“А ты, Ильич, помрешь от кондрашки”

23 января, 2015 - 19:48

В этот день 1924 года советская страна погрузилась в глубокий траур: угас главный организатор, мозговой центр и вечный двигатель Великой Октябрьской социалистической революции, а точнее Великого октябрьского переворота — Владимир Ильич Ленин, он же Ульянов. (Не исключено, что прогрессивное человечество в апреле отметит 145-летие его появления на свет.) Через двадцать лет после переворота умерла сестра вождя, которая так и не успела завершить свои воспоминания о жизни и болезнях брата, которые потом надолго (думали, что навсегда!) засекретили. Вообще-то она на пару с братом Дмитрием писала мемуары о брате-вожде, вполне соответствующие генеральной линии партии на создание его светлого образа. Иконы. В последние годы жизни она собирала различные свидетельства о болезнях брата и его смерти. Была уверена, что ни одна секунда его жизни не должна остаться вне внимания благодарного человечества.

Роль и деяния этого человека, очевидно, еще не до конца осознаны земляками. По крайней мере какой-то немалой их частью, теми, кто думает, что тот действительно сделал великое дело, совершив в России переворот, якобы социалистический. На деле он устроил мировую катастрофу, можно сказать, сместил земную ось, чем поверг в бедствия не только Россию, но и, без преувеличения, весь мир. Не в последнюю очередь из-за неполадок с мозгом. Ведь, как пишет сестра, еще в эмиграции, обратившись к крупному специалисту по поводу своих нервов, Ильич услышал: “C`est le cervean”, то есть “Это мозг”.

Не совсем правильную работу ленинского мозга также ощутил армянский народ, ведь именно благодаря его усилиям Армения лишилась большей части своей территории. Достаточно вспомнить позорный Московский договор (1921 г.) и его долго не затухающие афтершоки.

Болезнь вождя пролетариата чрезвычайно дорого обошлась прежде всего российскому пролетариату. Свободного, счастливого и радостного труда не получилось. Как, впрочем, и всех других замечательных бумажных обещаний. Это оказалась самая дорогостоящая в истории человечества болезнь, включая лечение.

Предлагаем отрывки из воспоминаний Марии Ульяновой.

“C’EST LE CERVEAN”

“Владимир Ильич, — писала Мария Ильинична, — был от природы крепким, жизнерадостным человеком. До переезда в Петербург, осенью 1893 года, он редко хворал и из серьезных болезней перенес в 1892 году в Самаре только брюшной тиф... и в 1893 году малярию. Весь этот период своей жизни он провел в семье, пользовался хорошим домашним столом, не был перегружен нервной работой, имел возможность проводить лето за городом... Большое влияние на здоровье Владимира Ильича в положительном смысле оказывал и правильный образ жизни.
Переехав в Петербург, Владимир Ильич был впервые лишен семейных удобств: пришлось жить в комнатах, питаться в столовках. Сказалась на его здоровье и нервная работа революционера. Он нажил себе скоро катар желудка, небольшие приступы которого у него бывали, впрочем, и раньше, и не скоро смог избавиться от него. Эта болезнь особенно обострилась у Владимира Ильича в 1895 году, и, поехав на несколько месяцев за границу, он принужден был несколько раз обращаться к докторам и провести определенный курс лечения...
В доме предварительного заключения Владимир Ильич пробыл при первом своем аресте более года. В шутку он называл тюрьму “санаторией”, и действительно, в одном отношении она являлась для него санаторией.
Жизнь в ссылке оказала хорошее действие на здоровье Владимира Ильича — он вел там правильный образ жизни, много гулял и в результате значительно окреп и поправился. Но чем больше приближался конец “шушенского сидения”, тем Владимир Ильич становился нервнее.
Неоднократно приходилось Владимиру Ильичу обращаться к врачам и во время эмиграции. При этом на его желудочное заболевание влияло опять-таки всегда состояние его нервов, а также слишком напряженная работа. Владимир Ильич рассказывал мне, что, обратившись раз к одному крупному специалисту-врачу в Швейцарии, он был удивлен его словами: “C`est le cervean” (“Это мозг”). Особенно плохо чувствовал себя Владимир Ильич после II съезда партии (в июле-августе 1903 года) с его расколом, который он переживал очень тягостно.

“ЭТО БЫЛА ПОРЯДОЧНАЯ ДРЯНЬ”

Мария Ильинична подробно описала быт Ленина в эмиграции:
“Если только бывала возможность, он устраивал себе после усиленной работы ежегодно в заграничный период хотя бы небольшой отдых, уезжая куда-нибудь за город, на лоно природы на несколько недель или на месяц. Обыкновенно для этого выбирался дешевый пансион. Пансион выбирался обычно самый простой, недорогой и нелюдный. Чтобы хорошо отдохнуть, Владимиру Ильичу нужна была спокойная обстановка, безлюдье.
Казалось, что и ел-то он в пансионах лучше, чем дома, как ни упрощен бывал стол в пансионах, где мы селились. “Надо доедать все, — говорил он нам, бывало, — а то хозяева решат, что дают слишком много, и будут давать меньше”. Правда, он пользовался там почти всегда домашним столом, но ввиду плохого материального положения и строгой экономии все было самое упрощенное и всего было в обрез. Суп варился нередко из кубиков Магги (сухой спрессованный вегетарианский суп), на второе бывали или мясные котлеты, или жареное мясо с овощами. Третьего не полагалось, вместо него пили чай.
Живя в Цюрихе перед революцией, Владимир Ильич, впрочем, обедал не дома, а в студенческой столовой — за 60 сантимов обед! Он находил его вполне удовлетворительным, рассказывал товарищ Корнблюм. По существу же это была порядочная дрянь.
Обстановка жизни Владимира Ильича и Надежды Константиновны соответствовала их питанию. Они жили за границей до минимума скромно. В Мюнхене, Женеве, Лондоне, Париже они занимали обычно квартирку из двух комнат (в одной помещались Владимир Ильич и Надежда Константиновна, в другой — Елизавета Васильевна, мать Надежды Константиновны) и кухни, которая служила в то же время и столовой. Меблировка состояла из кроватей, простых столов, стульев и полок для книг.

“БЫСТРО ХОДИЛ С КУСКОМ ВО РТУ И БОРМОТАЛ ЧТО-ТО ПОД НОС”

О послереволюционном времени Мария Ильинична писала:
“В советский период Владимир Ильич утомлялся от работы невероятно. Вообще, когда Владимир Ильич бывал очень переутомлен и нервен, он не мог есть, сидя за столом, а быстро ходил с куском во рту из угла в угол и иногда бормотал что-то себе под нос.
Перед тем как лечь спать, Владимир Ильич уходил обычно пройтись по Кремлю (мы мечтали тогда, шутя, что когда будет разбит Деникин, мы разведем на кремлевском дворе садик) — это было его излюбленное средство против бессонницы, но и оно далеко не всегда помогало. Или если бывал кусочек свободного времени, ехал на автомобиле за город”.
Поворотным моментом в состоянии Ленина, как писала Мария Ильинична, стало ранение:
“30 августа 1918 г. Владимир Ильич был ранен на заводе бывш. Михельсона, где он выступал на митинге... Первую помощь оказал Владимиру Ильичу А.Винокуров (нарком социального обеспечения РСФСР), которого я вызвала с заседания Совнаркома (ждали только Владимира Ильича, чтобы открыть его). Владимир Ильич имел еще силы пошутить: “Подкузьмили мне руку”... Ранение верхушки левого легкого вызвало сильное кровоизлияние в полость левой плевры... На этой почве можно было опасаться воспаления легкого и заражения. Нарастающее кровоизлияние и упадок сил вселяли во всех окружающих Владимира Ильича большую тревогу.
В первые дни ранения Владимира Ильича в 1918 году кое у кого из врачей было подозрение, не отравлены ли пули, подозрение, подтвердившееся следствием по делу правых эсеров в 1922 году. Утром 31-го Владимир Ильич чувствовал себя уже несколько лучше, улыбался нам и пытался говорить, а вечером уже шутил с лечившими его врачами... Уже 1 сентября утром он потребовал, чтобы ему дали газеты.

“ПРОСТОЕ ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ МОЗГА”

Спустя три года наступило резкое ухудшение:
“В конце лета 1921 года Ф.Гетье, который лечил Надежду Константиновну и Владимира Ильича, нашел у него небольшое расширение сердца и посоветовал ему поехать на две недели в Горки. С этого времени приблизительно начался, уже по заключению (в дальнейшем) профессора Крамера, продромальный период болезни Владимира Ильича, болезнь сосудов головного мозга, которая через два с половиной года свела его в могилу.
Вернувшись к работе, Владимир Ильич скоро стал страдать сильными головными болями. После окончания заседания съезда он заявил, что надо куда-нибудь поехать отпраздновать этот успех, и мы отправились вместе с находившимся в Большом театре Н.Бухариным в Метрополь, где он жил тогда. Владимир Ильич был очень весел и оживлен. Домой мы вернулись чуть не в 4 часа ночи.
Головные боли не оставляли Владимира Ильича, и он жаловался все время на ослабление работоспособности. Врачи посоветовали ему поехать опять за город, больше быть на воздухе, больше отдыхать — ничего, кроме переутомления, они тогда у него не находили. Владимир Ильич так и сделал, и одно время (в январе) приезжал в Москву только на Политбюро и на особо важные заседания. Но улучшения в состоянии его здоровья не наступало. Мало того: за это время у Владимира Ильича было два обморока, или, как он их называл, головокружения...
Профессор Даркшевич не нашел у Владимира Ильича ничего, кроме “простого переутомления мозга”. По совету Даркшевича Владимир Ильич поехал опять за город, где ему предписано было проводить много времени на воздухе. Закутавшись в шубу, Владимир Ильич часами просиживал на террасе или в парке, делал и обтирания по совету Даркшевича, но никакого улучшения в состоянии его здоровья не наступило.
Вызванные вскоре из-за границы профессора Ферстер и Клемперер не нашли, как и русские врачи, у Владимира Ильича ничего, кроме сильного переутомления. Согласно их диагнозу, “никаких признаков органической болезни центральной нервной системы, в особенности мозга, налицо не имеется”.
Итак, все врачи были убеждены, что ничего, кроме переутомления, у Владимира Ильича нет, но он и тогда, по-видимому, плохо верил в правильность их диагноза. Владимир Ильич был склонен расценивать свое состояние более пессимистически, чем это делали врачи. Так, по поводу обмороков, бывших с ним зимой 1922 года, он сказал как-то позднее Н.Семашко: “Это первый звонок”.

“СТАЛ БРОСАТЬ КАМЕШКИ В СОЛОВЬЯ”

Удивительно, но, по сути, врачи рекомендовали Ленину только отдых:
“В состоянии здоровья Владимира Ильича в это время замечалось некоторое улучшение: головные боли меньше давали себя знать, он стал лучше спать, настроение его было более ровным. Действительно, это улучшение было очень кратковременным, и скоро обычные для болезни Владимира Ильича симптомы — головные боли, нервность, бессонница — сказались с новой силой.
По совету немецких профессоров до поездки Владимира Ильича на отдых ему должны были произвести операцию по удалению пули, так как профессор Клемперер признал возможность хронического отравления пулевым свинцом... Русские врачи, в частности В Розанов, были против этой операции и склонны были видеть от нее больше вреда, чем пользы. Ее производил немецкий хирург Борхардт, приехавший для этой цели специально из-за границы. Розанов ему ассистировал...
Стали готовиться к отъезду. Немецкие профессора посоветовали Владимиру Ильичу уехать подальше от Москвы, в горы, но не выше 700-1000 метров. Я уехала в Москву делать приготовления к отъезду. Накануне Владимир Ильич чувствовал себя как обычно за последнее время, но, поужинав (за ужином была рыба), почувствовал отрыжку и изжогу, что, впрочем, бывало у него нередко. Лег спать в обычное время, но заснуть не мог и решил прогуляться немного, как он обычно делал во время бессонницы. Гуляя около дома, он стал бросать камешки в соловья, который своим громким пением мешал ему спать, и заметил при этом некоторую слабость в правой руке и ноге. Вернувшись домой, Владимир Ильич снова лег в постель, но часа в 4 с ним случилась рвота. Проснувшись утром, он заметил, что не может высказать свои мысли теми словами, какими он хотел; взял газету и “буквы поплыли”, Ильич хотел писать и смог написать только букву “м”.
В субботу поздно вечером раздался опять звонок из Горок. Петр Петрович просил меня приехать тотчас же, не откладывая до утра. Я отправилась в Горки. Все в доме уже спали. Меня встретил Петр Петрович, который рассказал, что с Владимиром Ильичем творится что-то неладное. Желудочное заболевание прошло, он на ногах, но не всегда может найти нужное слово”.
Наверное, одной из самых поразительных деталей, описанных Марией Ильиничной Ульяновой, было то, что после резкого ухудшения состояния Ленина для помощи ему не смогли найти врачей. По случаю выходного дня все они были на дачах вне Москвы. Так что медики прибыли к главе советского правительства лишь на следующий день.
“На другое утро 28 мая 1922 года, — вспоминала она, — около 10 часов утра приехали Гетье и профессор Крамер. Выяснилось, что накануне Владимир Ильич чувствовал себя с утра довольно хорошо, но к вечеру появилась головная боль, глубокое расстройство речи и слабость правых конечностей. Эти явления были налицо и 28 утром, когда Владимира Ильича исследовал Крамер. Тут в первый раз был установлен диагноз мозгового заболевания. Ни об отравлении свинцом, ни об отравлении рыбой уже не было речи. Диагноз Крамера гласил: “Явление транскортикальной моторной афазии на почве тромбоза”. Но болезнь Владимира Ильича имела совсем необычное течение, что ставило нередко врачей в тупик...
Владимир Ильич был очень взволнован и возбужден. Он, вероятно, лучше врачей понимал свое заболевание... Однажды в мае, после одного короткого спазма сосудов, Владимир Ильич сказал Кожевникову: “Вот история, так будет кондрашка”. И позднее, в начале зимы 1923 года, опять-таки после короткого спазма, который продолжался несколько минут, Владимир Ильич сказал Крамеру и Кожевникову, присутствовавшим при этом: “Так когда-нибудь будет у меня кондрашка. Мне уже много лет назад один крестьянин сказал: “А ты, Ильич, помрешь от кондрашки”, и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: “Да шея у тебя уж больно короткая””. “При этом рассказе, — пишет Кожевников в своих воспоминаниях, — хотя Владимир Ильич смеялся и придал ему характер шутки, стало неимоверно грустно, так как по интонации Владимира Ильича чувствовалось, что он и сам придерживается мнения этого крестьянина”...

“ДЛЯ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА НЕМЕЦКИЕ ВРАЧИ НЕВЫНОСИМЫ”

Несмотря на визиты к Ленину светил медицины и многочисленные консилиумы, поставить диагноз так и не удавалось:
“Все врачи признавали, что заболевание Владимира Ильича очень серьезное, хотя одни высказывались более оптимистически, другие — наоборот. Сам Владимир Ильич смотрел на свое состояние очень мрачно. Он считал, что не поправится, он был уверен, что с ним паралич...
Улучшение, хотя и медленное, безусловно, отмечалось в следующие за первым припадком дни. Речь его стала значительно лучше, Владимир Ильич легко вспоминал названия предметов, запас этих названий у него становился все больше. Отмечалось улучшение и в чтении, а также в усвоении прочитанного. Постепенно возвращалась к Владимиру Ильичу и возможность писать, и 31 мая, например, он смог уже написать свое имя и фамилию.
Медленное улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича сказывалось в том, что головная боль была меньше и не держалась постоянно, сон, в общем, был хороший, настроение более ровное, хотя и довольно апатичное. Лекарства, которые ему давали для лучшего действия кишечника, были в большинстве случаев недостаточны, мало или, вернее, совсем не было толка и от морковного сока, который Владимир Ильич пил в июне. Раз как-то, когда ему принесли стакан с этим соком, он сказал: “Стоит ли его пить, от него никакого толка”. И на просьбу сестры милосердия все же выпить “хотя бы для очистки совести”, Владимир Ильич ответил: “Ну, все равно, давайте выпью, хотя он, кроме совести, ничего не очищает”.
Некоторую помощь оказал Владимиру Ильичу крупный немецкий терапевт профессор Клемперер. Совет Клемперера относительно диеты пришелся кстати. Выполнив его предписание попостничать денек и только вечером поесть простокваши, а также другие его предписания, Владимир Ильич был очень доволен и сказал: “Немец — хитрый, хорошо придумал, так я чувствую себя гораздо лучше. А то давали масло и сало — это не годится”... В то же время Владимир Ильич сказал как-то Кожевникову: “Для русского человека немецкие врачи невыносимы”.
13 июня Владимира Ильича перенесли на носилках в Большой дом. Такой способ передвижения был ему не особенно приятен, но пришлось покориться. На носилках он сидел, одетый в свою обычную серую тужурку и кепи и приветливо отвечал на поклоны попадавшихся на пути часовых. Но вид у него был несколько смущенный”.

“ЕСЛИ НЕЛЬЗЯ ЗАНИМАТЬСЯ ПОЛИТИКОЙ, НАДО ЗАНЯТЬСЯ СЕЛЬСКИМ ХОЗЯЙСТВОМ”

“23 июня Владимир Ильич опять спустился вниз по лестнице, чтобы пойти в сад, но в проходной комнате, внизу, от спазма сосудов и вызванного им паралича правых конечностей, упал... Происшествие это неприятно подействовало на Владимира Ильича.
Как только Владимир Ильич стал чувствовать себя лучше, безделье, вынужденное отстранение от дел начало очень томить его. Найти для него, проведшего всю жизнь в революционной работе и политической борьбе, какое-либо занятие, которое могло бы заинтересовать его, было крайне трудно.
Но первое время, пока Владимиру Ильичу не разрешали ни чтения, ни свиданий, он поневоле должен был искать себе занятие вне политики. Ему приносили книги с картинками и Владимир Ильич перелистывал их от нечего делать.
Кому-то пришла в голову мысль занять Владимира Ильича играми. Из Берлина был прислан даже целый чемодан различных игр, но они, как и надо было ожидать, не произвели на Владимира Ильича никакого впечатления. Был поднят вопрос и о том, чтобы подыскать для Владимира Ильича какой-нибудь ручной труд. Остановились на плетении корзин из ивовых прутьев. Он сплел с помощью обучавшей его работницы одну корзину, которую потом подарил мне, но на этом с плетением корзин было и покончено.
Больше чего-либо другого занимало Владимира Ильича в этот период сельское хозяйство. “Если нельзя заниматься политикой, — говорил он мне как-то, — надо заняться сельским хозяйством”. Уже в середине июня, когда Владимир Ильич только что начал вставать, он завел речь о том, что в Горках следовало бы завести кроликов. Кролики скоро были привезены, их приносили показать и Владимиру Ильичу, но в этот период своей болезни он в общем мало обращал на них внимания, хотя просил выписать из-за границы книги по кролиководству, а также по рыбоводству, куроводству и т.п. и поощрял Надежду Константиновну, которая одно время взялась следить за ними...
В то же время Владимира Ильича очень интересовал вопрос о культуре белых грибов. Отправляясь гулять в парк, Владимир Ильич требовал, чтобы на том месте, где находили белый гриб и разбрасывали обрезки, ставилась отметка с записью, какого числа и месяца там был найден белый гриб”.

“ПЕРВАЯ ОБОРВАНКА”

Во время вынужденного безделья Ленина, как писала его сестра, особенно отчетливо проявлялись многие черты его характера:
“Улучшение, хотя и медленное, безусловно, отмечалось во все последующее время. Скоро Владимир Ильич сам стал составлять себе арифметические примеры, а кроме того занялся переложением небольших рассказов, чтобы упражнять запоминание прочитанного. Иногда он кроме того переписывал с книги, упражняя почерк, который первое время отличался от его обычного почерка, был неровный и довольно мелкий, а порой и “сумасшедший”, как называл его сам Владимир Ильич.
Одно время Владимир Ильич делал на всякий случай, так сказать, попытки писать левой рукой, зеркальным почерком. Когда я рассказала ему, что видела в одном магазине писца, у которого совсем не было правой руки и он писал левой и при этом очень отчетливо и быстро, Владимир Ильич заинтересовался этим и просил меня хорошенько разузнать, как он пишет. А вместе с Владимиром Ильичем заинтересовались писанием левой рукой и мы, и на все лады практиковались в нем...
В это время, когда тревоги за его здоровье были менее остры, мы целиком наслаждались обществом Ильича, который и к нам проявлял очень много внимания и заботливости. Он бывал весел, шутил. Объектом для шуток бывали между прочим нередко костюмы Надежды Константиновны, которая вообще крайне мало обращала внимания на свою внешность. Она никак не решалась, например, надеть шелковое платье, которое ей преподнесли ее сослуживицы по Главполитпросвету, считавшие, что она одевается недостаточно хорошо.
Какой-то английский корреспондент, побывавший у Надежды Константиновны в Наркомпросе, описал затем эту встречу, упомянув и о наружности, и костюме. Заметка эта была озаглавлена “The first lady” (буквально — “Первая дама”, как называют жену премьер-министра в Англии). Но Владимир Ильич, который, как и мы, немало потешался, читая это описание, заявил, что правильнее было бы озаглавить заметку иначе, а именно: “Первая оборванка”. Так это название и оставалось на некоторое время за Надеждой Константиновной”.

“КАЛИНИН УТОМИЛ ИЛЬИЧА”

По мере улучшения состояния Ленина окружающим казалось, что болезнь скоро пройдет. Ведь председатель Совнаркома становился все более работоспособным и требовательным:
“5 сентября 1922 года я писала в своих записях: “Все эти дни Володя чувствует себя хорошо: видно, дело серьезно идет к полной поправке... Каждый день теперь бывает кто-нибудь из визитеров, сегодня был Калинин. Обедали все вместе и Енукидзе тоже, или “министр двора”, как называет его в шутку Сталин. Калинин много говорил и несколько утомил Ильича, но к вечеру он был опять весел и мил”.
“Здоровье Ильича все улучшается, — значится в моих записях от 17 сентября. — Завтра Ферстер будет в последний раз перед отъездом в Германию, и с 1 октября Ильич берется уже за работу. Как это выйдет, не знаю, но факт, что и сиденье без дела его нервирует. За последние дни много гуляем. На днях ездили довольно далеко в лес за брусникой. Ильич очень любит детей (в противность утверждению товарища Лепешинского), и с крестьянскими ребятами у него всегда длинные и веселые разговоры. Часто бывало, мы дорогой забирали целый автомобиль белокурых головенок и катали их”.
3 октября Владимир Ильич первый раз после перерыва по болезни председательствовал на заседании Совнаркома. Товарищи всячески старались сделать это заседание возможно менее продолжительным.
29 октября, чтобы отвлечь Владимира Ильича немного от дел, ему предложили поехать в студию Художественного театра, но “Сверчок на печи”, который ставился в этот день, не понравился Владимиру Ильичу, а кроме того, он скоро устал и уехал из театра после первой картины второго действия...
Во время ремонта нашей квартиры была сделана и застекленная терраса на крыше, на которую из коридора вел лифт. Это давало Владимиру Ильичу возможность пользоваться воздухом, не выходя на двор Кремля, что было для него довольно утомительно. И в течение короткого времени, осенью 1922 года, пока Владимира Ильича не поразил снова удар, он довольно много пользовался этой террасой, обычно вытаскивая на нее подышать свежим воздухом Надежду Константиновну и меня...
31 октября Владимир Ильич выступил на сессии ВЦИКа. Это было его первое публичное выступление после болезни. Это была прекрасная по содержанию и по форме речь. Первого публичного выступления Владимира Ильича после перенесенной им тяжелой болезни все ждали с большим волнением. Докладом остались довольны не только все, кто слушал его, но и сам Владимир Ильич...
5 ноября у Владимира Ильича был спазм сосудов, клонические судороги и паралич правой ноги... Как только Владимир Ильич несколько поправился, он начал готовиться к докладу на конгрессе Коминтерна, где надо было выступать на немецком языке, что было, конечно, труднее, хотя Ильич и владел немецким языком... Речь имела огромный успех”...
Короткий паралич правой ноги был 11 ноября, такой же паралич был и 18. Был спазм и на охоте, куда он отправился с Дмитрием Ильичом 19 ноября, проходив в общей сложности 5-6 часов...
20 ноября Владимир Ильич выступал на пленуме Московского Совета. Этого выступления москвичи, в частности Каменев, который был в то время председателем Московского Совета, добивались давно. Московские рабочие и работницы встретили и проводили Владимира Ильича бурной овацией. Своим выступлением он произвел на слушателей, вероятно, впечатление совсем здорового человека, и радости их не было предела. Но это было последнее публичное выступление Владимира Ильича”.

“Я ХОЧУ ПРОДИКТОВАТЬ ПИСЬМО СЪЕЗДУ”

Как писала Мария Ильинична, Ленин не хотел верить, что его жизнь в политике завершена:
“25 ноября, когда Владимир Ильич шел по коридору своей квартиры, с ним случился сильный спазм, и он упал на пол. В это время мужчин в квартире не было, а нам было не под силу поднять его. Однако Владимир Ильич не хотел, чтобы кого-нибудь звали, и сказал, что встанет сам. Действительно, минуты через 1,5-2 он встал, дошел до своей комнаты и лег в постель”.
Врачам стоило большого труда настоять, чтобы Владимир Ильич совсем отказался от работы и уехал за город. В конце концов Владимир Ильич согласился на отъезд и сказал, что “сегодня же начнет ликвидировать свои дела”...
Дальнейшее ухудшение в состоянии здоровья (16 декабря наступил более стойкий паралич, и Владимир Ильич слег в постель) отняло у него и эту надежду, и он просил передать Сталину, что выступать на съезде не будет. Невозможность выступить на съезде очень тяжело повлияла на Владимира Ильича, и он, несмотря на свою исключительную выдержку, не мог сдержать горьких рыданий...
23 декабря Владимир Ильич попросил у врачей разрешения вызвать стенографистку, чтобы продиктовать ей в течение 5 минут по одному вопросу, который его очень волновал, и он боялся, что не заснет. Получив разрешение, Владимир Ильич вызвал Володичеву и сказал ей: “Я хочу продиктовать Вам письмо к съезду”. Диктовал в течение 4 минут...

* * *

Воспоминания Марии Ильиничны Ульяновой обрывались на том времени, когда Ленин надиктовал письма и статьи, известные как его политическое завещание. Возможно, о ее работе над откровенными мемуарами стало известно Политбюро, и ей посоветовали прекратить это политически вредное занятие. Ведь эпизоды о нищете Ленина в эмиграции придавали весомости рассказам о том, что Ленин взял немецкие деньги на революцию. Подробное описание болезни основателя советского государства выставляло учреждение, ответственное за здоровье советских вождей, — Лечсанупр Кремля в самом неприглядном виде. А то, как она отрицала, что у Ленина был сифилис, только привлекало внимание к этой теме. Мало того, описание болезни в 1922 году, в период, когда страдавший от болезни Ленин вернулся к работе, давало врагам советской власти документальную почву для того, чтобы именовать политику большевиков больной.
По материалам российской прессы

На снимке: Ленин и Крупская с племянником вождя Виктором и дочерью рабочего Верой в Горках.

Подготовил Карен Микаэлян

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image