Наша встреча совпала со страшной катастрофой — гибелью малазийского «Боинга» в небе над Украиной...

Степан Анастасович Микоян: Мне уже звонили, просили дать комментарии. Конечно, ужасно! Помню другой инцидент, в 2001 году, когда украинские ПВО по ошибке сбили над Чёрным морем пассажирский самолёт, летевший из Израиля в Новосибирск. Эти эпизоды мне кажутся странными, ведь в авиации есть приборы «свой — чужой», излучающие сигнал. Кроме того гражданские самолёты летят по выделенным трассам.

Помню, меня, десятилетнего, мама привела на Новодевичье кладбище, чтобы показать могилу экипажа самолёта «Максим Горький», разбившегося в 30-х годах под Москвой. Позже я узнал, что авария произошла по вине лётчика, сопровождавшего тот самолёт. Горе-авиатор попытался показать свою удаль, сделав петлю около крыла сопровождаемого самолёта.

С. М.: Хулиганить рядом с другим самолётом смертельно опасно. На моём веку было немало авиакатастроф, и я терял друзей-лётчиков. Особенно обидно, когда они случались в мирное время. Запомнился такой случай.

Командование нашего дальневосточного флота вызвали в Москву для важных совещаний. Командиры взяли с собой жён, в группе оказались и дети. Дальневосточники накупили в столице разного товара, включая мебель. Всё загрузили в ТУ- 104. А в самолёте важна центровка, то есть расположение центра тяжести относительно крыла. Лётчик должен был воспротивиться, подсчёты какие-то произвести... «Ту» стал взлетать, а поскольку центр тяжести машины был нарушен, он «задрался», потерял скорость и упал. Все погибли. Трагедия произошла лет 20 назад.

А с вами были какие-то чрезвычайные ситуации в небе?

С. М.: Да, как минимум четыре раза.

Однажды сорвался в штопор, но быстро среагировал и без задержки резко дал рули на вывод. Машина тут же перестала вращаться, а высота была всего тысяча метров. По инструкции, если самолёт в штопоре на высоте меньше 3000 метров, надо немедленно катапультироваться — высоты для вывода не хватит.

В другой раз при пикировании из-за перегрузки самопроизвольно включился форсаж. Самолёт шёл к земле со скоростью 1000 километров в час, и я не знал, хватит ли высоты для вывода. Но всё-таки вывел машину на высоте всего лишь 200 метров… Было у меня в испытаниях даже два случая взрыва пущенных мною ракет непосредственно около самолёта. В одном из них были пробиты топливные баки, но керосин чудом не загорелся.

А ещё во время войны меня сбил по ошибке наш лётчик. Снаряды пробили крыльевой бак, начался пожар, перешедший в кабину... Я, вылезая из кабины, упал на крыло, повредил колено. Вот сейчас из-за него хромаю.

Сколько лет вашей лётной практике?

С. М.: Летать начал в сентябре сорокового года. Закончил в 78-м, в марте. За два с половиной года до этого меня медкомиссия отстранила от полётов на боевых самолётах. Продолжал летать только на транспортных.

То есть сейчас вам уже не справиться с этим делом?

С. М.: Почему? Справлюсь. Только не пустят (смеётся).

Один мой друг, американец армянского происхождения, с которым я вижусь на сборах Общества лётчиков-испытателей, лишь на два года младше меня, только совсем недавно бросил летать. Правда, он летал всегда на лёгких самолётах.

Что скажете о знаменитых мемуарах отца, изданных, по-моему, ещё при Хрущёве? Насколько объективен и откровенен Анастас Иванович?

С. М.: Вначале вышла книга «Дорогой борьбы», потом ещё одна — о 20-х годах. Но она менее интересна, про партийные дела. Отец работал и над третьей книгой, но её не закончил. Мой брат Серго подготовил издание «Так было» из записок отца. Абсолютно уверен, что в своих мемуарах отец не фантазировал, а писал честно. Хотя, наверное, о чём-то и умалчивал.

Широко известна побасёнка об Анастасе Ивановиче, что, дескать, он был на партийном посту «от Ильича до Ильича». Как в вашей семье реагировали на эту шутку?

С. М.: Не припомню никаких обсуждений. Лично я спокойно реагировал. «Без инфаркта и паралича…» (смеётся). Ну, что ж. А между прочим, вы, возможно, не знаете, что перед самой смертью Сталина отцу грозил реальный арест? Есть свидетельство Константина Симонова, который присутствовал на заседании, когда на нём выступил вождь и обрушился с обвинениями на Молотова и на Микояна. Ещё бы три месяца жизни тирана — и нас бы не было…

Ваш брат Серго говорил мне, что в первые три месяца жизни вы успели побывать на руках Будённого, Ворошилова и Орджоникидзе. Круто!

С. М.: Но это правда. Так вышло, что отец попросил Ворошилова, который ехал откуда-то с юга в Ростов (где уже работал мой отец), по пути забрать из Тифлиса маму со мной. И Ворошилов, естественно, держал меня, малыша, на руках. А Орджоникидзе хорошо знал и отца, и маму, поэтому он в Тифлисе провожал меня на поезд. А встречал нас в Ростове Будённый, командовавший там кавалерией… (дружно смеёмся).

В вашей семье было пятеро детей, в Кремле вас называли «Микоянчики».

С. М.: Да, члены правительства нас так называли. Меня, Володю, Алексея, Вано и Серго. Я — старший, Володя, второй сын — вот, на стене его фотография. Он погиб в воздушном бою под Сталинградом в 18 лет… Все очень хорошие ребята. Ваня ещё жив, он — инженер-авиаконструктор, работал в КБ у дяди, Артёма Микояна, — честный, порядочный человек и прекрасный инженер. Сейчас после инсульта сидит на пенсии, но память сохранил прекрасную.

Меня с ранней юности интересовала политика, судьбы видных деятелей ленинского и сталинского «призывов». Большинство из них были репрессированы. В журнале «Огонёк» при Горбачёве я сделал первую большую публикацию о судьбе Бухарина и его жены Анны Лариной. Как ваш отец относился к Николаю Ивановичу?

С. М.: Ту публикацию я помню… Отец дружил с Бухариным. Они начали общаться, когда Микоян работал в Ростове, а Бухарин приезжал на юг отдыхать. Отец также дружил с Орджоникидзе и Куйбышевым. Кстати, после смерти Сталина отец предлагал реабилитировать Бухарина, потому что понимал, что случившееся с ним несправедливо. Но Хрущёв не поддавался. Он говорил: «Рано, рано!» А Сталин специально председателем комиссии по Бухарину назначил моего отца. Ведь знал, что они дружат. И отец оказался в тяжёлом положении…

Есть такое понятие «кавказское долголетие». Мне кажется, ваша семья этому пример.

С. М.: Ну как — долголетие... Мой дядя, конструктор МИГов, умер в 66 лет, другой любимый дядя Гай — в 70, мама тоже в 66, а отец — в 83.

А вот одна из бабушек, мама отца, дожила до 94 лет. Отец тоже мог бы ещё пожить… Он лежал в больнице с простудой, выдался хороший осенний день, помню, это было во второй половине октября. Его секретарша предложила отвезти отца на дачу.

Врачи были против, а она настояла, дескать, на даче сейчас тепло. Там она усадила его на веранду, где гулял ветерок. Отец ещё сильнее простудился и через несколько дней умер. Не хочу сказать, что это было сделано преднамеренно, но у семьи такая мысль была. Тем более, что секретарша как-то проболталась, что её назначили к Микояну, когда он уже был на пенсии, от КГБ.

Наверняка ваша семья была под присмотром этой организации…

С. М.: Конечно. Помню, когда я учился ещё в седьмом классе, Ежову присвоили звание командарма. Я говорю друзьям: «Как это так? Он же не был военным — и сразу командарм?» Через два дня отец спрашивает: «Ты что там говорил в школе про Ежова?» И строго добавил: «Не болтай!»

В 80-е годы я был дружен с вашим братом Серго. Как ни странно, он не рассказывал о драматическом эпизоде, связанном с историей на Каменном мосту в 1943 году…Что же случилось на самом деле?

С. М.: С Серго впрямую эта история не связана. Она связана с Ваней. Хотя Серго тоже посадили, а потом выслали, как и других участников той драмы. Считалось, что они входят в компанию Володи Шахурина, сына министра авиапромышленности, немного странного парня. Затеял игру, будто он возглавляет правительство, наркомом авиационной промышленности был у него наш Ваня, другие ребята тоже были «назначены» членами правительства, их там было не менее десяти человек.

Следствие потом инкриминировало им создание антисоветской организации, но, конечно же, свергать никого они не собирались, просто заигрались мальчишки в политику и заговоры. У нас в семье во время войны был пистолет «Вальтер», и нам разрешали ходить с ним. Я-то был офицер уже, а Ване только 15 лет исполнилось. Володя Шахурин был влюблён в одноклассницу Нину Уманскую, дочь дипломата. И вот накануне отлёта семьи Уманских в Мексику Шахурин встретился с Ниной на лестнице Каменного моста, признался ей в любви и попросил не уезжать. А когда та посмеялась над ним, выстрелил в неё из Ваниного «Вальтера», потом в себя. Брат шёл впереди, услышал выстрел, потом второй, обернулся, а они лежат.

Следователь из НКВД сразу понял, что это дети, и не собирался поднимать шума. Но когда всё дошло до Сталина, тот, видимо, приказал сделать почти настоящий процесс, и раскрутили дело по поводу «молодёжной антисоветской организации». Всем досталось. Моих братьев Серго и Ваню сослали на год в Среднюю Азию. Когда арестовали Ваню, мы были на даче. Пропал Ваня, нет нигде. Мама беспокоится — может, на речку ходил, утонул... Прошло какое-то время. Отец ей звонит — эта фраза у нас потом стала семейным анекдотом — «Ашхен, не волнуйся, он в тюрьме!» Cледом приехали Серго брать. Причём как! Приехали, а он в трусах, в майке. Охранники нас знают, мы с ними «на ты». Один говорит: «Знаешь, Серго, надо поехать, рассказать, что ты знаешь. Сразу обратно приедешь». Так и увёз в трусах.

Чем объясняется, на ваш взгляд, политическое долголетие отца?

С. М.: Прежде всего, он был весьма умным, выдержанным человеком. За кого мог, хлопотал, хотя это было очень опасно. Сегодня хлопочешь, завтра сам сядешь, и некому будет потом хлопотать за других… Я точно знаю, что отец был против репрессий. Сталин же ему «подкузьмил» — отправил в Армению со списком людей, которых надо расстрелять. А вдогонку послал Берию и Маленкова. В списке были знакомые отца. Один из них — его бывший учитель. Отец его вычеркнул, но того всё равно расстреляли. Как тут быть? Или самому погибнуть, как «врагу народа», или попытаться всё-таки остаться жить и кому-то помочь и попытаться работать «с чистой совестью». Он, между прочим, много сделал для страны, особенно в пищевой и лёгкой промышленности. Выполнял весьма важные дипломатические миссии.

Об этом даже сегодня не широко известно. Недаром за границей отца иногда считали министром иностранных дел. Он встречался с Кеннеди, Эйзенхауэром, Аденауэром и де Голлем. Вы наверняка знаете историю противостояния Хрущёва с Кеннеди, когда на Кубе появились наша военная техника и ядерное оружие, из-за чего могла начаться третья мировая война. Так вот отец полетел на встречу с Кастро, который был возмущён, что все переговоры шли без его участия. Отец фактически вытащил Хрущёва из труднейшего политического цейтнота. В начале встречи Микояна с Кастро в кабинет принесли телеграмму о смерти жены Анастаса Ивановича. Фидель великодушно предложил отцу лететь в Москву, но он отказался. Улетел сын Серго, который был вместе с ним на Кубе. Неожиданная ситуация повлияла на исход переговоров. Кастро по-человечески проникся симпатией к Микояну, они подружились.

Почему вы выбрали профессию лётчика-испытателя? Ведь это опасно. Отец посоветовал?

С. М.: Отец ни при чём. Он мог только не разрешить. Тогда многие хотели летать, в том числе и я. Выучившись, я попал в боевой полк, потом Академия. Стал инженером и лётчиком-испытателем. Последняя должность, в ней я пробыл 13 лет, — заместитель начальника института.

Помните день начала войны?

С. М.: Конечно, помню. Я был тогда курсантом Качинской школы, в Крыму. Подняли по тревоге. Мы ругаемся: воскресенье, а тут учения. Выбежали во двор с винтовками. Обычно выбежим во двор, построимся, а потом обратно отпускают спать. А тут вдруг команда «бегом!» — и на окраину города. Разложили нас в траву попарно, мы с Тимкой Фрунзе сразу заснули.

А уже часа через два привезли патроны, винтовки-то наши были не заряжены. Так и узнали, что началась война. Во вторую-третью ночь видели, как бомбили Севастополь, до которого было 20 километров.

Какую должность занимал во время войны Анастас Иванович?

С. М.: Был членом Госкомитета обороны. Отвечал за снабжение фронта и тыла, в том числе за снабжение фронта боеприпасами. Был членом многих комиссий, например, по эвакуации предприятий, восстановлению освобождённых районов.

В семейном кругу отец жаловался на Сталина?

С. М.: Нет, конечно. Но с мамой, видимо, делился. Мама сердилась, когда отец возвращался домой в 5–6 утра выпивши, а он в ответ: «Сталин заставил». Отец с 26–27 годов считал Сталина вождём. Тогда он в него очень верил. Это написано в воспоминаниях. И только в 30-х годах, когда начались аресты, стал менять о нём мнение. А во время войны окончательно понял, насколько коварен и жесток Сталин…

В прошлый наш разговор вы бросили фразу, что Сталин — зверь.

С. М.: Сталин — не человек вообще. Как можно объяснить: приносят ему список жён расстрелянных соратников. И он, не моргнув глазом, пишет резолюцию: «Расстрелять». Или вот случай из воспоминаний отца. Был у Сталина друг, брат его первой жены, Алёша Сванидзе... Его арестовали.

Спустя примерно год Сталин говорит отцу: «А Алёша так и не сознался, что немецкий шпион!» Отец воскликнул: «Как? Его же давно расстреляли…» «Да нет, вчера только». Отец ему: «Слушай, как же ты мог? Он же твой друг!» «Ты не знаешь. Он работал в Берлине, и его завербовали».

Вы — Герой Советского Союза, генерал-лейтенант. Как вы относитесь ко всяким регалиям и званиям?

С. М.: Ну, к званию Героя, конечно, отношусь с почтением. Мне его присвоили со второго раза — за испытания самолёта МиГ-25. Точнее, дали как бы «по совокупности» — к тому времени я проработал испытателем 20 лет, провёл много испытаний и совершил около двух тысяч вылетов.

Искренне завидую, в 92 года у вас замечательная память… Вы — активный и бодрый: водите машину, разъезжаете по делам, ведёте хозяйство.

С. М.: Спасибо. Но мне было бы очень тяжело без помощи дочери, которая живёт этажом ниже.

Я обратил внимание, что у вас огромная библиотека...

С. М.: Книг много. Но сейчас, к сожалению, я уже почти не читаю... Жена увлекалась музыкой, поэтому много книг на эту тему. Ещё она собрала более трёх тысяч пластинок! Кому бы передать эту коллекцию…

Беседовал Феликс Медведев