Даже кличка Симона — результат издевательской шутки Кобы. Как-то он поручил ему отнести пакет. Привычно коверкая русский язык, Симон спросил:
— К камо отнести?
— Эх ты, “камо”, “камо”, — засмеялся Коба.
За тень насмешки над Симоном любой расплатился бы жизнью. Но от Кобы он сносил все. Голем не может сердиться на хозяина. Симон согласился стать Камо. Так Коба “родил имя, которое вошло в историю” (Троцкий).
Но нападение на Эриванской площади превосходило все подвиги Камо. Этот великолепный спектакль от начала до конца сочинил Коба и точно, по заданным нотам, исполнил Камо. Это был первый спектакль, поставленный Кобой, который прогремел на всю Европу.
“Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть... только и разговоров о русских эксах”, — сообщала с восторгом Крупская из Швейцарии... “Только дьявол знает, как этот грабеж неслыханной дерзости был совершен”, — писала тифлисская газета “Новое время”. И тут, видимо, Коба не утерпел. Если остальные террористические подвиги он совершал в любимой им безвестности — о его участии в этом ограблении вскоре знала вся партия.
После “эриванского дела” многие большевики отправились в тюрьмы, даже опытный Камо, приехавший в Берлин, был тотчас арестован. Но Коба опять странно неуязвим!
Ограбление на Эриванской площади было лишь одним из его террористических подвигов. Иремашвили писал: “До этого он принимал участие в убийстве военного диктатора Грузии генерала Грязнова. Генерал должен был быть убит террористами-меньшевиками, но те медлили. И Коба организовал его убийство и очень веселился, когда меньшевики объявили это своим делом”.
Павленко говорил отцу: “Сталин искалечил руку во время одного из эксов, он был ловок и храбр. Во время захвата денег в Тифлисе он был среди нападавших на экипаж”.
Но Коба никогда не забывал партийных решений о запрещении террористической деятельности. Вождю партии и страны не пристало быть удалым грабителем... Вот почему, став Сталиным, он будет тщательно скрывать деятельность Кобы. Но о ней слишком хорошо знали. В 1918 году меньшевик Мартов заявил, что Сталин не имеет права занимать руководящие посты в партии, так как “в свое время был исключен из партии за причастность к экспроприациям”. Коба потребовал разбирательства. “Никогда в жизни, — говорил он, — я не судился в партийной организации и не исключался. Это гнусная клевета”. Но несмотря на негодование, Коба не заявил прямо о своем неучастии в терроре. Мартов настаивал на вызове свидетелей, приводил факты (в частности, об участии Кобы в экспроприации парохода “Николай I”). Однако вызвать свидетелей с охваченного войной Кавказа не удалось. Дело затихло.
Но прошлое Кобы всегда тревожило Сталина. И многие товарищи Кобы по разбойным нападениям закончат жизнь в сталинской тюрьме. И главный его соратник по удалым делам — Камо — уйдет из жизни раньше всех.
Это произошло сразу после возвышения Кобы, когда он стал Генеральным секретарем партии. 15 июля 1922 года Камо ехал на велосипеде по Тифлису, и на пустой дороге на него наехал автомобиль, столь редкий тогда в городе. “Удар был настолько силен, — писала тифлисская газета, — что товарища Камо отбросило в сторону, и, ударившись головой о тротуарную плиту, он потерял сознание... В больнице, не приходя в себя, он скончался”.
“Товарищ Камо погиб именно в тот момент, когда товарищи уговорили его заняться мемуарами и с этой целью приставили стенографистку... Какая насмешка судьбы!” — сокрушался на его похоронах Мамия Орахелашвили, один из руководителей Закавказья. Насмешка судьбы? Или печальная усмешка его прежнего друга?

ЛЮБОВЬ

В дни далекого 1907 года Коба, как писал палестинский революционер Асад-бей, “был прямым и честным, довольствовался малым. Все остальное отсылал Ленину”. Все эти темные годы он живет, точнее, скрывается в Баку на нефтяных промыслах. Видимо, это было решение Ленина, который с тех пор будет всегда заботиться о верном Кобе. “По воле партии я был переброшен в Баку. Два года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня”, — писал Коба.
“Революционная работа в нефтяной промышленности” действительно шла. Вместе со своими боевиками он накладывал “денежные контрибуции на нефтяных магнатов”, угрожая поджогом промыслов. Иногда и поджигал, и тогда багровое зарево и клубы дыма неделями стояли над промыслами. Устраивались и забастовки, кстати, выгодные владельцам промыслов — они повышали цены на нефть, за что платили тоже... Но сам Коба вел полунищую, бродячую жизнь — все средства аккуратно посылались Ленину. Приходилось нелегко: теперь он был женат, и жена родила ему ребенка.
На явочных квартирах в Тифлисе он встретил революционера Александра Сванидзе (партийная кличка Алеша), который познакомил его со своей сестрой. Ее звали Екатерина — так же, как мать Кобы. Ее предки были из того же селения Диди-Лило... Как она была прекрасна! И как тиха и покорна — совсем не похожа на говорливых, развязных революционерок. Но притом — сестра революционера!
Правда, в это время Давид Сулиашвили — другой бывший семинарист, тоже ставший революционером, — ходил в дом Сванидзе и считал себя ее женихом. Красавец Сулиашвили и Коба... Портрет Кобы в те годы беспощадно рисует Ф.Кнунянц: “Маленький, тщедушный, какой-то ущербный, одет в косоворотку с чужого плеча, на голове нелепая турецкая феска”.
Но Екатерина увидела его иным... В нем было очарование столь любимого в Грузии романтического разбойника, грабящего богатых во имя бедных. И еще — ощущение власти над людьми. Оно подчиняло. “Он нравился женщинам”, — вспоминал под старость Молотов.
Это, конечно, была любовь! Она была так же религиозна, как его мать. Их венчание было тайным, и не только от полиции — церковный брак был позором для революционера. “Почти не было случая, чтобы революционный интеллигент женился на верующей”, — с презрением писал Троцкий.
Убивая людей, влача полунищее существование, Коба мечтал о настоящей семье, которой был лишен в детстве. Создать такую семью он мог только с невинной религиозной девушкой. Свободомыслящие девушки, “товарищи”, скитавшиеся по нелегальным квартирам и постелям революционеров, ему не подходили. И он нашел ее... “Преследуемый царской охранкой, он мог находить любовь только в убогом очаге своей семьи”, — писал Иремашвили. Они снимали комнату на промыслах — в глиняном низеньком домике у хозяина-турка. Екатерина (Като) работала швеей. В их нищем жилище все сверкало чистотой, все было покрыто ее белыми вышивками и кружевами.
Его дом, его очаг — традиционная семья... Но при этом он оставался яростным фанатиком-революционером. “Он был ужасен во время политических споров. Если бы у него была возможность, он искоренял бы противников огнем и мечом” (Иремашвили). Все это время она пытается создать дом, в который он, избегая ареста, так редко приходит. А если и приходит, то только глубокой ночью, чтобы исчезнуть на рассвете.
Она рожает ему сына Якова. С грудным младенцем на руках она с трудом сводит концы с концами. Денег по-прежнему нет. Огромные средства, добытые мужем, немедленно уходят к Ленину. При этом полунищий Коба презирает деньги. Для него они — часть мира, который он взялся разрушить. И когда они у него появляются, он с легкостью раздает их друзьям.
Сергей Аллилуев: “В конце июля 1907 года я должен был уехать в Питер, денег не было, и по совету товарищей я отправился к Кобе”. И Коба тотчас дает нужную сумму. Однако Аллилуев видит его нищету и, конечно, отказывается. Но Коба непреклонен, буквально всучивает деньги: “Бери, бери — пригодятся”. И тот берет. Вообще, Аллилуевы многим обязаны Кобе. Он спас из воды тонувшую девочку, дочь Сергея. Ту самую Наденьку...
И опять Като сидит без денег с кричащим младенцем. И опять Коба исчезает в ночи. А потом она заболела... На лечение у Кобы не было денег. Она умирала... Осенью он вынужден перевезти ее в Тифлис, где жила ее семья. Сванидзе смогут за ней ухаживать... Но было поздно. “Като скончалась на его руках”, — писал Иремашвили. Есть фотография, хранившаяся в семье Сванидзе: Коба стоит над гробом — несчастный, потерянный, с всклокоченными волосами... Так он убил свою первую жену.
Дата рождения сына Кобы Якова — 1908 год — стоит во всех его анкетах. Но в Партархиве я нашел фотокопию газетного извещения “о смерти Екатерины Сванидзе, последовавшей 25 ноября 1907 года”. Как мог Яков родиться после смерти матери? Есть версия: он родился, конечно, в 1907 году. 1908-й — результат договоренности с местным священником, чтобы Яков пошел в царскую армию на год позже. Может быть, это правда. Но остается вопрос: почему потом, когда Яков получал паспорт, всесильный Сталин не возвратил верную дату? Не возвратил. Ибо все, что касалось жизни таинственного Кобы, впоследствии старательно запутывалось Сталиным.
Новорожденный остался на руках родной сестры умершей. В ее семье Яков встретит революцию и будет жить до 1921 года. И только тогда Коба, ставший Сталиным, заберет сына в Москву.

МОНОЛОГ СТАРОГО ФУДЗИ

Мы с ним дружили. Мы подружились в лихое время. Мы напали тогда на почту. Революции нужны были деньги — и мы экспроприировали эти деньги в пользу Революции. И вот тогда Кобе и повредили руку. И потом на всех картинах — на тысячах тысяч картин — Коба будет изображен с вечной своей трубкой в согнутой руке. (В ту страшную ночь, когда Кобе уродовали руку, я не знал, что стою у истока лучших произведений нашей живописи...) Как не любил Коба свое удалое прошлое. Когда невеста спросила его о руке, Коба рассказал рождественскую историю о бедном маленьком мальчике, искалеченном под колесами богатого экипажа.
Да, для меня он всегда был Коба. Мой друг Коба. Мой соплеменник Коба. А я для него был Фудзи. У меня восточные глаза и странные японские скулы. За мое японское лицо Коба шутливо прозвал меня Фудзияма, и это стало моей партийной кличкой, или Фудзи, как называли меня друзья. (Фудзи — скорее всего вымышленный персонаж, который “знает о Сталине все”. Некоторые считают, что это друг и однокашник Сталина Церадзе — “НВ”.)
В те молодые наши годы Коба очень любил шутить и петь. Пел он прекрасно, но шутил, прямо скажу, незамысловато: “Дураки-мураки”, “баня-маня” — и сам же от этих шуток покатывался, просто умирал от смеха! Тогда Коба был молод, и сила ходила в его теле, и тесно ему было от этой силы, как от бремени.
Но Революцию не делают профессора в беленьких перчатках. Профессора размышляют и пишут, спорят и болтают. А Революция — это великое и смелое дело. Надо порой уметь заманить врага в ловушку, прикинувшись другом, надо уметь иногда быть глухим к стонам и, наконец, надо убивать! Если этого требует Революция. Коба умел. Лучше всех нас. Коба был нужен всем “профессорам” Революции для черной работы Революции. Клянусь, втайне они презирали его, боялись и ненавидели. И он это знал. Любили его только мы — соплеменники-грузины. Потому что мы понимали великую цельность нашего яростного, коварного и беспощадного друга — барса Революции.
Десять лет я делил с Кобой одну постель, один ломоть хлеба и одну ссылку. И вот разделил и общую радость — она победила, наша Революция. Если бы кто-нибудь намекнул нам тогда, кем станет наш не очень грамотный друг, столь дурно говоривший по-русски! Если бы кто-нибудь намекнул нам и всем этим болтунам, издевавшимся тогда над Кобой...
А потом... Я не буду рассказывать то, что всем хорошо известно: как начали исчезать все эти профессора-болтуны, враги Кобы... Как потом начали исчезать и его друзья, соплеменники-грузины... Нет, тогда мы не просто говорили — в лицо ему правду орали. Орали! И исчезали... Впрочем, вру: другие орали и исчезали. А я молчал. Я жил тогда в Тбилиси, руководил искусством, дружил с поэтами, художниками. И молчал... Помню, забрали Тициана Табидзе... Взяли и других замечательных поэтов. Из моих знакомых остался, пожалуй, только ничтожный поэт Дато... Ах, как ему было стыдно — всех великих забрали, а он остался. Неужели он был такой невеликий? Помню, как Дато надеялся, что его попросту забыли, как ждал каждую ночь. Но его все не брали. И тогда он не выдержал, надел черкеску с газырями, сел на коня и выехал на площадь перед неким зданием. Было утро, он гарцевал один по пустой площади. Наконец открылось окно, высунулась голова и презрительно крикнула: “Ступай домой, Дато! Ты все равно не настоящий поэт!” А я молчал. Я затаился и молчал. Клянусь вам, я смелый человек, и это может подтвердить Революция. Но я молчал. Я, который ничего и никого не боялся, боялся только одного — Кобу. Ибо я знал его. И все-таки молчание не помогло...
В тюрьме я буйствовал, требовал свидания с Кобой. Я ничего не подписывал, я отказывался от пищи. День и ночь я твердил: соедините меня по телефону с Иосифом Виссарионовичем.

На снимках: знаменитая Метехская тюрьма в Тифлисе, откуда бежал Камо; Камо-экспроприатор; матушка вождя народов; “тайная вечеря” перед ограблением на Эриванской площади.