Возникновение «Восточного вопроса» в историографии традиционно датируется второй половиной XVIII в., хотя единство среди историков относительно определённой даты отсчёта отсутствует[1]. Не пришли исследователи и к единому мнению в понимании географических рамок проблемы. Характерной чертой исторических традиций различных стран — участников «Восточного вопроса» — является акцент при его определении на зону собственных интересов. Так, для англо-французской историографии основная география «вопроса» лежит в районе Северной Африки, Леванта и Малой Азии, для дореволюционной русской, советской и современной российской и болгарской — в области Балкан и черноморских проливов[2]. В целом, видение географии «Восточного вопроса» обусловлено, прежде всего, его европейской направленностью и концентрируется вокруг проблем раздела «наследства» вступившей с конца XVIII в стадию распада Османской империи[3]. В концентрированном виде определение его предложено, например, Р. Геновым. «Восточный вопрос, — отмечал он, — термин, который обозначает комплекс проблем, связанных с упадком и крахом Османской империи и с её наследством, занимает центральное место в системе международных отношений в Европе в течение двух веков»[4].

Тем не менее часть исследователей обращает внимание на то, что обозначенная международная проблема имела и «восточный фланг»[5]. Не ставя под сомнение вопрос о разделе «османского наследства», в своих работах они указывают, что события в Закавказье и на восточных границах Оттоманской Порты также следует рассматривать как неотъемлемую часть «Восточного вопроса». Такой подход нам представляется более соответствующим исторической истине. Целью нашей статьи является попытка показать, что «Восточный вопрос» имел более широкие географические рамки и политическое наполнение и его нельзя ограничивать исключительно проблемами Балканского полуострова, черноморских проливов и борьбы в Средиземноморье. В качестве иллюстрации данного тезиса нами будет рассмотрен вопрос о посылке российской военной миссии в Персию в 1853–1854 гг. в контексте русско-иранских отношений в связи с «Восточным вопросом». Кроме того, мы попытаемся исправить ошибки и неточности, характерные для историографии русско-иранских отношений в рассматриваемый период.

«Восточный вопрос» в действительности представлял собой комплекс противоречий европейских государств (цели которых не оставались постоянными в течение времени) вокруг оттоманского «наследства» на трёх континентах — в Европе, Азии и Африке. Причём «игроками» в нём были не только великие державы Европы, но и государства Азии[6]. Указанная проблема была в разное время тесно связана с другими — борьбой за колониальный раздел Африки, англо-российским соперничеством на Среднем Востоке, конкуренцией за преобладание в европейских делах и пр. «Европоцентричность» большинства исследований объяснима тем, что для европейских держав, начиная с XV в., борьба с османской (или исламской) угрозой стала одной из важнейших. В Европе же развернулось и широкое исследование проблемы. Европейское её видение создало парадигму, которая до сих пор оказывает влияние на историографию. Однако важной составляющей «Восточного вопроса» были не только борьба европейских держав за контроль над частями ослабевшей империи в её западной и центральной частях. Ситуация на северо-востоке и востоке имела также немалое значение. Содержание «Восточного вопроса» до некоторой степени искусственно сконцентрировано европейскими политиками, публицистами и историками вокруг Балканского полуострова. Причина этого в том, что основные события проблемы весь ХІХ и начала ХХ в. постепенно перемещались на северо-запад географической зоны «Восточного вопроса». К тому же с последней трети XVIII в. для западных держав (особенно Великобритании) актуальным становится вопрос сдерживания продвижения России в район Средиземноморья. Отсюда такое интересное определение проблемы, данное О. Егером в конце ХІХ в. «Под этим вопросом понимали в Западной Европе, — писал он, — завоевательные планы России и возможность препятствовать им»[7].

Искусственное нагнетание негативного отношения к внешней политике империи Романовых в Балканском регионе и на Кавказе[8] различными средствами массовой пропаганды также сыграло значительную роль в актуализации указанной части «Восточного вопроса», который в сознании поколений обывателей, части политиков и даже историков стал прочно ассоциироваться с событиями вокруг Балканского полуострова. В свою очередь, в России (как царской, так и советской, и современной) многими «Восточный вопрос» также воспринимался и воспринимается сквозь призму балканских проблем. Это объясняется как естественными внешнеполитическими задачами создания удобных географических границ и обеспечения их безопасности, благоприятных условий для развития внешней торговли, так и факторами идеологического характера — единой религией, славянским происхождением, миссией великой державы.

Однако такое видение обедняет проблему и делает её до некоторой степени искусственной. Более широкую панораму «Восточного вопроса» предложил российский историк В. И. Шеремет[9]. Он выделил три «болезненных точки» — Балканы, Левант и черноморские проливы. Однако полностью с такой географией сложно согласиться. Борьба России, Османской империи и Персии за Кавказ и Закавказье, ирано-османские противоречия играли важную роль в течение всего существования «Восточного вопроса». Недаром русско-турецкие войны велись на двух сухопутных направлениях — европейском и азиатском (на Кавказе)[10], а русско-иранские противоречия тесно увязывались правительствами великих держав [11] с русско-османскими. Показательным в этом плане является англо-французское соперничество за Персию в начале ХІХ в.[12]

По нашему мнению, «Восточный вопрос» — сложносоставленная международная проблема, включающая в себя ряд «подвопросов», имевших автономное (а иногда и самостоятельное) значение, и находящаяся в тесной взаимосвязи с другими относительно независимыми «вопросами» международных отношений в Европе и Азии. Центральное звено «Восточного вопроса» составлял «Балканский вопрос» — борьба великих держав за контроль над Балканским полуостровом, накладывавшаяся на национально-освободительное движение местных народов и борьбу между ними за первенство в регионе. Об этом свидетельствует то, что до сих пор «восточная проблема» ограничивается в исследованиях и публицистике изложением борьбы за Балканы и черноморские проливы Босфор и Дарданеллы. Однако существовали и другие территории Османской империи, на которые претендовали европейские державы. Вокруг них сформировались «Средиземноморский вопрос» (соперничество за господство в Средиземном море и на его побережье), «Арабский вопрос» (борьба арабов за независимость от османских правителей). В рамках «Восточного вопроса» следует рассматривать и «Кавказский вопрос», который зачастую развивался автономно от событий на Балканском полуострове. Борьба за Кавказ в ХІХ в. была неотъемлемой составляющей русско-османо-персидских отношений, а также соперничества крупных европейских государств за влияние в Оттоманской Порте.

Нельзя полностью согласиться с авторами монографии «Восточный вопрос во внешней политике России», отрицавшими принадлежность «Кавказского вопроса» к сфере «Восточного вопроса» и утверждавшими, что включение в последний стран Среднего Востока (Ирана, Афганистана и Индии) делает проблему «необозримой и лишает возможности определить её существо» и «неизбежно ведёт к постановке новых проблем, непосредственно не связанных с Турцией»[13]. Напротив, такая постановка обедняет действительное содержание «Восточного вопроса», делает его изучение неполноценным и однобоким. Ведь объективно события в рамках указанной проблемы разворачивались не только в различных регионах, связанных с Османской империей, но и на значительном международном фоне. Нам представляется, что сам «Восточный вопрос» следует рассматривать в контексте более широкой проблемы — борьбы великих европейских держав за контроль над регионом Ближнего и Среднего Востока[14]. В XVIII — начале XIX в. главными антагонистами были Англия и Франция, с последней трети XVIII до начала ХХ в. — Англия и Россия, а с конца XIX до начала XX в. — Англия и Германия.

Плотно в канву «Восточного вопроса» был вплетён и т. н. «Персидский вопрос», связанный с борьбой великих европейских держав за преобладание в Иране. Борьба эта, как отмечал советский исследователь Л. С. Семёнов, «была связана как с борьбой в Турции, так и с борьбой за позиции на Кавказе и в Средней Азии, а для Англии также и в Индии»[15]. Европейские государства традиционно пытались использовать Иран как противовес Османской империи. Это облегчалось османо-иранскими противоречиями на религиозной и территориальной почве. «Персидский вопрос» хотя и являлся самостоятельной проблемой в международных отношениях, тем не менее находился в «сцепке» с «Восточным вопросом». Персидско-турецкие территориальные споры Англия, Франция и Россия активно использовали в своих интересах, в том числе и в своих делах относительно Турции.

Иран с XVI в. тесно включается в политику европейских держав, связанную с противостоянием Османской империи[16]. В нём искали, прежде всего, союзника для борьбы друг с другом, а также для отвлечения сил Порты с европейского театра. Это было вполне достижимо в силу той религиозной и политической вражды, которая существовала между Сефевидским государством и османами. Она объяснялась различиями в вероисповедании (значительная часть персов были шиитами, шиизм был объявлен государственной религией, в то время как Османское государство было преимущественно суннитским; при этом шииты и сунниты взаимно рассматривали друг друга как еретиков) и соперничеством за пограничные территории от Кавказа до Персидского залива.

В ХІХ в. (особенно в первой половине) Персия сохраняла значение для европейских держав теперь уже в рамках борьбы за «наследство» османов. Желание англичан, французов и русских взять под контроль её вооружённые силы и внешнюю политику для того, чтобы использовать в борьбе друг против друга, в первой половине ХІХ в. приносило определённые плоды[17]. При этом иранское правительство стремилось проводить внешнюю политику на западных и северо-западных границах в собственных интересах, играя на противоречиях европейских государств.

С установления в конце XVIII в. в Персии власти новой династии — Каджаров — между ней и Османской империей начались трения вокруг границ[18] и контроля над курдскими племенами[19]. Во многом они были «отголосками» когда‑то острого османо-сефевидского противостояния. Однако противоречия между соседними государствами нельзя сводить только к пограничным проблемам[20]. Важную роль в нём играл духовный фактор межконфессиональной борьбы суннитов и шиитов. Источники свидетельствуют [21] о большом накале вражды между представителями двух главных течений ислама как на уровне межгосударственном, так и внутристрановом[22]. Именно этим объяснялись провалы попыток создания широкого союза исламских государств, предпринимавшиеся в частности Англией против России в первой трети ХІХ в., а затем перед русско-турецкой войной 1877–1878 гг.[23] Если отдельные правители, возможно, и были не против презреть вражду к «еретикам», то их подданные в большинстве своём такой позиции не разделяли. На бытовом уровне антагонизм был настолько силён, что влиял на политику правящих кругов. Последнее особенно касалось Ирана. Дело в том, что правители новой династии должны были утверждать свои права на престол, выступая защитниками «истинной веры». В Османской империи власть султана фактически никем не оспаривалась, так как он считался законным и религиозным и светским главой мусульман[24]. Иран был страной, где большинство населения исповедовало шиизм. Особенностью религиозно-политической доктрины шиизма является то, что легитимное право на власть над правоверными (имамат) имеют лишь потомки зятя пророка Мухаммада Али (Алиды). Поскольку двенадцатый имам, согласно традиции, в ІХ в. исчез, чтобы впоследствии появиться в виде мессии, его функции временно выполняют улемы и моджтехиды — религиозные исследователи, богословы[25]. Отсюда вытекала большая власть над верующими шиитского духовенства и отсутствие стойкой опоры для шахского режима в стране. Если Сефевиды вели своё происхождение от седьмого имама, то сменявшие их династии такой «привилегии» не имели и рассматривались как узурпаторы[26]. Фактически, каджарская династия также считалась таковой. Поэтому авторитет её и происходивших из неё правителей в глазах шиитского населения и духовенства во многом зависел от того, насколько ревностно они отстаивают шиитские догматы. Пограничные конфликты также отчасти объяснялись конфессиональной рознью: под властью суннитского султана находились святые для шиитов места Кербела, Неджеф, Самарра, Аскария[27]. На этот фактор накладывали отпечаток личные амбиции правителей обоих государств, стремившихся прославиться как истинные ревнители веры и борцы с «еретиками», с одной стороны, и получить контроль над возможно большей  территорией исламского мира — с другой. Для султанов главным идеологическим мотивом, стимулировавшим завоевания в мусульманском мире, служил тезис об искоренении рафизитства-шиизма. Правители Ирана в ХІХ в. также вынуждены были учитывать религиозные взгляды своих подданных в силу указанных причин, даже не являясь ярыми сторонниками искоренения «ереси». Отсюда — такое же стремление придать религиозную окраску собственным завоевательным планам. Основной целью шахов Каджаров (в частности, ага Мохаммад-шаха, наследника престола при Фатхали-шахе Аббаса-мирзы, молодого Насреддин-шаха) было стремление восстановить империю Надир-шаха Афшара (правил в 1736–1747 гг.)[28]. В реализации этой цели соперником выступала Османская империя, правители которой, как уже говорилось, претендовали на главенство над всеми мусульманами. Следствием стало постоянное противостояние между соседними державами, как на пограничье, так и в различных районах мусульманского мира[29]. А это создавало для европейских государств хорошую почву для использования Каджарской империи в «Восточном вопросе» в собственных целях (либо наоборот — порождало стремление не допустить такого использования державой-противником). Тем более, что у персидских монархов имелись территориальные претензии к западному соседу.

Но, уже начиная с середины ХІХ в., Иран превратился в рамках «Восточного вопроса» во второстепенную державу, которая не способна была проводить независимую линию. Связано это было, прежде всего, с экономической неконкурентоспособностью Персии в сравнении с ведущими державами Европы и слабостью политической структуры страны. Иран уступал и своему западному соседу-антагонисту. Ещё ирано-турецкая война 1821–1823 гг., несмотря на успехи шахских войск, подтвердила неспособность Каджарской империи вести активную внешнюю политику и добиться военного преимущества даже над своими азиатскими соседями[30]. Российский военный аналитик и историк А. М. Колюбакин, говоря о Гератском походе 1837–1838 гг.[31], небезосновательно отмечал, что «экспедиция эта… погубила лучшие войска Персии, с того времени уже не поднимавшиеся до той высоты, до которой они были доведены Аббас-мирзой[32]. Дальнейшая история персидского оружия ещё более бесславна»[33].

В конце XVIII — первой трети ХІХ в. русско-иранские отношения носили конфликтный характер. Это объяснялось борьбой за влияние на Южном Кавказе (связанной во многом с личными амбициями первых Каджаров) и межрелигиозной рознью. Однако после окончания войны 1826–1828 гг. и урегулирования вопроса о разграблении и уничтожении русской дипломатической миссии в 1829 г. конфликтность между государствами постепенно идёт на спад. Мухаммад-шах (правил в 1834–1848 гг.) и Насреддин-шах (правил в 1848–1896 гг.), получившие от русских поддержку в борьбе за престол, проводили в целом миролюбивую политику по отношению к северному соседу[34]. Но, несмотря на отсутствие с начала 1830‑х гг. ярко выраженного антагонизма в русско-иранских отношениях, определённую опасность для России в случае войны с Турцией Каджарская монархия представляла. «Сколь не мало опасен для нас отряд необученного войска, — писал наместнику на Кавказе М. С. Воронцову русский консул в Тебризе (Тавризе) Н. А. Аничков, — но всё же по неизвестности намерений персидского правительства и опасению вероломства с его стороны оно может заставить нас отвлечь на здешнюю границу часть наших сил, действующих против Турции»[35]. Возможно именно поэтому среди российских правящих кругов и военных постепенно всё большую силу приобретает мнение о необходимости контролировать некогда могучего соседа. Методы контроля и задачи в течение века менялись, развиваясь и соотносясь с международными целями царского правительства. Однако с 1830‑х гг. между Россией и Ираном начинает развиваться такое новое явление, как военное сотрудничество[36]. До 1850‑х гг. оно не было связано с делами «Восточного вопроса», по крайней мере, прямо.

В 1850‑х гг. место Персидской державы в «Восточном вопросе» изменяется существенно. Если в первой трети века она служила угрозой для России, то теперь Россия пытается (и небезуспешно) использовать Тегеран в своих целях. И эта тенденция в дальнейшем не исчезает, а продолжает развиваться.

В ходе Крымской войны среди российских чиновников Министерства иностранных дел и Кавказского наместничества впервые в ХІХ в. возникла идея привлечь Иран на свою сторону, чтобы отвлечь часть османских сил[37]. Шахское правительство само в июне 1853 г. выдвинуло предложение о союзе против Стамбула. Однако изначально наметилась разница в понимании сотрудничества, сыгравшая решающую роль в том, что военного союза не получилось. Персы (прежде всего в лице садр-азама мирзы Ага-хана Нури Эттемад од-Доуле[38], сумевшего убедить в своём мнении Насреддин-шаха) настаивали на подписании союзного договора на определённых условиях. Российская же сторона не была заинтересована в чёткой фиксации своих обязательств. Объяснялось это как неудовлетворительным состоянием иранской армии, так и надеждами Николая І решить разгоравшийся конфликт с Османской империей без крупномасштабной войны. Поэтому Министерство иностранных дел России настаивало не на полноценном союзе, а на диверсии со стороны иранской армии на турецкие территории, обещая простить остаток долга по Туркманчайскому договору 1828 г.[39] и учесть интересы Тегерана при заключении мира.

Насреддин-шах являлся сторонником военного содействия России и, в принципе, на первых порах соглашался с российскими условиями. Было достигнуто соглашение, что персидские войска в числе 60 000 человек (позже их численность была сокращена до 40 000) двинутся к Хою. При этом посланник России Д. И. Долгоруков озвучил условие, что «никакое наступательное действие не будет предпринято без предварительного соглашения с главнокомандующим императорскими войсками (на Кавказе. — О. Г.)»40. В октябре 1853 г., по желанию персидской стороны, Петербургом на М. С. Воронцова была возложена задача подобрать нескольких опытных офицеров «для лучшего руководства стратегических движений» иранского корпуса и отправить их в Иран[41].

К началу ноября 1853 г. военная миссия была сформирована. Возглавил её генерал-майор Корпуса инженеров путей сообщения А. С. Санковский. Это был опытный офицер, служивший на Кавказе с 1826 г., участвовавший в русско-персидской 1826–1828 гг. и русско-турецкой 1828–1829 гг. войнах[42]. В помощь ему были назначены гвардии полковник И. А. Бартоломей и подполковник Генерального штаба П. К. Услар. В качестве переводчика и «для облегчения… сношения с местными властями» в составе миссии был включён статский советник Н. В. Ханыков[43]. Целью русских военных было обеспечение руководства персидским отрядом и координации его действий с корпусом российских войск, специально выделенным для действий на турецкой границе, которым командовал генерал-майор князь В. О. Бебутов. Помимо этого, в задачи главы военной миссии входило решение «курдского вопроса». Дело в том, что курдские племена, жившие как в Османской империи, так и в Персии, рассматривались российским командованием как реальная военная угроза. Власть правительств указанных держав над ними была номинальной. Однако сложные взаимоотношения с правительствами Ирана и Турции при определённом подходе могли превратить их и в друзей, и во врагов России[44]. Английский и турецкий консулы в Тебризе развернули активную пропагандистскую деятельность среди персидских курдов, направленную против России. Возглавил её шейх Салех, поселившийся на персидской территории. Петербург выдвинул Персии требование ареста шейха и «усмирения войсками подвластных ей курдов»[45]. Имперских представителей волновала, прежде всего, безопасность русско-турецкой и русско-персидской границ, для чего необходимо было военное содействие Ирана в виде демонстрации войсками и контроля над курдами. Выполнение этой задачи также должен был контролировать А. С. Санковский.

Девятого ноября[46] военная миссия двинулась из русских пределов в Тебриз. Однако в 20‑х числах ноября последовало распоряжение М. С. Воронцова генерал-майору «остановиться впредь до других наставлений в дороге под каким‑либо предлогом»[47]. Связано это было с изменением позиции персидского правительства. В литературе прочно утвердилось мнение, что каджарский двор в ходе войны колебался то в одну, то в другую сторону, «невольно запутывая всех, кому приходилось в то время иметь» с ним дело[48]. На наш взгляд, оно абсолютно неверно отражает ситуацию. Детальное доказательство нашей позиции требует отдельной статьи. Здесь же остановимся на наиболее важных аргументах. Указанное представление об иранской политике основывалось исключительно на донесениях российских агентов. Они исходили из интересов России и, естественно, игнорировали наличие таковых у шахского правительства. В ходе русско-иранских переговоров и консультаций июля — ноября 1853 г. чётко выявились три позиции. Первая, российская, заключалась в использовании Ирана для безопасности собственной границы с османской стороны и диверсии для отвлечения части турецких войск, но без заключения обязующих документов. Иранское правительство изначально предлагало военный союз, оформленный в виде международного договора. Когда оказалось, что Петербург не собирается его подписывать, в Тегеране взгляды разделились. Молодой Насреддин-шах, которого русские фактически закрепили на престоле в 1848 г. и который имел приязненные отношения к Николаю І, был, видимо, искренне (по неопытности или исходя из личных чувств, которые он испытывал к российскому императору) настроен на помощь России даже без её документального оформления. Его вполне устраивало письменное обещание императора учесть интересы Персии при подписании мирного трактата с Османской империей. Однако шахский первый министр Ага-хан Нури был намного опытнее и дальновиднее своего повелителя. Держа в своих руках внешнюю политику Ирана, он «раскусил» игру русских. Непонятно, по каким причинам в историографии закрепилась точка зрения, что империя Романовых была заинтересована в военном союзе с шахским двором, а тот не хотел связывать себя такими обязательствами[49]. На самом деле всё было в точности до наоборот. Именно это стало неудачей военной миссии А. С. Санковского и политики Петербурга относительно каджарской державы в 1853 г. в целом. Посланник в Тегеране Д. И. Долгорукий, обвиняя персов в лживости и двуличии, жаловался, что от него «требуют полного и письменного согласия на все условия программы», предложенной персидским двором 25 июля [50]. Однако документы свидетельствуют, что изначально политика России сводилась к тому, чтобы, лавируя и обнадёживая, подтолкнуть персов к военному содействию без военного союза — движениям против Турции, но без конкретных обязательств с российской стороны. В инструкции посланнику от 6 октября 1853 г. руководитель российского Министерства иностранных дел (а фактически — император, поскольку именно он определял политику России, а министр просто был передаточным звеном) К. В. Нессельроде рекомендовал «благодарить шаха от имени государя за дружеские предложения, избегая, впрочем, всякого положительного отзыва насчёт высказанных условий так, чтобы ответ его не был принят ни за обещание, связывающее нас, ни за оскорбительный отказ». Д. И. Долгорукому поручалось возобновить переговоры и, «не касаясь мысли о заключении оборонительного и наступательного трактата, предложить, что мы, взамен военной диверсии, которая будет сделана для нас со стороны Персии, отказываемся от должного нам остатка курура туманов[51]»[52].

В результате жёсткой позиции садр-азама[53], который сумел убедить Насреддин-шаха, персы стали требовать письменного договора и изменения направления действий иранской армии с русско-турецкой границы на более выгодный для Ирана район Багдада. Здесь находились шиитские святыни, за которые долгое время велась борьба между Тегераном и Стамбулом. В России и лично императором такое поведение было воспринято как нарушение шахом своего слова[54]. Распоряжением М. С. Воронцова русская военная миссия была остановлена в Эривани. Здесь она оставалась в течение дальнейших переговоров между сторонами. В российском правительстве (или непосредственно у императора) с декабря 1853 г. возобладала мысль о том, чтобы добиваться нейтралитета Персии[55]. Как ни парадоксально, она полностью совпадала с желаниями части правящих кругов Англии[56]. И в Петербурге, и в Лондоне опасались, что Иран окажется на противоположной им стороне, но, осознавая его военную слабость, не считали возможным привлекать Тегеран к полноценному союзу.

В результате, 6 января 1854 г. Иран провозгласил нейтралитет относительно разгоравшейся Крымской войны[57]. Это был шаг, призванный успокоить англо-индийские власти[58]. В конце 1853 — начале 1854 г. англо-иранские отношения обострились из‑за ситуации вокруг Герата. Лондонское правительство даже хотело оккупировать остров Харак в Персидском заливе[59]. Провозглашение нейтралитета ослабило накал страстей. На тот момент такой исход устроил все стороны. Военная миссия, находившаяся на тот момент в Нахичевани, была отозвана, а Н. В. Ханыков назначен временно исправляющим должность русского консула в Тебризе. Здесь он сменил Н. А. Аничкова, который, в свою очередь, был определён поверенным в делах в Тегеран вместо Д. И. Долгорукова[60].

Одновременно с провозглашением нейтралитета, иранское правительство тайно предложило России возобновить переговоры о союзе[61]. Тегеран был заинтересован в поддержке империи Романовых в возможном конфликте с Великобританией, тем более что шахское правительство рассматривало планы экспансии как против Османской империи, так и против Герата. Петербург принял приглашение в начале марта 1854 г. Связано это было со вступлением в войну Англии и Франции и опасности, угрожавшей российским владениям на Кавказе со стороны Чёрного моря[62]. Теперь заинтересованность в Иране проявила Россия, и речь шла уже о подписании трактата или конвенции о союзе. Несмотря на переговоры о возможном союзе, основной целью императорского правительства было достижение от Тегерана согласия на диверсии против османской армии или, на худой конец, благожелательного нейтралитета, закреплённого письменным соглашением между Россией и Ираном[63]. Подтверждением важности позиции Персии для Петербурга стала смена в конце апреля посланника Д. И. Долгорукова, поссорившегося с садр-азамом, на поверенного в делах Н. А. Аничкова. Тот долгое время служил консулом в Тебризе и имел хорошие отношения, как с шахом, так и с его первым министром[64]. В рамках указанных переговоров весной 1854 г. исполнявшему с марта должность командующего Отдельным кавказским корпусом генералу Н. А. Реаду российским Министерством иностранных дел были даны полномочия на подписание конвенции с персами. В случае соглашения и выдвижения иранских войск против Османской империи, было рекомендовано послать упоминавшихся русских офицеров в персидский лагерь для руководства ими и координации действий с российскими частями[65]. Тем не менее союз так и не состоялся. Причинами этого были несоответствия условий, выдвигавшихся шахским и царским дворами друг к другу, успехи российских войск на Кавказе в июне — июле 1854 гг. и позиция кавказского начальства, считавшего Персию слабым союзником. В июне 1854 г. по поручению императора Николая І канцлер Российской империи и министр иностранных дел К. В. Нессельроде сообщил Н. А. Реаду и Н. А. Аничкову новую инструкцию относительно переговоров с Ираном. Ею предписывалось добиваться от Тегерана благожелательного нейтралитета, «имея в виду отвлечь» его «от соединения с нашими соперниками»[66]. Завершились переговоры заключением 29 сентября 1854 г. между Россией и Персией тайной конвенции о дружественном нейтралитете Ирана[67]. Вопреки распространённому в историографии мнению о том, что уже в декабре Насреддин-шах «высказал Петербургу сожаление о том, что поспешил подписать этот документ»[68], и даже чуть ли не разорвал её[69], данная конвенция соблюдалась Ираном до конца Крымской войны. Версия об отказе персидского правителя от соглашения основана на неправильном прочтении документов, опубликованных Кавказской археографической комиссией. «Записка…», на которую ссылаются её сторонники, была подготовлена генерал-лейтенантом В. О. Бебутовым для нового кавказского наместника и главнокомандующего Н. Н. Муравьёва в октябре 1855 г.70 В конце её имеется приписка: «конвенция эта была ратификована обеими державами и доселе на точное наблюдение оной жалоб не возникало»[71].

Таким образом, утверждение, что «в этот период Иран пользовался военной помощью России. Прежде всего, эта помощь выразилась в присылке в Тегеран русских офицеров для организации и подготовки войск к войне с Турцией»[72] не соответствует действительности. Военная миссия из империи Романовых так и не достигла персидской армии, а уж тем более не занималась её обучением и руководством. И всё же в одном А. С. Санковский преуспел. В ноябре 1853 г. шейх Салех был выслан из Персии, а «для надзора за персидскими курдами на границе с Турцией были выставлены персидские войска»[73]. В то же время события вокруг военной миссии продемонстрировали, что в рамках «Восточного вопроса» происходит резкое снижение роли Ирана сравнительно с первой третью века не только как самостоятельного игрока, но и как фигуры в руках великих европейских держав. Его рассматривали скорее как обузу, нежели как союзника, что и объясняло нежелание, в частности, русского правительства, заключить с шахом полноценный союз. Главной причиной указанного явления был прогрессирующий внутренний упадок Страны льва и солнца.
Гоков Олег Александрович — кандидат исторических наук, доцент кафедры всемирной истории Харьковского национального педагогического университета им. Г. С. Сковороды

___________
1. Достян И. С. Основные этапы и особенности политики России на Балканах с последней трети XVIII в. до 1830 г. // Международные отношения на Балканах. М., 1974. С. 5–38; Костяшов Ю. В., Кузнецов А. А., Сергеев В. В., Чумаков А. Д. Восточный вопрос в международных отношениях во второй половине XVIII — начале ХХ вв.. Калининград, 1997. С. 3–4; Соловьев С. История падения Польши. Восточный вопрос. М., 2003. С. 305–365; Шеремет В. И. Восточный вопрос в эпоху Крымской войны // www.fap.ru/index.php? nt=news&id=9895.
2. Историография «Восточного вопроса» довольно обширна. Её обобщённый анализ см.: Асташин В. В. Восточный вопрос в зарубежной и отечественной историографии // Россия и Восток: проблемы взаимодействия: Материалы VI международной конф., г. Волгоград, 28–30 ноября 2002 г. Волгоград, 2003. С. 7–14. Наиболее значимые работы: Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало ХХ в. М., 1978; Генов Г. Източният въпрос. Политическа и дипломатическа история. София, 2008. Ч. 1–2; Жигарев С. А. Русская политика в восточном вопросе (её история в XVI–XIX веках, критическая оценка и будущие задачи). Историко-юридические очерки: В 2 т. М., 1896; Източният въпрос в дипломатически документи, спомени на политически дейци и материали от периодичния печат на епохата. София, 1995; Йелавич Б. История на Балканите: ХVIII–ХIХ века. София, 2003. Т. 1–2; Успенский Ф. И. История Византийской империи XI–XV вв. Восточный вопрос. М., 1997; Фадеев Р. А. Собрание сочинений: В 2 т. СПб., 1889. Т. 2: Вооруженные силы России. Наш военный вопрос. Восточный вопрос; Уляницкий В. А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. М., 1883; Anderson M. S. The Eastern Question, 1774–1923: A Study in International Relations. London, 1966; Bitis A. Russia and the Eastern Question Army, Government and Society, 1815–1833. Oxford; New York, 2006; Ković M. Disraeli and the Eastern Question. Oxford, 2010; de Lamartine А., Laurens H., Basch S. La Question d’Orient: Discours et articles politiques (1834–1861). Paris, 2011; De la politique anglo-française dans la question d’Orient. Bruxelles, 1854; La question d’Orient // http://www.diplomatie.gouv.fr/fr/le-ministere/archives-et-patrimoine/exp... Sowards S. W. TwentyFive Lectures on Modern Balkan History: the Balkans in the age of nationalism // http://staff.lib.msu.edu/sowards/balkan.
3. См., напр., определения: Гулиа Д. Г. К истории восточного вопроса: русско-турецкая война 1806–1812 гг. и Англия. Сухуми, 1978. С. 4; Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало ХХ в. М., 1978. С. 5.
4. Генов Р. Дипломатическата история на Източната криза 1875–1877 г. и българите // www.nbu.bg/public/images/File/departamenti/istoriq/3.pdf.
5. Дегоев В. В. Большая игра на Кваказе: история и современность. Статьи, очерки, эссе. М., 2001. С. 7–155, 310–322; Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия. М., 2009. С. 171; Игамбердыев М. А. Иран в международных отношениях первой трети XIX века. Самарканд, 1961; Семёнов Л. С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20‑е годы ХІХ в. Л., 1963. С. 3–4; Macfie А. L. The Eastern Question 1774–1923 (Seminar Studies in History). London and New York, 1996. В английской исторической традиции «Восточный вопрос» ограничивается (помимо европейских владений Османской империи) рамками Ближнего Востока. Однако последний имеет несколько иное наполнение, чем его русский аналог. Термин Near East («Ближний Восток»; применялся первоначально по отношению к владениям османского султана) и синонимичный ему Middle East («Средний Восток»; используется с 1850‑х гг.) включали и включают в себя не только территории Оттоманской Порты, но и Иран, Афганистан и часть индийских владений британской короны — современный Пакистан (второй вариант — Иран страны Центральной Азии и Кавказа) (см. статьи «Ближний Восток», «Средний Восток» на сайте http://ru. wikipedia.org, «Middle East», «Near East» на сайте http: //en. wikipedia. org). Отсюда — два подхода в определении географических границ. Тем не менее, в целом, в европейской историографии доминирует понимание «Восточного вопроса» как комплекса противоречий, ограниченных рамками владений стамбульского халифа. Иран и Кавказ (как Северный, так и Южный) выпадают из географических рамок проблемы либо включаются в неё в качестве вспомогательных. Для русскоязычной историографии характерна относительная неопределённость в ограничении понятий «Ближний» и «Средний Восток», поскольку оба они были заимствованы из английского языка. Отсюда появление таких квазирегионов, как «Большой Ближний Восток», «регион Ближнего и Среднего Востока». В то же время выработано и разделение (основанное опять‑таки на английской традиции), согласно которому Ближний Восток — это владения Османской империи, а Средний Восток — Иран и страны Центральной Азии (прежде всего Афганистан и североиндийские земли; в разных трактовках сюда включают или не включают т. н. «среднеазиатские» государства и общества, попавшие в зависимость от Российской империи). Отсюда вытекает рассмотрение «Восточного вопроса» в рамках борьбы на Ближнем Востоке, но с акцентом на Балканский полуостров и черноморскую зону.
6. Если рассматривать историю «Восточного вопроса» с XV в., как это делает часть историков, то данное утверждение выглядит не менее обоснованным.
7. Егер О. Всемирная история: В 4 т. СПб.; М., 1999. Т. 4. Новейшая история. С. 482.
8. Под Кавказом мы понимаем географический регион на границе Европы и Азии, разделяющийся горной системой Большого Кавказа на два субрегиона: Северный (Предкавказье) и Южный (Закавказье). Политико-экономические границы региона на протяжении веков менялись, но в целом сосредоточены между Чёрным, Азовским и Каспийским морями (См., напр., определение Кавказа: Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе: В 6 т. СПб., 1871. Т. 1. Кн. 1. С. 1).
9. Шеремет В. И. Восточный вопрос в эпоху Крымской войны//http://www.cnsr.ru/news.php?id=1399.
10. Баддели Д. Завоевание Кавказа русскими. 1720–1860. М., 2011; Беляев Н. И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. М., 1956; Богданович М. И. Восточная война 1853–1856 гг.: В 4 т. СПб., 1876; Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II, императора Александра I и императора Николая І. В 2 ч. СПб., 1829; Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955; Дубровин Н. Ф. Восточная война 1853–1856 годов. Обзор событий по поводу сочинения М. И. Богдановича. СПб., 1878; Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе: В 6 т. СПб., 1886–1888; Епанчин Н. А. Очерк похода 1829 г. в Европейской Турции: В 3 ч. СПб., 1904–1905; Зайончковский А. М. Восточная Война 1853–1856: В 2 т. СПб., 2002; Золотарёв В. А. Противоборство империй. Война 1877–1878 гг. — апофеоз Восточного кризиса. М., 2005; Исторический очерк кавказских войн от их начала до присоединения Грузии. Тифлис, 1899; Колюбакин Б. М. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. на Кавказе и в Малой Азии. СПб., 1906; Петров А. Н. Вторая турецкая война в царствование Императрицы Екатерины II: 1787–1791 гг.: В 2 т. СПб., 1880; Петров А. Н. Война России с Турцией 1806–1812 гг.: В 3 т. СПб., 1885–1887; Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769–1774 год. СПб., 1866, СПб., 1874. Т. 3; Потто В. А. Кавказская война: В 5 т. М., 2006–2007; Ушаков Н. Н. История военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 годах: В 2 ч. СПб., 1836.
11. Принятое с ХІХ в. неофициальное название государств, которые по своему потенциалу (военно-политическому, экономическому, человеческому) имели решающее влияние на систему международных отношений.
12. Балаян Б. П. Международные отношения Ирана в 1813–1828 гг. Ереван, 1967; Игамбердыев М. А. Иран в международных отношениях первой трети XIX века. Самарканд, 1961; Иоаннисян А. Р. Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале ХІХ столетия. Ереван, 1958; Семёнов Л. С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20‑е годы ХІХ в. Л., 1963.
13. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало ХХ в. М., 1978. С. 5–6.
14. Некоторые исследователи предлагают рассматривать его как составную часть «Большой игры» («Турнира теней») между Великобританией и Россией (Сергеев Е. Ю. «Большая игра». Россия и Великобритания в Центральной и восточной Азии (вторая половина XIX — начало ХХ века) // Новая и новейшая история. М., 2011. № 3. С. 82–91; Сергеев Е. Ю. Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии. М., 2012; Хопкирк П. Большая Игра против России: Азиатский синдром / Пер. с анг. И. И. Кубатько. М., 2004). Это верно лишь отчасти, поскольку первоначально основным противником Англии в «Восточном вопросе» выступала Франция, а на завершающем этапе его существования — Германская империя.
15. Семёнов Л. С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20‑е годы ХІХ в. С. 5.
16. Исмаилов Э. Р. Очерки по истории Азербайджана. М., 2010. С. 78–116; Махмудов Я. М. Взаимоотношения государств Аккоюнлу и Сефевидов с западно-европейскими странами (II половина XV — начало XVII века). Баку, 1991; Сеидова Г. М. Азербайджан в торговых и политических взаимоотношениях Сефевидской империи и Русского государства в XVII веке (по русским источникам). Баку, 2004; Тохтиев Ш. Р. Воспоминания суннита о пребывании в шиитском Иране // Восток. 2012. № 1. С. 115–120; Newman A. J. Safavid Iran: Rebirth of a Persian Empire. London; New-York, 2006; Savory R. M. Iran Under the Safavids. Cambridge, 1980.
17. Балаян Б. П. Международные отношения Ирана в 1813–1828 гг.; Балаян Б. П. Дипломатическая история русско-иранских войн и присоединения Восточной Армении к России. Ереван, 1988; Грачёв В. Ф. Восточная политика Наполеона в 1807–1808 гг. От Тильзита до Эрфурта // Вопросы новой и новейшей истории Франции. Рязань, 1974. С. 54–87; Грачёв В. Ф. Восточная политика Франции в 1808–1809 гг. // Вопросы новой и новейшей истории Франции. Рязань: РГУ, 1974. Ч. 2. С. 87–94; Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения. М., 1971; Игамбердыев М. А. Иран в международных отношениях первой трети XIX века; Иоаннисян А. Р. Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале ХІХ столетия; Семёнов Л. С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20‑е годы ХІХ в.; Тер-Оганов Н. К. Создание и развитие иранской регулярной армии и деятельность иностранных военных миссий в Иране в ХІХ в.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Тбилиси, 1984; Cambridge History of Iran: in 7 vv. Cambridge University Press, 1991. Vol. 7. P. 297–426; Kelly L. Diplomacy and murder in Tehran. New York, 2006.
18. Асланов Р. Б. Ирано-турецкие отношения в 20–60‑х годах XIX в.: Дисс. … канд. ист. наук. Баку, 1983; Минорский В. Ф. Турецко-персидская граница // Материалы по изучению Востока. Вып. 2. 1915. 591 с.; Минорский В. Ф. Турецко-персидское разграничение // Известия Императорского русского географического общества. 1916. Т. 52. Вып. 5. С. 351–392; Хуршид-эфенди М. Сияхэт-намэ-и-худуд. Описание путешествия по турецко-персидской границе. С приложением отчета персидского комиссара о том же путешествии. СПб., 1877; Чириков Е. И. Путевой журнал русского комиссара-посредника по турецко-персидскому разграничению 1849–1852 // Записки Кавказского отдела Императорского русского географического общества. 1875. Т. 9; War and Peace in Qajar Persia. Implications past and present. London; New York, 2008. Р. 21–46, 88–109, 125–173.
19. Аверьянов П. И. Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. Современное политическое положение турецких, персидских и русских курдов. Исторический очерк. Тифлис, 1900; Халфин Н. А. Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века. М., 1963.
20. Асланов Р. Б. Ирано-турецкие отношения в 20–60‑х годах XIX в.; Kaveh Farrokh. Iran at War 1500–1988. Oxford, 2011. Р. 202–206; Tekdemir A. G. A. XIX. Yüzylin ilk çeyrečinde osmanli-iran ihtilaflari ve 1821–1823 savaşi // www.ardahan.edu.tr/karadeniz/web/upload/icerik/4/4.7.pdf.
21. Andreeva Е. Russia and Iran in the Great Game. Travelogues and Orientalism. London; New York, 2007 Р. 131–155. Наиболее ярко бытовой уровень суннито-шиитской вражды в Иране конца XVIII — первой трети ХІХ вв. отображён в: Исхакова Л. И. Восток и запад в романах Джеймса Мориера о Хаджи-Бабе: особенности авторской интерпретации: Дисс. … канд. филолог. наук. Магнитогорск, 2010; Мориер Д. Похождение Хаджи-Бабы из Исфагана. М., 1989.
22. Новичев А. Д. История Турции: В 4 т. Л., 1963–1978; Колюбакин. Очерк вооружённых сил Персии в 1883 г. и население как источник комплектования персидской армии (Составлен по русским и иностранным источникам) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. 1883. Вып. 4. С. 35–110; 1884. Вып. 11. С. 1–33.
23. Ахмеджанов Г. А. Гератский вопрос в XIX в. Ташкент, 1971. С. 60–62; Семёнов Л. С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20‑е годы ХІХ в.; Халфин Н. А. Английская колониальная политика на Среднем Востоке (70‑е годы ХІХ века) // Труды Среднеазиатского государственного университета им. В. И. Ленина, новая серия. 1957. Вып. 110: Исторические науки. Кн. 24. С. 5–125; Tekdemir A. G. A. XIX. Yüzylin ilk çeyrečinde osmanli-iran ihtilaflari ve 1821–1823 savaşi.
24. История османского государства, общества и цивилизации: В 2 т. М., 2006.Т. 1. С. 107–112.
25. См.: Васильев Л. С. История религий Востока. М., 1999. С. 160–163; Кошева С. В. Мусульманское право о природе власти: Дисс. … канд. юрид. наук. Ставрополь, 2001. С. 82–107; Мехди Санаи. Политическая мысль в исламском обществе // Иран: ислам и власть. М., 2002. С. 6–13.
26. Богданов Л. Ф. Персия в географическом, религиозном, бытовом, торгово-промышленном и административном отношении. СПб., 1909. С. 118–119; Инаят Х., Лофт М. Восстание обездоленных: бунт или революция? // Родина. М., 2001. № 5. С. 136. Об отношениях духовенства и шахов см.: Очерки новой истории Ирана (ХІХ — начало ХХ века). М.,1978. С. 43–48.
27. Ещё один священный для шиитов город — Мазари-Шариф — находился под властью афганцев, что также играло определённую роль во внешней политике Каджаров на востоке.
28. Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения. С. 244. О Надир-шахе см.: Аxworthy М. The Sword of Persia: Nader Shah, from Tribal Warrior to Conquering Tyrant. London, 2006.
29. Абдулло Мубини Дехкурди. Взаимоотношения Ирана и Бухарского ханства в XVI — первой половине XVIII вв.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Душанбе, 2006; Бакоев Ф. М. Отношение Ирана с Афганистаном и Турцией (1870–1905 гг.): Автореф. дисс. … канд ист. наук. М., 1991; Васильев А. Д. Взаимоотношения Османской империи и государств Центральной Азии в середине XIX — начале XX вв.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 2007; Гаджиев З. Т. Основные черты и особенности общественно-политического развития Восточного Кавказа в период османо-персидского противостояния (XVI–XVIII вв.): Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 2011; Гациева Т. И. Северо-Восточный Кавказ во взаимоотношениях России с Ираном и Турцией в первой трети XVIII века: Автореф. дисс…. канд. ист. наук. Владикавказ, 2011; Маннанов Б. С. Отношения Ирана со среднеазиатскими ханствами во второй половине ХІХ в. // Краткие сообщения института народов Азии АН СССР. 39. Иранский сборник. М., 1963. С. 56–71; Сотниченко И. А. Северный Кавказ в сфере политического влияния Османской империи в XIX — начале XX века: Дисс. … канд. ист. наук. СПб., 2011; Хашеми Ракаванди Сейед Эсмаил. Отношения Ирана с ханствами Мавераннахра в XVIII — начале XX века: Дисс. … канд. ист. наук. Душанбе, 2011.
30. Асланов Р. Б. Ирано-турецкие отношения в 20–60‑х годах XIX в. С. 48.
31. Бларамберг И. Ф. Осада города Герата, предпринятая персидскою армиею под предводительством Магомед-шаха, в 1837 и 1838 годах // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. 1885. Вып. 16. С. 1–40; Бугаева А. Г. Борьба за Герат 1837–1841 гг. // fttp://lib.herzen.spb.ru/text/bugayeva_15_39_58_61.pdf; Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века: Дисс. … канд. ист. наук. Самара, 2010. С. 150–189.
32. Аббас-мирза Наиб ос-Солтане — второй сын Фатх Али-шаха Каджара. Был назначен наследником престола. С детства был наместником в Иранском Азербайджане. Пытался реорганизовать иранскую армию по европейскому образцу с помощью английских и французских инструкторов. Руководил управлением внутренней и внешней политики Ирана. Российское и британское посольства располагались при его дворе в Тебризе. Командовал иранскими
войсками во время русско-персидской войны 1804–1813 гг., ирано-турецкой войны 1821–1823 гг. и русско-персидской войны 1826–1828 гг. После этого командовал походами против курдов. Умер 25 октября 1833 г. во время похода против Герата за несколько месяцев до смерти отца.
33. Колюбакин. Очерк вооружённых сил Персии в 1883 г. и население как источник комплектования персидской армии. 1883. Вып. 4. С. 42.
34. Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века: Дисс. … канд. ист. наук. Самара, 2010.
35. Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. С. 223.
36. Бларамберг И. Ф. Воспоминания. М, 1978; Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века; Масальский Н. Ф. Письма русского из Персии. СПб., 1844. Ч. 1; Ч. 2; Симонич И. О. Воспоминания полномочного министра, 1832–1838 гг. М., 1967.
37. С ходом русско-иранских переговоров и изменениями в позициях сторон можно ознакомиться в: Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией // Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Тифлис, 1885. Т. 10. С. 745–752; Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века. С. 221–244.
38. В различных публикациях встречается неверное написание Ага Нури-хан.
39. Туркманчайский трактат, подписанный 10 февраля 1828 г., подвёл итоги русско-персидской войны 1826–1828 гг. Помимо всего прочего, на Персию, согласно его тексту, налагалась контрибуция в 10 куруров туманов (20 000 000 рублей серебром), которую Тегеран до начала 1850‑х гг. ещё не выплатил.
40. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 746.
41. Там же.
42. Андрей Степанович Санковский (? –1859) — сын Феодосийского градоначальника С. А. Санковского. Происходил из дворян Полтавской губернии, службу начал в 1814 г. в полиции коллежским регистратором, в 1815 г. получил чин губернского секретаря, а в 1818 г. — коллежского секретаря. В 1820 г. подал прошение об увольнении его с гражданской службы и зачислении на военную. Это прошение было удовлетворено, и в том же году А. С. Санковский был принят юнкером в лейб-гвардии 2‑ю артиллерийскую бригаду. В 1821 г. произведён в прапорщики и в 1824 г. — в подпоручики. В 1826 г. А. С. Санковский получил чин поручика и был переведён в 1‑ю батарейную роту Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, в рядах которой принял участие в войне против Персии. Сражался при Шамхоре, Гяндже, Аббас-Абаде, Сардар-Абаде и Эривани. В 1827 г. за отличие был произведён в штабс-капитаны. 25 января 1828 г. ему была пожалована золотая шпага с надписью «За храбрость». Вслед за тем А. С. Санковский принял участие в кампании против турок, был в делах под Карсом, Ахалкалаками, Ахалцыхе, Катанлы, Милли-дюзе, Эрзеруме и Харте. За отличия во время войны в 1829 г. получил чины капитана и подполковника. По окончании военных действий в Закавказье А. С. Санковский продолжал службу в Кавказской гренадерской артиллерийской бригаде и неоднократно принимал участие в походах против горцев. В 1834 г. он был назначен состоять по артиллерии без должности, с 1837 г. переведён в Корпус инженеров путей сообщения и отчислен в распоряжение командира Отдельного Кавказского корпуса для особых поручений, в 1838 г. произведён в полковники. 26 ноября 1850 г. А. С. Санковский за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах был награждён орденом св. Георгия 4‑й степени. Скончался 4 сентября 1859 г. в чине генерал-майора.
43. Халфин Н. А., Рассадина Е. Ф. Н. В. Ханыков — востоковед и дипломат. М., 1977. С. 96–97.
44. Детальнее о борьбе за курдов и об их роли в Крымской войне см.: Аверьянов П. И. Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. С. 80–143; Халфин Н. А. Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века. С. 68–81.
45. Асланов Р. Б. Ирано-турецкие отношения в 20–60‑х годах XIX в. С. 96.
46. Все даты в тексте даются по старому стилю.
47. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 747.
48. Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия. М., 2009. С. 228. В разной степени эту позицию разделяли и советские и российские авторы (Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. С. 232–251; Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века. С. 235).
49. Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. С. 227; Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. С. 232–251; Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века. С. 235.
50. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 747.
51. 1 курур = 500 тыс. туманов; 1 туман = 10 французских франков. Тума́н, томан́, (перс. ناموت , англ. toman) — официальная денежная единица Персии c XVII века до 1932 г. Один туман равнялся 10 000 динаров. Первоначально — татарское слово со значением «10 000», позже перешедшее также на денежные единицы. В XII–XIV вв. в Персии соответствовал как счётно-денежная единица 10 000 серебряных динаров, но до конца XVIII в. оставался только счётно-денежной единицей. При ага Мухаммед-шахе (1794–1797), первом представителе династии Каджаров на персидском троне, был в 1794 г. введён золотой туман весом в 8,2 г. Его преемник Фатх Али-шах (1797–1834) уже чеканил монеты в 5, 2, 1, ½, ⅔ и ⅓ тумана. В 1810–1828 гг. вес тумана составлял 4,6 г, затем снизился до 3,5 г. В 1806–1852 гг. чеканились монеты 989‑й пробы в ½, 1, 3, 5, 20, 30, 50 и 100 туманов: лицевая сторона — монограмма шаха, оборотная — место и дата чеканки. Шах Насреддин (1848–1896) с 1877 г. чеканил туман по европейскому образцу, сначала 900‑й пробы в 3,225 г, в 1878 — 2,85 г. В 1883 г. был выпущен также серебряный туман весом 46,65 г. Последние туманы чеканились в 1925 г. шахом Ахмадом (1909–1925).
52. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 746.
53. В литературе существует мнение, что Ага-хан Нури был подкуплен англичанами и вообще являлся англофилом (оно негласно проходит через всю «Записку…» (Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 745–752) и, видимо, повлияло на отношение учёных: например, Иванов М. С. Очерк истории Ирана. М., 1952. С. 175–176). Однако оно высказано без приведения доказательств, а подтверждений этого утверждения в источниках и литературе не содержится. Скорее всего, первый министр шаха действовал из государственных интересов, поскольку война с Турцией без фиксированного союза с Россией могла повлечь вмешательство Англии. С ней у Ирана были чрезвычайно натянутые отношения из‑за Герата (см.: Ахмеджанов Г. А. Английская экспансия на Среднем Востоке и Гератский вопрос в 40–50 гг. ХІХ в. // Труды Среднеазиатского государственного университета им. В. И. Ленина. 1960. Вып. 152. Кн. 33: Некоторые вопросы международных отношений на Востоке. С. 39–62; Ахмеджанов Г. А. Гератский вопрос в XIX в. Ташкент, 1971; Бушев П. П. Герат и англо-иранская война 1856–1857 гг. М., 1959). К тому же с октября 1852 г. между государствами были разорваны дипломатические отношения (Бушев П. П. Герат и англо-иранская война 1856–1857 гг. С. 43).
54. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 747. Исходя из особенностей личности Николая І (См.: Выскочков Л. Николай І. М., 2006) можно не сомневаться, что он действительно рассматривал изменение позиции Насреддин-шаха как личное оскорбление и несоблюдение данных обязательств. Подтверждением этого может служить то, что император потребовал возвращения своего письма, в котором он обещал шаху «не забыть» Персию в случае подписания мирного договора.
55. Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века. С. 236.
56. Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. С. 498.
57. Бушев П. П. Герат и англо-иранская война 1856–1857 гг. С. 51. А. Б. Ларин указывал дату 14 января (Ларин А. Б. Российская политика в Иране в 30‑е — середине 50‑х гг. ХІХ века. С. 237). Но в тексте, на который он ссылался, этим числом датирована депеша Д. И. Долгорукова, где тот сообщал об объявлении нейтралитета как состоявшемся событии. «Персидское правительство, — писал посланник, — … решилось, однако же, объявить и опубликовать в официальной газете свой строгий нейтралитет» (Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 748). К сожалению, на фоне громадного количества неточностей в специальной литературе относительно вопроса о русско-иранских отношениях в 1853–1854 гг., любая дата и событие, изложенные историками, нуждаются в проверке. На их фоне исследование П. П. Бушева, выполненное на высоком научном уровне, заслуживает большего доверия.
58. В историографии существует мнение, что «шах был скорее склонен к сотрудничеству с англичанами, французами и турками против русских, чтобы пересмотреть унизительные условия Туркманчайского мира… пытался создать альянс с британцами с целью вернуть Ирану потерянные кавказские земли из‑под власти России» (Kaveh Farrokh. Iran at War 1500–1988. Р. 209–210). Однако фактически она не подтверждена. Возможно, в окружении Насреддина и имелись сторонники таких взглядов. В частности, русские обвиняли в этом садр-азама. Но в действительности главными векторами внешней политики персидского правительства на тот момент являлись османский и гератский.
59. Детальнее см.: Бушев П. П. Герат и англо-иранская война 1856–1857 гг.С. 50–51.
60. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 748; Халфин Н. А., Рассадина Е. Ф. Н. В. Ханыков — востоковед и дипломат. С. 98–99.
61. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 748.
62. Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. С. 187–220.
63. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 750.
64. Н. А. Аничков с 1838 г. находился в Тебризе при наследнике шахского престола в качестве русского консула и имел постоянный контакт с Насреддин-мирзой и его окружением. После смерти в 1848 г. Мухаммед-шаха он добился у греческих и персидских купцов ссуды для оплаты проезда нового шаха в Тегеран и его коронации (Алиев А. А. Иран vs Ирак. История и современность. М., 2002. С. 480).
65. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 750.
66. Там же. С. 751.
67. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 752; В томе 11 (Тифлис, 1888. Т. 11. С. 499) указывается дата 27 сентября, а в других источниках — 29.
68. Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. С. 228.
69. Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. С. 242–243.
70. АКАК. Тифлис: Типография канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе, 1888. Т. 11. С. 543.
71. Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией. С. 752.
72. Ибрагимбейли Х. М. Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. С. 248.
73. Аверьянов П. И. Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. С. 83.

Источник: Русский Сборник: исследования по истории Роcсии \ ред.-сост. О. Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Колеров, Брюс Меннинг, Пол Чейсти. Том XIII. М.: Издательский дом «Регнум», 2012., с.74-96