В середине ноября 1941 года две советские диверсионные группы проникли в тыл к немцам. После выполнения задания одну из девушек, входящих в состав групп, схватили и казнили, другой удалось вернуться в расположение части. Первую звали Зоя Космодемьянская, ее подругу – Евгения Манучарова.

Биография (1922-1993) пунктиром. Рожденная под Ленинградом дочь железнодорожного подрядчика (Аверина) с детства носила фамилию мамы из петербургского дворянского рода Манучаровых. После школы – студентка знаменитого московского ИФЛИ – Института философии, литературы и истории. После войны окончила МГУ (куда влили ИФЛИ), работала в отделе пропаганды ЦК ВЛКСМ, откуда перешла в редакцию журнала «Пионер», из него в 1960 году в редакцию газеты «Известия»: научный обозреватель, редактор отдела науки воскресного приложения «Неделя». Автор двух книг – «Свет очей» и «Личный выбор». Лауреат конкурса московских журналов, премии журнала «Огонек».

Мало кто знал о том героическом эпизоде ее юности (а я так и вовсе узнал о нем уже после того, как ее не стало), она им никогда не козыряла (как и своим знаменитым двоюродным братом Андреем Манучаровым, генерал-майором авиации, заслуженным летчиком-испытателем, лауреатом Ленинской и Государственной премий), лишь однажды публично сказала коллеге, пишущей о Зое. «Смысл (наших) рейдов был не в сожженных домах и не во взорванных мостах, не в отмороженных от лежания на снегу ногах, а в том, что отступавшие мужчины-солдаты шли на восток, а мы (девушки) на запад. И мужчины-воины этих девушек видели»…

Мне посчастливилось познакомиться с Евгенией Николаевной, для друзей и ближайших коллег Джаной, в начале 1960-х. Написал небольшой текст о новаторе-физиологе (давно забытом) из московского мединститута. В журнале «Здоровье», где я тогда работал, опубликовать его было невозможно – мало того, что не очень популярный, так еще и конфликтный. Принес в недавно начавшую выходить «Неделю», тогда самую читаемую в стране «толстушку». Отдавая текст завотделом науки, предупредил, что мой персонаж конфликтует с ректором института, а Евгения Николаевна: «Ну и что? Тем интереснее»… и поставила в номер.

Много позже я узнал, что она всегда предпочитала проблемные темы, одна из самых острых в ее послужном списке – нашумевший проект поворота сибирских рек. Над ним два десятка лет работало более 160 институтов, в том числе 32 – Академии наук СССР, а решение о начале работ по осуществлению проекта было принято на XXV съезде КПСС!.. Первыми забили тревогу специалисты, та же академия, но именно журналисты донесли, причем не только до рядового читателя – до партийно-государственных верхов, предъявленные учеными доказательства пагубности авантюрного проекта.

Одной из них и была Манучарова, яркий представитель той ветви журналистики, которую было принято называть научно-популярной, причем и в этом жанре, знакомя читателя с открытиями науки и достижениями техники, предпочитала неустоявшиеся, вызывавшие полемику. Джана нечасто бывала автором, в том смысле, как ее коллеги Анатолий Аграновский или Ярослав Голованов, зато соавторами ее интервью были никогда ей в том не отказавшие, становясь друзьями, Сергей Королев и Борис Раушенбах, Абел Аганбегян и Борис Патон, Николай Амосов, Наталья Бехтерева и многие другие.

Со многими из них Евгения Николаевна и меня познакомила.

В один, как говорится, прекрасный день, а точнее, поздним пятничным вечером она позвонила и спросила, могу ли приехать в редакцию. Так поздно? Да, и если можете, то я за вами высылаю машину…

Оказалось, что ее мужу, замечательному главному редактору журнала «Наука и жизнь» Виктору Болховитинову (именно он вдохнул в полудохлый журнал новую жизнь) предстоит тяжелая операция и Джана хочет быть при нем постоянно, а потому просит меня… заменить ее в отделе науки! Это очень лестное предложение, но согласится ли главный редактор (тогда Валентин Архангельский)? А он уже согласился, улыбнулась Евгения Николаевна.

(Кстати, оперировал Виктора Николаевича выдающийся нейрохирург Александр Коновалов, также соавтор Манучаровой, мы были знакомы по институту, он учился на курс моложе меня, играли в одной волейбольной команде, и вот благодаря Е.Н. заново встретились и подружились.)

А еще через какое-то время, убедившись, что я не подвожу ее, что все в отделе в порядке, сосватала как автора в «Науку и жизнь», а затем и в «Знание – сила», где главным редактором была ее давняя по отделу пропаганды ЦК ВЛКСМ подруга Нина Филиппова. Благодаря рекомендации Е.Н. меня в обеих редакциях приняли как своего и публиковали все, что я им предлагал.

В журналистике я, не имея профессионального образования (не я один), учился у кого только мог. Между прочим, первым, кто согласился читать мои еще от руки написанные опусы с замечаниями по ходу текста, был старейшина известинского цеха (и «по совместительству» сосед по дому) Михаил Долгополов. Его и Е.Н., при всем том, что она меня не редактировала, а если что не нравилось, предлагала переделать, я почитаю как моих в этой сфере учителей. Ее выделяли умение с ходу войти в контакт с собеседником, не подлаживаясь под его взгляды, неизменная поддержка неправедно критикуемых новаторов (в той или иной профессиональной области) и столь же неизменный азарт, стремление быть первой.

За неделю до наступления Нового (1972-го, если не ошибаюсь) года главный редактор «Известий» возжелал получить интервью первого секретаря Тюменского обкома Б.Е. Щербины, о котором после поездки за рубеж в составе делегации с Брежневым во главе заговорили как о восходящей партийной звезде. Е.Н. тут же дозвонилась до его помощника, договорилась об интервью в «Неделю», тут же заказала мне билет на самолет на вечер 1 января (хорошо хоть не на 31 декабря). Увильнуть от экстремального задания мне не удалось, и уже в тюменской гостинице, полистав брошюры о нефтегазовой отрасли и области (до того о том ни сном ни духом), через три дня по телефону диктовал текст редакционной стенографистке.

(В скобках замечу, что Борис Евдокимович был интересным собеседником, так что перенапрягаться мне не пришлось, и, главное, блестящим организатором, потому и был назначен председателем комиссии по ликвидации последствий чернобыльской катастрофы, а через два года – последствий страшного землетрясения в Армении.)

Задание потому было для меня экстремальным, что я привык работать медленно, не раз переписывая, с Е.Н. это не проходило. Вот один подобный сибирскому эпизод: договорившись о беседе с зампредом Госкомтруда (фамилию давно забыл) и отправившись на встречу вместе со мной (я с такой тематикой ни до ни после того дела не имел), затем решила, что окончательный текст я напишу уже без нее. Спорить (как всегда) было бессмысленно, но я сказал, что для начала пойду домой обедать. Нет, пойдем в нашу столовую вместе. У меня нет денег, выдвинул я последний довод. Ничего, понимающе улыбнулась Е.Н., покормлю, а когда мы отобедали, еще и заперла в своем кабинете…

Не принятый, вопреки ее усилиям, в штат «Недели», я вынужден был искать другое место «приложения сил». Получив в издательстве «Советская Россия» заказ на книгу о Научном центре биологических исследований, в Пущино встретил философа Георгия Щедровицкого, создателя Московского методологического кружка, разработчика т.н. организационно-деятельностных игр. Первая же игра и ее руководители меня настолько заворожили (и обескуражили), что я захотел об ОДИ написать, и понимая, что один не справлюсь, пригласил Евгению Николаевну в соавторы. Она, не раздумывая, согласилась, даже провела на очередной игре первые дни, благо это было под Москвой.

В заключительный вечер я сказал Щедровицкому о наших с Е.Н. планах. Каков же был мой ужас, когда он сказал, что, подписав письмо в защиту диссидентов Гинзбурга и Галанского, был исключен из партии! Да правительственная (всесоюзная, многотиражная) газета статью о таком персонаже, а уж хвалебную тем более, ни за что не напечатает. Однако, собравшись с силами, небрежно (в стиле Е.Н.) бросил: меня это не касается, но наутро сообщил новость Манучаровой. Она и бровью не повела: принимаемся за работу…

Прежде чем сдать статью в верстку, ее надо было завизировать у заказчика игры – Института нефти и газа им. Губкина. Приехавший в редакцию проректор прочитал текст, сделал мелкие замечания и перед тем, как поставить свою визирующую подпись, как бы между прочим спросил, знаем ли мы, что наш герой исключен из партии. Тут уж Манучарова взорвалась: мы-то знаем, но если руководство института, пошедшее на сотрудничество с «изгоем», текст не завизирует, редакция отправит соответствующую телегу в ЦК партии…

Наш совместный с рисковой Евгенией Николаевной очерк «Игра как жизнь» был опубликован с продолжениями в трех номерах (каждый день по две колонки во всю полосу, огромный по газетным меркам текст). Публикация в «Известиях», да еще три дня подряд, недругами Щедровицкого – его фамилия по нашему «детективному» замыслу появилась лишь в последнем фрагменте очерка – была понята как его реабилитация. А Джана, проникшись симпатией к нему (они напропалую друг с другом кокетничали), еще не один текст в его поддержку протолкнула и своих друзей, первой – академика Татьяну Заславскую, для этого «организовала».

В начале 1990-х новое начальство газеты решило «омолодить» состав редакции, отправило на пенсию и Манучарову. Но долго жить пенсионерскими заботами Евгения Николаевна не смогла, и когда окончательно это поняла, приехала в родной пансионат, ни с кем не попрощалась и приняла большую дозу снотворного…

Матвей Хромченко