В московском издательстве “Художественная литература” завершился выпуск 7-томного (8 книг) собрания сочинений писателя и публициста Зория БАЛАЯНА. Известный литературовед и критик Андрей Турков опубликовал в “Литгазете” рецензию-очерк, в котором дает высокую оценку творчеству армянского писателя.

“Сочинения Зория Балаяна не просто интересно, занимательно читать. В них звучит некая общая объединяющая и драгоценная нота, — пишет А.Турков. — При всей пестроте тем и сюжетов в книгах Балаяна открывается история народа, любимая страна в ее прошлом и настоящем”. Он с удовлетворением отмечает, что нередко в публицистике Зория Балаяна еще в пору брежневского застоя появлялись острые статьи по самым животрепещущим вопросам. Прежде всего связанных с Арменией и Карабахом. Добавим со своей стороны, что актуальны каждый даже небольшой рассказ, очерк или дневниковая запись писателя и патриота.

Время многообразно впечаталось в биографию писателя. Название одного его рассказа — “Тропами детства” — вроде могло бы настроить на идиллический лад, однако в первых же строках читаешь:

“Рос я без отца и матери. Первые два года войны ходил в детский сад. Помнится, как мы не любили спать днем и всяческими путями старались увильнуть от раскладушки. Может, поэтому мне хорошо запомнилось, как трижды за первые два года войны меня освобождали от дневного сна. Первый раз я с радостью побежал домой... Потом я уже знал, что раз отпускают, значит, дома несчастье. Пришла очередная похоронка”.

И вспоминаешь другого человека (в ту пору тоже мальчика, только постарше). Чингиз Айтматов уже сам разносил эти “черные бумаги”, которые, как он впоследствии напишет, “приходили... все чаще” в далекий киргизский аил.

Но на этом сходство детских “троп” не кончается, у обоих были арестованы и расстреляны отцы.

“Отец, я не знаю, где ты похоронен”, — сказано в посвящении одной из первых айтматовских повестей.

“Я не знаю ни места гибели отца, ни точной даты, ни где находится могила”, — писал и Зорий Балаян.

А мать его, Гоар, была оторвана от детей и как пресловутый ЧСИР — член семьи изменника родины — сослана. Жила в Средней Азии, в Андижане.

Мальчик с детства мечтал о море, но сына “врага народа” под каким-то предлогом отчислили из военно-морского училища.

Спустя несколько лет романтический (несмотря ни на что!) настрой души побудил выпускника Рязанского медицинского института устремиться по другому продиктованному эпохой “маршруту”: после легендарных арктических экспедиций 20-30-х годов, походов “Красина”, “Сибирякова”, “Седова”, эпопеи папанинской четверки, перелетов Чкалова и Громова многих потянуло на Дальний Север. “Курс на берег нелюдимый...” — гремело с киноэкранов.

И Зорий Балаян выбрал местом работы труднообживаемую Камчатку, где многое надо было начинать с нуля, как скажет он позже о местном сельском хозяйстве, а одним-единственным медиком долгое время был на весь огромный полуостров (длиной в тысячу с лишним и шириною без малого в пятьсот километров) фельдшер Лукашевский.

Если в 30-е годы тема покорения Севера, по обиходному выражению тех лет, была привлекательна (хотя кроме книги рассказов Бориса Горбатова, особых художественных удач и не припомнишь), то громада событий Великой Отечественной войны ее заметно потеснила.

По сравнению со своими предшественниками на этой стезе у З.Балаяна есть важное преимущество — десятилетие не только оседлой жизни на Камчатке, но и обильной врачебной практики, требовавшей постоянных разъездов буквально повсюду и позволявшей становиться свидетелем, а то и активным, особенно в силу характера, участником разнообразнейших событий, знакомиться и сходиться с великим множеством людей.

Вместе с друзьями, которыми всю жизнь обрастал, предпринял труднейшую экспедицию по тому же пути, каким зимой 1923 года прошел через весь полуостров отряд красноармейцев и присоединившихся к ним партизан, не только преследуя (а в конце концов полностью уничтожив) белобандитскую шайку, обиравшую жителей, и окончательно устанавливая советскую власть, но и делая подробнейшие записи обо всех населенных пунктах, “о местности, погоде, даже о глубине снежного покрова”, как восторженно и благодарно напишет З.Балаян об этих чубаровцах (по имени их командира, увы, погибшего в годы сталинского террора) в книге “Ледовый путь”.

Цель шедших по их следам была двоякой — и в свою очередь собрать материал о сегодняшней Камчатке, и воскресить память о своих предшественниках, по преимуществу молодых (“им было по двадцать”), не привычных к суровому климату, к езде на нартах, когда нередко приходилось самим идти впереди, утаптывая путь собакам...

Зорий Балаян настолько обжился в новом “доме”, что мать и жена каждая на свой лад позже ревниво вопрошали: “...Не отняла ли Камчатка у тебя все армянское, все карабахское?”

Однако оно (“все армянское, все карабахское”) даже во время “ледового похода” настойчиво напоминало о себе — уже судьбой одного из чубаровцев: несколько слов о том, как Баграт попал на Камчатку. “Ему не было и тридцати, когда османские турки, привязав его к подпорке дома, убили всю семью. Варвары подожгли армянскую деревню, оставив один-единственный дом, в котором находились Баграт и его убитые дети, жена, мать, отец”.

Эта страшная история потом эхом отзовется в персонажах других произведений писателя.

Вернемся, однако, к Баграту, на Камчатку, где он оказался в Гражданскую войну. Когда установилась советская власть, он вскоре принялся выпекать дотоле не известный местному населению, корякам, хлеб, который они окрестили его именем — багратом.

“...Я подумал, — говорит герой повести З.Балаяна “Хлеб”, в основу которой легла эта история, — что мы, армяне, оказавшись на чужбине, должны создать армянский очаг, маленькую Армению” (слова, которые не раз вспоминаешь, читая и другие его книги, персонажи которых тоже прижились и освоились в иных краях и странах).

Еще с камчатских времен З.Балаян стал корреспондентом “Литературной газеты”. По собственно литературным вопросам ее позиция в пору брежневского застоя была вполне ортодоксальной и послушной, но вот в разделе публицистики нередко появлялись острые статьи по самым животрепещущим вопросам. Врачебный и прочий, уже достаточно богатый жизненный опыт, а также страстный темперамент, побуждающий камчатского сидельца, как одного из горьковских героев, одному помешать, другому помочь, позволили ему занять достойное место среди таких “активных штыков” редакции, как Евгений Богат, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Анатолий Рубинов...

Вспоминают, что по возвращении на родину в рабочем кабинете Балаяна стояли два стола с двумя пишущими машинками: “Должен писать ежедневно об Армении, но у меня есть и долг, даже долги перед Камчаткой”, — пояснялось недоумевавшим.

С выплатой же этих долгов статьями, рассказами и повестями все большее место и в творчестве, и в общественной деятельности писателя занимает “все армянское, все карабахское”, тем более что проблем тут было пруд пруди! И общесоюзного, как тогда выражались, масштаба, вроде усиливающегося алкоголизма и наркомании (наличие которой официально отрицалось), и порожденных специфическими особенностями и драматической историей именно родного края.

Герой повести “Хлеб” (в армянском варианте “Боль”) в горькую минуту проронил: “А моего народа, считай, уже нет на этой земле”. Речь о том, что в обстановке Первой мировой войны Турция фактически уничтожила так называемую Турецкую Армению, устроив массовую резню, в которой погибло полтора миллиона человек и в том числе около семисот семидесяти писателей, художников, музыкантов (а чудом уцелевший великий композитор Комитас сошел с ума).

З.Балаян не раз припомнит в своих книгах тогдашний наказ крупнейшего турецкого политика Талаата: “Право армян жить на земле полностью отменено... Не оставлять в колыбели ни одного ребенка... нам стало известно, что чиновники женятся на армянских женщинах, я это строго запрещаю и требую депортировать армянских женщин в пустыню...”

“Занятый” войною мир промолчал. В западной печати даже деловито прогнозировали: “Вероятно, через несколько лет об армянах будут говорить как об исчезнувшем народе” (наподобие ассирийцев и финикийцев).

Иные же, как говорится, на ус мотали. “Кто сейчас помнит об уничтожении армян?!” — скажет впоследствии Гитлер, замышляя истребление поляков и славян. З.Балаян напоминает и про трогательную заботу фюрера о могиле Талаата...

Счастье, что, оказавшись в составе Советского государства, Армения избежала новой турецкой экспансии, получила большую экономическую помощь и встала на ноги.

...Бурно шли в рост семена таких событий, которые тогда еще можно было наблюдать только за рубежом: в раздираемом религиозными распрями Ливане на армян напали правые экстремисты. Похожее происходило также в Индии и Египте.

“Ливан: раны и надежды” назвал писатель свой очерк о поездке в Бейрут осенью 1978 года в качестве корреспондента “Литературной газеты”. Вскоре он издал книгу “Между двух огней”. Он увидел город, который еще недавно был прозван “Вторым Парижем”, “Средиземноморской жемчужиной” и где теперь снайперы с крыш высотных домов стреляли по живым мишеням (“Старик, женщина, ребенок — все равно”.)

Нашедшие в Ливане приют после геноцида 1915 года армяне некогда установили памятник погибшим и в благодарность народу гостеприимной страны. Ныне его взорвали (“Остался лишь скелет скульптуры”), а в правоэкстремистской газете поместили портрет Талаата.

Сразу после своего создания армянская община принялась строить дома, школы, церкви, сажать деревья, первой в Ливане открыла театр — вообще всячески способствовала процветанию страны. И вот — “в который уже раз на своем веку беженцы?” — толпятся люди у иностранных посольств, уезжают тысячами...

И каким контрастом выглядела написанная в том же году книга З.Балаяна “Очаг”, ставшая итогом своеобразной многомесячной экспедиции уже не по дальней Камчатке, а по родному краю. Автор окрестил свое путешествие “Возрождением”, видя в жизни республики буквально воскрешение народа после геноцида, который, как подчеркивает писатель, отнюдь не сводился только к чудовищному всплеску 1915 года, а в течение долгих десятилетий “был возведен в ранг государственной политики” Турции.

Перемены, произошедшие в советской Армении, вовсе не похожи на то, как в одном эпизоде путешествия “одним-единственным рывком трактор вытащил газик из ямы”! Десятилетия напряженнейшего труда потребовались, чтобы на месте могил и пепелищ возник, по выражению писателя, “настоящий, обновленный армянский очаг”, чтобы из семисот тысяч сирот и обездоленных выросла почти четырехмиллионная страна, где каждый год справляли тридцать тысяч свадеб и рождались семьдесят тысяч детей.

Говоря о достижениях маленькой республики, Зорий Балаян замечает при этом, что “пора лирическое, набившее оскомину определение “солнечная Армения” употреблять с некоторыми оговорками”.

“Можно еще позволить себе сказать “солнечная Араратская долина”, но никак нельзя то же самое сказать о всей республике”, — пишет он, рассказывая о своем путешествии “по зиме”... в мае в высокогорном Гукасянском районе, где “практически ничего не растет и не цветет”: “крохотная деревушка, утопающая в снегу и грязи. Ни одного дерева. Такие поселки я видел лишь на Крайнем Севере в зоне вечной мерзлоты”.

Хочется специально задержать на этой картине внимание нынешнего читателя, который, может статься, ухмыльнется, не раз и не два повстречав упоминания, что автор посещал разные предприятия, колхозы и прочие объекты то “вместе с первым секретарем Иджеванского райкома партии”, то “с первым секретарем Ноемберянского райкома комсомола”, то с “первым секретарем горкома партии”, то “с первым секретарем Калининского райкома комсомола”, то с “председателем Гукасянского райисполкома”.

Ведь при всем “политесе” по отношению к этим “первым лицам” (среди которых, замечу, были и весьма интересные люди) в книге не обойдены вниманием ни доярка с “натруженными руками” Седа Есаян (в нынешней же публицистике ни скотницы, ни тракториста с комбайнером днем с огнем не сыщешь!), ни Николай Насибян, сделавший свою последнюю хирургическую операцию в глухих горах, куда он, умирающий, добрался лишь на носилках, ни сын его, тоже врач районной больницы.

А главное — никакие сопровождающие, ничья “опека” не мешают ему увидеть и запечатлеть ни вышеупомянутую бедную неказистую деревушку, ни плачевное состояние других сел, будь то Караглух, где “за последние годы сыграли всего одну свадьбу”, а в школе на триста мест учатся чуть больше ста детей, ни проблемы, связанные с отходничеством или с обмелением знаменитого Севана, ни вред, причиняемый природе иными заводами (“Идешь словно не по траве, а по сплошному цементу” и т.п.).

Среди тьмы персонажей книги “Очаг”, как и во всем написанном Зорием Балаяном, много участников Великой Отечественной. В одном лишь Шамшадинском районе ему рассказали и об Акопе Адамяне, чьим именем на Украине названа высота, при штурме которой он геройски погиб, и о Саркисе Айрапетяне, на третий день войны врезавшемся со своим горящим самолетом в колонну вражеских танков, и об Артавазде Адамяне, вытерпевшем в плену пытки раскаленным прутом со звездой на конце.

С гордостью напоминает он, что одним из легендарных защитников Брестской крепости стал его соплеменник Самвел Матевосян. Зорий Балаян стал и одним из вступившихся за Матевосяна, когда тот сделался жертвой клеветы.

Пространный очерк “Крылья” рассказывает о летчике Нельсоне Степаняне, который начал свой боевой путь под осажденным Ленинградом, а закончил дважды Героем Советского Союза, совершив незабываемый подвиг под Либавой: “...Поняв, что горящий ИЛ-2 невозможно посадить на своей территории, он сделал резкий разворот и врезался в расположение транспортов противника”, — говорится в одном из документов Архива Министерства обороны.

В собрание сочинений писателя “Крылья” входят в раздел “Портреты”, это в самом деле портрет. И все же наибольшие удачи З.Балаяна в этом жанре или роде иные.

По уже известным читателю причинам в детстве самым близким мальчику человеком оказался дед Маркос. Неудивительно, что он и стал впоследствии первой “моделью” молодого литератора, в данном случае — портретиста.

Литература богата фигурами подобных стариков с их уроками внукам, да и всем окружающим, преподанными не столько словами, сколько всем образом жизни, будничным поведением и поступками, отношением к миру, природе, людям. Маркос — еще одно примечательное лицо в этом трогательном иконостасе. Уже заголовок повести “Мой дед резал хлеб стоя” говорит об органическом уважении героя к плодам человеческого труда, подлинной твердыни его взгляда на мир и жизнь, когда, по его убеждению, днем “мужчина может лежать только в гробу”.

Если дед как бы невольно “позировал” будущему портретисту, то с родителями было куда сложнее. Об отце остались лишь самые смутные воспоминания “...Как раз в день моего двухлетия прикатил... “черный ворон”.

Школьником мальчик любил перелистывать и рассматривать учебники старшеклассников, где “можно было найти портреты с выколотыми глазами, пририсованными рогами или усами”, думал увидеть там и отца, тоже, как эти люди, объявленного “врагом народа”.

“...Когда маму этапом отправили в Сибирь, я учился в первом классе. Когда она вернулась — в десятом, — пишет сын. — Всю жизнь мама молчала, скрывала от своих сыновей то, что терзало ее душу из года в год, изо дня в день”. Молчала, не только щадя их, но и не слишком веря политической “погоде”, когда подкрадывалась и почти уже в дверь стучалась ресталинизация.

Зорий Балаян напоминает сказанное великим армянским поэтом Чаренцом: “Все превращается в пепел и золу. Все, кроме памяти”.

Так и из воспоминаний Гоар и знакомых, уцелевших писем и документов (порой — “клочков бумаги, исписанных карандашом”) стал постепенно складываться отцовский образ, фигура самостоятельно мыслившего человека, не просто страстно занятого своим делом (был наркомом просвещения Нагорно-Карабахской автономной области), но тревожно задумывавшегося и о правомерности огульной антирелигиозной пропаганды, закрытия и разрушения храмов, расправ со священниками, и о судьбе всего огромного государства (ища ответа в истории былых империй), и о разраставшемся вокруг страхе...

Выше упоминалось о сходстве биографий Зория Балаяна и Чингиза Айтматова. Этот “сюжет” завершился уже совсем в недавние годы, когда обоим удалось отыскать десятилетиями остававшиеся неизвестными места гибели Торекула Айтматова и Гайка Балаяна и наконец-то со всеми почестями предать их прах земле.

Автор повести “Без права на смерть” признается на ее страницах, что, казалось, он никогда не завершит ее: столько нового и подчас неожиданного открывалось в биографиях главных героев, Гоар и Гайка... И буквально врывалось, вламывалось в повествование пережитое уже в самую последнюю пору жизни матери — годы перестройки, развал СССР и — Спитак!

Этому чудовищной силы землетрясению посвящена книга Зория Балаяна “Противостояние”, которую читать больно: “В развалинах мы насчитали более ста школьных портфелей. Пионерские галстуки, книги, тетради... К нам подошел человек лет тридцати. Разговорились. Узнали, что его сынишка погиб в этой самой школе. Почти все дети погибли, сказал он... Пятьдесят сел погибло полностью”.

Счастье, что в эти горестные дни зримо проявлялись соседские сочувствие и помощь. Автор записал благодарные слова пострадавших: “...Если бы не грузины, то неизвестно, что было бы с нами... дай Бог долгой жизни грузинам... Палатки — это грузины. Вода минеральная — грузины. Хлеб — это грузины. И всех наших раненых перевезли в Грузию”.

А вот происшедшее в конце ХХ века в Карабахе, Азербайджане и Армении хоть и объясняется (а то и оправдывается!) политиками, но на непредубежденный взгляд кажется каким-то неестественным, неправдоподобным (впрочем, как и многие другие межнациональные конфликты в стране и мире):

“Земля — это тело, — говорится в сочинении, написанном в 1999 году четырнадцатилетней школьницей. — Представьте себе, что одна рука пошла войной на другую, селезенка захватила печенку и желудок, и они перебили друг друга...”

В книге “Очаг” упоминалось о таком природном явлении в одном из районов Армении, которое можно определить фразой “Земля уходит из-под ног”: “Земля здесь многослойна. Один из слоев — глина, которая не пропускает влагу. Родниковые и талые воды, разными путями дойдя до этого слоя, образуют над ним водную пленку. Все, что лежит над этой пленкой, рано или поздно начинает ползти, дрейфовать... Люди с неохотой вспоминают этот, как они называют, “жуткий миг”. Это тот самый миг, когда появляется первый “штрих”. То тонкая паутинообразная трещина в стене, то пол отходит от стены, то сыплется штукатурка с потолка. А потом все начинает ползти”.

Не собираясь скрупулезно проводить параллели между этим явлением и событиями в Нагорном Карабахе, можно, однако, сказать, что и там долго шло такое, по выражению З.Балаяна, “замедленное землетрясение”, пока не грянуло уже настоящее.

После драматических, повергающих в нелегкие размышления, страниц о судьбе Нагорного Карабаха особенно отрадно отправиться вслед за автором в одно из его многочисленных странствий, которым посвящены как вышеупомянутые “Ледовый поход” и “Голубые дороги”, так и “Дорога” (о поездке по Америке) и, наконец, объединенные под названием “Хождение по семи морям”, а также “Путешествие через два экватора” и другие.

Названия книг, о которых пойдет речь — “Моя Киликия”, “Киликия — путь к океану” и “Киликия — возвращение” (они помещены в шестом томе), — возможно, вызовут у немалого числа читателей лишь самое глухое воспоминание о некоей исторической дали, памятной лишь по давнему учебнику. А ведь многострадальный армянский народ знавал иные, лучшие времена, в особенности в пору осуществления и даже процветания образовавшегося в 1080 году Киликийского государства.

Оно обладало тридцатью портами и мощным (до тысячи судов) флотом, на равных общалось с Венецией и Генуей.

Увидев в 2002 году в Ереване корабль, сооружавшийся группой энтузиастов по сохранившимся описаниям его “предков” XI-XIV веков, Зорий Балаян стал активнейшим образом участвовать в судьбе этого парусника, получившего имя “Киликия”, на нем же и поплыл вокруг Европы.

Вспоминая слова героя повести “Хлеб”, что даже на чужбине надо создавать “маленькую Армению”, можно сказать, что “Киликия” обошла множество таких Армений. Страстным желанием рассказать о них были проникнуты и более ранние книги Зория Балаяна — и “Командировка в горячую точку”, и “Дорога” (о жизни и деятельности североамериканского и канадского “спюрка” — рассеянных по свету армян). Теперь перед ним открылись новые горизонты.

В “маленьких Армениях” сохранялся сам дух народа, сберегались его язык, трудолюбие, культура, историческая память. А в “иконостасе” последней высились такие фигуры, как создатель армянского алфавита Месроп Маштоц, замечательный путешественник Мартирос Ерзнкаци (быть может, ставший одним из спутников Колумба), просветитель, глава религиозного движения Мхитар Себастаци, поэт, историк, энциклопедист Гевонд Алишан...

Писатель справедливо озабочен тем, как мало известно о культурных заслугах армянских “островков”. Даже в самой Армении не знают о роли соплеменников в деле спасения и сохранения знаменитого Спаса Нерукотворного, предположительно прижизненного портрета Иисуса Христа (ныне находится в Генуе). Поразительна и рассказанная еще в “Дороге” история: в кровавую пору турецкого геноцида две беженки-армянки, потеряв родных, близких, собственных детей, вынесли по каменистым горным тропам уникальную двухпудовую старинную книгу, разделив ее пополам и добравшись с ней одна в Ереван, другая — в Тифлис. Увы, подвижницы остались безымянными.

“Путешествие через два экватора” — так назвал З.Балаян первый из очерков о проделанной на яхте “Армения” кругосветке, как с ласковой фамильярностью именует то, что издавна было его мечтой и к чему годами, исподволь... готовился — хотел я было написать, но тут напрашивается еще слово — подбирался, хотя и оно не исчерпывает всей сложности, “многосоставности” мыслей, чувств, переживаний человека, ощутившего подобную тягу — к путешествиям вокруг света.

И все же самое “сердце” книги, ее пафос в ином. “У меня накопилось целое море интересных данных (лучшее ли здесь слово?! — А.Т.) о наших соотечественниках. Так что не знаю, как я выкарабкаюсь на берег этого самого моря”, — и радуется, и тревожится писатель.

Сочинения Зория Балаяна не просто интересно, занимательно читать. В них звучит некая общая, объединяющая и драгоценная нота.

В “Моей Киликии” упоминается о том, что архитектор Александр Таманян мечтал застроить армянскую столицу таким образом, чтобы “со всех улиц, со всех перекрестков, из всех домов” была видна священная гора Арарат.

Быть может, читатель не упрекнет меня в особенном преувеличении, если сказать, что при всей пестроте тем и сюжетов в книгах Зория Балаяна тоже — “со всех перекрестков, со всех улиц” — открывается свой “Арарат” — история народа, любимая страна в ее прошлом и настоящем.

На снимках: Зорий Балаян и Уильям Сароян; с женой Нелли и детьми; Балаян - врач на Камчатке; кругосветка на яхте “Армения”.