В московском издательстве «РИПОЛ классик» вышла книга Ирины Горюновой «Армянский дневник. Цавд танем».

В пресс-релизе издательства говорится:

«Этот дневник не путеводитель по Армении, не описание достопримечательностей, кухни и традиций, а внутреннее осмысление великой страны, наследницы древнего Урарту, восприятие необычное, в котором лиричность и трагизм переплетаются воедино, в многоголосую симфонию, звучащую среди скал, ущелий и древних храмов. Это путешествие неожиданно привело автора не только к восхищению самой страной, культурой, людьми, но и к глубокому сопереживанию, вызванному трагедиями геноцида и Карабахского конфликта.

Лирические Заметки об армянском алфавите, ереванской архитектуре, Гюмри, Гегарде, Гарни, Нораванке дополняются прекрасными легендами, а затем сменяются полными гнева и боли записями, призывом к каждому человеку — думать, сострадать, учиться изменять мир к лучшему, проявлять гражданскую позицию, не ограничиваться кругом мелких житейских дел. Но на самом деле, объяснить, о чем «Армянский дневник», невозможно.

Его нужно читать. Запоем, взахлеб, сразу и до последней строчки, не отрываясь, чтобы потом вернуться к его началу и уже медленно смакуя его неповторимую образность, читать заново.

Александр Набоков, главный редактор газеты «Книжное обозрение»:
«»Цавт танем. Армянский дневник» — не просто травелог или сборник зарисовок об Армении, написанный по итогам путешествия, но объяснение в любви писателя к открытой им для себя стране. В 1969 году в журнале «Дружба народов» впервые были опубликованы » Уроки Армении» Андрея Битова, спустя почти полвека о «своей Армении» пишет Ирина Горюнова — пишет эмоционально, душой и сердцем. В этом повествовании много света, восхищения уникальной страной и ее культурой, но вместе с тем сквозь строчки сквозит и боль от осознания трагедии геноцида армянского народа. Открывая «Армянский дневник», ты уже не можешь оторваться от него, пока не прочтешь до конца».

Горюнова Ирина — переводчик, прозаик, поэт, драматург, публицист, журналист, литературный агент, директор фестиваля и премии имени Корнея Чуковского. Член Союза писателей России с 2006 г. С 2007 года член международного Пен-клуба. Публиковалась во многих известных литературных журналах, как в России, так и за рубежом. Рассказы, романы и сказки выходят в издательствах АСТ, ЭКСМО, Время и пр. Номинант и лауреат многих литературных конкурсов.

ОТРЫВКИ ИЗ КНИГИ:

Ирина Горюнова. Армянский дневник

Армения притянула меня к себе властной рукой три года назад и с тех пор не отпускает: в эту страну я приезжаю снова и снова, с каждым днем узнавая ее все лучше. Она проникает в меня, словно я родилась там, но потом позабыла, и вдруг, неожиданно — вернулась. Она проникает в мои поры, генную структуру, впитывается на молекулярном уровне. И я знаю, что она тоже любит меня, отвечает такой же любовью, позволяя любоваться ею, изучать ее и писать о ней. Когда-нибудь я напишу о ней роман, он уже родился в моей голове, бьется в солнечном сплетении и ждет своего часа.

Удивительное путешествие на «Литературном Ковчеге», а потом и участие в «Форуме издателей и переводчиков стран СНГ и Балтии» подарило мне не только новое, глубинное понимание Армении и еще большую любовь к ней, но и видоизменило меня саму, помогая понять себя, убрать наносное, лишнее, неестественное. Я ставила свечи во всех храмах, которые посещала, а их было немало. Нет, я ни о чем не просила: я благодарила Бога, судьбу, организаторов, которые сочли возможным пригласить меня и подарили место на этом ковчеге, просила мироздание хранить эту чудесную библейскую страну, чтобы любые невзгоды обходили ее стороной, и она оставалась такой же чистой, светлой, радостной и прекрасной, какой ее увидели мои глаза и почувствовало сердце.

В аэропорту, и потом в разных других местах со мной часто заговаривали на армянском, принимая за свою, и я жалела, что не понимаю этого языка, гортанного, страстного, пылающего…

Армянский алфавит похож на произведение искусства, каждая буква любовно выточена и сакральна, как истина, а произносимые слова на слух кажутся шаманскими заклинаниями. На этом языке можно проклинать врагов и наводить на них порчу, а можно признаваться в любви, пламенея от сжигающих чувств, и приносить обеты. Во мне зарождается желание выучить его когда-нибудь, а пока я знаю только несколько слов: ареф – солнце, джан – дорогой… Ареф-джан…

В Ошакане, где похоронен Месроп Маштоц, создатель армянского алфавита и основоположник армянской литературы и письменности, я любуюсь на буквы-памятники, ажурные, цвета гор, теплеющих под ласковым солнцем. Армения проникает в меня: я хочу читать ее литературу, слушать дудук, смотреть фильмы, изучать историю, говорить с ней на одном языке… И хотя все армяне знают русский, я, наверное, впервые в жизни, хочу говорить на их языке, без необходимости – но из любви.

Пока, только пока я знаю другой армянский алфавит: Арарат, Арагац, ареф, Асатур, Арташес, Артур, Арман, Ани… Ван, Варнашен… Гарни, Гехард, Гюмри… Давид, джан, Джермук… Звартноц… Ереван… Каскад, Кизил… лаваш, ламаджо… Матенадаран, Мормашен, Мариам, Момик… Наира, Нерсес, Ной, Нораванк… Ованованк, Ошакан… Параджанов… Раздан, Рубен… Сагмосаванк, Сарьян, Севан, сирд, Сурб Рипсиме… Татев, Тигран, Туманян… хачкар, Хор Вирап, Цахкадзор… Шаке… Эчмиадзин…
Этот алфавит трудный, я еще мало знаю, но учусь ему, как прилежный и старательный ученик.

Ереван всегда встречает меня теплом и солнцем, согревает тело, душу, сердце, глаза… В прошлом году из номера моего отеля я каждое утро видела Арарат и здоровалась с ним, он ни разу не закрывался от меня, не прятался, а позволял любоваться собой и своей величественной гордой красотой. Я люблю здания Еревана, его архитектуру: весь город будто бежевая, розовая, сиреневая мечта из-за прекрасных оттенков добываемого туфа, из которого строятся дома. И я люблю армянские храмы, зачастую взбирающиеся на горные склоны, неприступные, любящие глядеться в провалы ущелий… Они не раскрашены подобно дешевым жрицам любви, как многие другие храмы иных стран, и поэтому — естественны и близки мне. Очень часто там нет даже служителей, продающих свечи: лежит только картонка с намалеванной фломастером ценой, клади монетку и бери, а если монетки нет – бери так, бог поймет, что тебе это нужно, потом занесешь… Даже в действующих храмах, где проводятся службы, тебя никто не выгонит только за то, что твоя голова не покрыта платком, а юбка выше колена – иди, родная, молись, люби…

Друзья в Армении приобретаются удивительно быстро. Они появляются и остаются навсегда. И с каждым разом их становится все больше. Когда мне говорят: «Увидишь такого-то, передай привет» — я не удивляюсь, потому что такая встреча вполне возможна и естественна. Мои друзья гуляют меня по улицам, ездят со мной в храмы, водят в самые неприметные, но настоящие таверны, угощая лучшими национальными блюдами, винами, кофе… Они справляются о моем самочувствии и настроении, улавливая малейшие оттенки настроения, но при этом не забывая о тактичности, ощущая, когда и какое расстояние между нами допустимо, чтобы не была нарушена граница комфорта…

Когда ты в первый раз приходишь в армянский дом, приходишь в него с открытым сердцем, тебя ждет оглушительно горячий прием, двери такого дома распахнуты настежь. «Ира-джан, — говорят мне, — ты всегда желанный гость. Ты в любую минуту, в любой момент найдешь тут еду, приют и любовь». И я понимаю, что это действительно так, что и я в ответ сделаю то же самое, потому что только любовь порождает любовь, а добро – добро, тогда как зло способно принести лишь ненависть, боль и страдания, разрушения, войну, смерть… Но не будем о плохом. Тут дети любят и почитают родителей, а родители любят своих детей и гордятся ими. Тут царят истинные семейные ценности, и даже если прощение когда-либо будет нужно, оно будет дано, хотя горячие и вспыльчивые нравы никто не отменял…
Я знаю, мне многие могут сказать, что я идеализирую, рисую сказку, но я хочу ее рисовать, потому что когда вижу ее, она превращается в реальность. Мироздание дарит мне такую Армению, которую я хочу видеть. Пусть я смотрю через розовые очки, тогда как другие надевают черные и мутные стекла…
Снимите их немедленно, и вы увидите все моими глазами.
Душа очищается только при помощи светлых чувств: от любви, сочувствия, сопереживания, соосознания… Она должна расти с открытыми глазами, принимая и то, что, по сути, бывает принять и понять страшно. Мемориал погибшим от геноцида – Великого Злодеяния – вызывает мои слезы… Они катятся градом, а душа разрывается болью… Спешу отойти в сторону, чтобы не вызывать ненужные вопросы и не быть заподозренной в излишней фальшивой сентиментальности. Это можно переживать только наедине, не напоказ. Вижу, как опускается на одно колено и крестится известный польский писатель Януш Леон Вишневский. Он – один из нас, обитатель ковчега.
— Я не понимаю, — говорит Роберт, — как можно быть настолько ущербным, чтобы убивать женщин и детей? Какая убогая философия должна оправдывать душу, совершающую подобное преступление?..
— Я тоже не понимаю этого, Роберт-джан…

Точно также, когда я смотрю с площадки Хор Вирапа на Арарат – ощущаю боль от его потери, словно это я потеряла его. Когда-то давно я была в Турции на отдыхе, но теперь даже мысль о том, что я снова захочу туда поехать, кажется дикой. Я знаю, что в 1921 году Сталин отдал Арарат Турции и чувствую стыд, хотя меня тогда еще не было на свете, а даже если бы и была, то что с этого?.. С болью смотрю на полосу отчуждения, видную невооруженным взглядом… По армянской легенде гора Арагац являлась сестрой горе Арарат. Однажды любящие друг друга сестры поссорились. Тщетно пыталась их помирить гора Марутасар; разгневанная, она прокляла их обеих — они оказались навсегда разлученными, как и сама Армения с Араратом…

И я буду молить богов о том, чтобы проклятие Марутасар исчезло, развеялось как дым, туман, морок…

Девушка-экскурсовод в здании мемориального комплекса поражает иконописным, вдохновенно чистым светлым лицом и правильными чертами, без следа косметики – с нее надо писать картины. Впрочем, мужчины тут тоже бывают поразительно красивы… Главное, это их глаза, полные вековой мудрости…

Спускаюсь в подземную тюрьму-колодец, в которой армянский царь Трдат III содержал в заточении в течение пятнадцати лет Григория Просветителя, до тех пор, пока не стал нуждаться в его помощи для обретения здоровья и не согласился в обмен на излечение обратиться в христианство… Узкий кишкообразный каменный лаз, со вбитой в него железной лестницей, неуклонно влечет вниз. На дне душно. Потолок не нависает, но пряный запах сыровато-теплых камней заползает в ноздри. Перекрещиваюсь и быстро выбираюсь наверх.

Мой друг Рубен Пашинян поднимает с земли осколок глиняного черепка и кладет мне в руку. Сжимаю его в кулаке. На счастье.
Каньон у церкви Ованованк. Пронзительная оглушающая тишина. По склону к маленькой речушке спускаются коровы, лениво подбирая мягкими губами пожухлую, выжженную траву… Худые мосластые тела их медленно покачиваются… Слышен гортанный выкрик пастуха, подгоняющего стадо… Сидим на камне перед провалом… Закатное солнце золотит камни, траву, стены древнего храма… Роберт сидит рядом скрестив ноги. Большие иконные глаза с длинными ресницами полуприкрыты… Он тихо напевает что-то на армянском, словно заклиная пространство… Задумываюсь над тем, что мужчины этой страны смогли остаться мужчинами, а женщины – женщинами… Остается завидовать, с горечью понимая, что большая часть русских это потеряла… Может из-за Великой Отечественной войны, когда после ее окончания дефицит мужчин привел к тому, что родившихся мальчиков излишне боготворили, а женщины повсеместно становились ударницами труда, выполняя тяжкую, порой непосильную физическую работу; может — из-за пришедшего с запада феминизма, а потом и распущенности нравов, и якобы харизматичного термина бизнес-вумен… Не знаю…

Думаю о том, что музыка, архитектура, литература, живопись, кухня несут на себе отпечаток генной структуры Армении, ее горячей крови. Гранатовое вино, немного сладковатое, чуть терпкое, с характерным фруктовым привкусом нектаром-наваждением окропляет губы, услаждая рецепторы языка. Пригубив его, я словно пью плоть и кровь страны, совершая священный обряд, причащаясь.

Библейское небо торжественно, как в первые дни творения… От этой красоты захватывает дух и хочется кричать, но громкие звуки кажутся тут неуместными… Беспредельное счастье и легкость… Птичьи крылья за спиной расправляются… Рядом бродят другие участники ковчега: Василий Ерну из Румынии, Олег Панфил из Молдовы, Гурам Мегрешвили из Грузии, Зюзанна Клепова из Словакии (любовно все звали ее Зюськой), Иоланда Кастано из Испании…
На другой стороне каньона стоит старик и что-то кричит, но слов разобрать не удается, слышно только слово «Ереван», остальное уносит ветер… «Инч? (Что?) » — кричит Роберт, складывая ладони лодочкой. Старик жестикулирует, повторяет фразу, но безрезультатно… «Инч?» — опять спрашиваем мы. После нескольких попыток, тот досадливо машет рукой и уходит. Пообщаться не удалось…

С испугом подсчитываю дни, оставшиеся до отъезда: слава богу, еще не скоро и можно хмелеть от воздуха Армении, утоляя жажду большими глотками – тяжкое похмелье, абстинентный синдром наступит лишь по возвращении…

Автобус привозит нас в Гехард. Я посвятила ему стихотворение еще в свой прошлый приезд:

Если бы я была монахом-отшельником — выбрала бы для жизни
Гехардское ущелье, пила воду из Кармиргет и размышляла
о смысле жизни, беседуя с величественными склонами гор,
ореховыми деревьями и храмом, медитируя под сталактитовым
сводом притвора. Тени монахов шептали бы мне о величии бога,
видимого невооруженным взглядом через струящийся внутрь скалы
свет. Но я всего лишь случайный турист, заглянувший во вневременное
царство Армении. Что приятно — я тоже оставила там свой след,
ведь душа моя прилетает туда во сне.

Но он не перестает восхищать меня и сейчас. Очередные пещеры, чуть сбоку и выше слева, куда туристы не успевают заглянуть из-за нехватки времени, строго ограниченного маршрутом и составленным заранее графиком… С другой стороны – мост поцелуев, на который тянет вступить вместе с избранным, твоим, крепко держащим тебя за руку мужчиной… За ним очередная пещерка-келья… Наверху, высоко на скале поблескивает неким чудом влипший, вбитый в нее крест.

В самом храме несколько помещений, от огромных пространств до низких, клаустрофобичных келий. В центре большого зала наверху, в каменной крыше сияет округлое отверстие, специально предусмотренное архитектором — через него льется естественный солнечный свет.
В одном из залов, среднем по размеру, стоит женщина бальзаковского возраста со свечой в руке. Лицом к алтарю, спиной ко всем входящим. Внезапно она начинает петь. Грудной глубокий голос разносится вокруг, отражаясь от стен и сводов, вибрируя… Мое тело покрывают мурашки… Это немыслимо правильно, просто, красиво… Господи, неужели бывает столько счастья?!. И это все для меня, со мной, во мне…
Сакральность этого места немного нарушается, если отойти вниз, к стоянкам автобусов, громким выкрикам продавцов, торгующих тем, что русские туристы называют чурчхеллой, а армяне – суджуком – это грецкие орехи, любовно закутанные в застывший виноградный сок. Рядом настойчиво предлагают огромные румяные пироги со сладкой ореховой начинкой, похожие на солнце и — дешевую бижутерию: незамысловатые браслетики с изображением святых, деревянные крестики, стеклянные кулончики с гранатом на тонком черном шнурке… Чуть поодаль, немолодой мужчина молча продает небесно-синие цветы, перевязанные простой ниткой… Ноги неохотно подчиняются призыву заходить в автобус, цепляясь за мелкие выбоинки…
Гарни — древнеармянский языческий храм I века нашей эры в долине реки Азат… Мы приезжаем туда ближе к ночи. Храм освещается множеством прожекторов, отчего кажется еще более величественным и торжественным. Широкая дорога, дорога к храму приглашает в его исполинские объятия. Из динамиков плавно-печально льются звуки дудука. Отхожу в сторону, ближе к очередному провалу. В черном ночном небе ярко светит Венера, Вечерняя звезда, названная по имени римской богини любви и красоты. Кажется, она обещает мне радость, сулит покровительство под ее милостивой сенью… По зодиаку я — рак, лунный знак, и мое время – ночь, поэтому я умею говорить со звездами на одном языке…
В мифологии и астрономии инков Венера называлась Ч’аска… Любуюсь одной из наших армянских ковчежанок – Гоар, воздевающей руки к звездному небу. Я не слышу, шепчет ли она что-то, молит о чем-то пространство или молча вбирает в себя энергию этого места… Чудится, что она ведьма – ведающая мать, мать-Армения для своих сыновей и дочерей…

Гюмри, бывший Ленинакан, странное место, такое же вневременное в своем роде. Нас поселили в отеле, похожем на музей: вилла Карс. Захожу в номер. Все сделано под старину или является ею на самом деле: темно-коричневый ажурный шкаф девятнадцатого века, старые стулья с витиеватыми ножками, комод, кокетливо выставляющий напоказ металлические литые ручки, расписной сундук, кресло-качалка, маленький письменный столик, с притаившейся на нем чернильницей и древними статуэтками… висящие на стене часы с неработающим механизмом, опустившим вниз онемевший медный язык… пастельная голубовато-зеленая потолочная роспись с чуть поплывшей треснувшей штукатуркой… на окнах покрашенные белой краской дубовые ставни… В маленьком стенном углублении зачем-то прячется полуигрушечный чугунный утюжок… Восхищенная интерьером, испуганно заглядываю в ванную комнату, чтобы удостовериться: нет ли и там подобной оригинальной старины. Перевожу дыхание – там все по-европейски.

Этот город сумел сохранить часть старинных домов, несмотря на страшное Спитакское землетрясение, трагедию, потрясшую в 1988 году весь мир… Тогда в Армении погибло более двадцати пяти тысяч человек… Каменные приземистые домики одно-двух- и трехэтажные когда-то строились добротно и на века. Тогда еще умели строить и не знали слова «халтура». Чаще всего творения человеческих рук разрушает не природа, а они сами – варварски уничтожая то, что было создано, сотворено с любовью…
Вижу парикмахерскую, сохранившуюся еще с советских времен… Смешные разлапистые красные кресла из кожзаменителя, подугасшие, чуть мутноватые зеркала с щербинками, цирюльники/брадобреи в белых халатах с опасными бритвами и пенными помазками в руках степенно и важно обихаживают клиентов, ведя неспешные беседы… Заметив наш интерес, они широким радушным жестом предлагают зайти внутрь, но мы идем дальше…
На одной из центральных улиц, прямо наверху, на улице между окнами протянуты веревки, на которых сушатся постельное белье, свитера, штаны и подштанники. Очевидно, пыль от проезжающих машин совершенно не смущает владельцев пока еще белых пододеяльников с трогательными ромбами-отверстиями, предназначенными для одеял. Внизу надпись: «Ната. Салон женской одежды». Слово «салон» вызывает смешок, учитывая его объемы, содержимое и интерьер, но смешок необидный… Наивная гордость своим детищем владельца магазина и его попытка привлечь клиентов, вызывают одобрительное умиление. Гадаю, не его ли кальсоны красуются наверху, развеваясь, вернее — гордо рея, подобно флагу?!.

Вечернее небо затягивают тревожные свинцовые тучи, под которыми заполошными вкраплениями-галочками в небесный потолок летят-мельтешат на юг птичьи стаи… На центральной площади бок о бок ютятся, но все никак не могут притереться друг к другу: по-советски тяжелое здание с огромными нагловатыми буквами Самсунг, за ним благородно-старинного вида кинотеатр Октябрь, в проемах которого диссонирующе висят афиши идущих кинофильмов, потом стеклянно-лаконичный фасад некоего банка, и уже в конце — старый, полный сдержанного достоинства, храм в серовато-черных тонах… Его каменные шпили упали во время землетрясения, и остались на газоне как памятники — один из символов недолгой человеческой памяти…

Утром, собираясь умываться, я с ужасом уступаю дорогу какой-то упитанной сороконожке, явно чувствующей себя здесь хозяйкой, в отличие от меня. Думаю заорать, но поскольку никого нет рядом и действо это совершенно бессмысленно — молча жду, когда она уберется подальше. Одеваясь, искоса заглядываю в обувь, пытаясь понять: не удостоила ли она один из моих кед достойным чести стать спальней или гостиной. Все обходится. Очевидно, это была демонстрация силы и тактический марш-бросок в другое место…

Рядом с отелем, где проходит наша конференция, чумазые ребятишки играют в камушки, сидя в пыли и коротая время, пока их матери отовариваются в соседнем магазинчике. Широко открытые глаза доверчиво расцветают на их личиках. Рядом с лестницей покатый спуск, который они без затей превращают в горку, скатываясь по ней вниз. Самый младший, лет двух от роду, осторожно следует за двумя мальчишками чуть постарше. Вверх он карабкается на четвереньках, неуклюже переваливается, задирает голову, и, увидев, что я наблюдаю за ним, улыбается… По моей просьбе, Арташ, снимающий все наше путешествие на видео, делает его снимки…

На конференции мы обсуждаем с Давидом Мурадяном и остальными участниками проблемы современной литературы, жанров, смыслов, того о чем и зачем писать, сидя перед белым листом бумаги, не превратится ли в конечном итоге литература в буковки на мониторе экрана, легко появляющиеся и так же легко исчезающие по мановению руки… На мой взгляд, бумажная книга обладает иным весом, иным звучанием, чем книга не имеющая своего физического воплощения… Я сама многое читаю с компьютера, но любимые книги предпочту иметь в бумажном эквиваленте, пусть их будет не так много…
Когда мне дают слово, говорю о проблемах воспитания и обучения в школах, о том, что заботу о читателе надо начинать с детства, о том, что нам всем необходимо обратить внимание на подготовку учителей, что педагогическая школа утеряна, и истинных преподавателей можно пересчитать по пальцам…
Задумываюсь о том, что если в Армении все с мала до велика знают Туманяна, то российскому читателю он зачастую совершенно незнаком. Спроси любого на улице Москвы или Санкт-Петербурга – отрицательно покачают головой. А если наоборот? Наверняка армянские дети знают сказки Чуковского… Думаю – да… Но наши дети читают сказки Астрид Линдгрен, к примеру, да и других зарубежных писателей… Тогда почему? Ведь мы много читаем! Господа чиновники, российские и армянские, что это вы так? Кто будет вашу культуру пропагандировать, распространять ее? Ну ладно, может России это на данном этапе не очень нужно, ну а вам-то? Вы же гордитесь своими знаменитыми соплеменниками! Давайте-ка вместе этот вопрос решать! Нельзя сохранять культуру в узком кругу! И что из того, что Туманян переведен на множество языков мира?.. Не отделывайтесь общими фразами, устройте опрос, подумайте, решите…
Ладно, это был единственный камень в ваш огород, больше не буду, не за что.
Но я почему горячусь? Мне стыдно, да, но когда еще два года назад я в первый раз приехала в Армению, презентация моих книг проходила именно в его музее. Но я ничего про него не знала! И вам должно быть стыдно за то, что мне стыдно! Вот! J
Я не поленилась, посмотрела в интернете. В 2011 году была выпущена почтовая марка России, посвящённая Туманяну. Причем тут марка?! Друзья мои, я не перегибаю палку, правда! Вижу цифровую аудиокнигу 2012 года, букинистические издания, которых нет в продаже, книги Маршака (но не Туманяна!), который его переводил, книжку Туманяна 2009 года, которой нет в продаже, и которая была выпущена малоизвестным издательством (тираж почему-то не указан)…
В общем, думайте сами, классик-то ваш…
Сидим вдвоем с другом-писателем в кафе за бокалом вина.
— Напиши одну историю, если интересно, — предлагает он. Печальную историю любви…»

В ответ советую ему попробовать самому. Он колеблется.

— Это история моего друга, влюбившегося в замужнюю женщину гораздо старше его, происходившая в период Карабахского конфликта… — говорит он. – Они долго встречались тайком, почти семь лет… Она боялась, что узнает муж, боялась потерять возлюбленного, ревновала, уходила, возвращалась… Когда она заболела, он рванулся в больницу… Увидел, как муж довез ее до ворот на автомобиле и уехал, даже не удосужившись проводить в приемный покой… Она шла сгорбившись, еле переставляя ноги, утирая слезы тыльной стороной ладони… А потом увидела его и кинулась на шею, как подранок в поисках спасения… Он чудом доставал ей странные, диковинные для того времени подарки, ежедневно признавался в любви, но Ее преследовала мысль, что Он бросит ее, и тогда Она бросила сама, упала в объятия к случайному, постороннему человеку, чтобы только не думать, не сходить с ума, не чувствовать себя ненужной, лишней, виноватой, разрушившей его жизнь… Он часто проходил мимо ее работы, и в витрине офиса видел ее силуэт… Если она замечала его — всегда отводила взгляд, делая вид, что очень сосредоточена на чем-то важном: смешно перебирала бумаги, брала и снова клала ручки, папки, карандаши… Несколько лет назад ее не стало… Она умерла от рака… Сгорела почти в одночасье… Но память и эта история живы… Фактически, Она была единственной любимой… Да, у него потом были и другие женщины, есть жена, дети, но ОНА живет в нем до сих пор…
— Пиши, — говорю в ответ. – Если не получится, тогда это сделаю я.
— Попробую, отвечает он. – Скажи, почему она так поступила?
— Женщина не хочет стареть, но это от нее не зависит. Она боится разбитого сердца и боли, насмешек, чувства вины за то, что не смогла соответствовать, сломала судьбу, поддалась искушению…
— История знает немало таких случаев, и это была ЛЮБОВЬ. – возражает он.
— Получается, что ее страх оказался выше любви. На самом деле никогда не знаешь, как поступишь ты, пока это с тобой не случится… Мы социальные существа, подчиняющиеся общепринятым меркам и боящиеся осуждения… Пиши, — повторяю я ему снова. – Пиши…
Организаторы «Литературного Ковчега» постарались не только показать храмы и природу Армении, угостить самыми разными национальными блюдами, но и знакомили с музыкой, поэзией, танцами своего народа.

Армянский дудук (духовой музыкальный инструмент), его звучание завораживают. Он может быть печальным и радостным, может плакать и звать в пляс, жаловаться, размышлять, говорить о любви… Его название поэтично переводят как «душа абрикосового дерева», потому что он изготавливается из тутового, абрикосового, сливового и орехового деревьев. Его говор похож на армянскую речь, лиричную, эмоциональную, выразительную… Этот инструмент не только часть культуры, но часть самой души этой страны…
Я уже даже не заикаюсь про музыку Арама Хачатуряна, известную всему миру…

Армянские танцы также страстны, как и все остальное. Их сакральная шаманская природа ощущается при каждом движении, когда танцор увлекается вслед за музыкальным ритмом и практически входит в транс. Например, мужской танец кочари. Его упругий интенсивный ритм ведет замкнутый круг исполнителей в вихре неуклонного стремления к цели… Впрочем, трахаг (пляска с саблями) не менее завораживающ. Воинственный танец в блеске стали холодного оружия, опасного для врага, пленительного для женщин, ощущающих силу своих мужчин и их способность защитить и оберечь… В этих танцах стремление к небу и богу, ввысь, сочетается с любовью к земле и корням, в них прочитывается единство с миром, гармония с ним…

Поэзия армянских поэтов не менее пленительна, читать ли классиков или современных поэтов. Она не менее музыкальна, тоскующа и лирична…

Саят Нова:

Любовью опьянен, не сплю, но сердце спит, тобой полно:
Всем миром пусть пресыщен мир, но алчет лишь для тебя оно!
С чем милая сравню тебя? Все, все исчерпано давно.
Конь – Раш из огненных зыбей, степная лань ты для меня!

Ованес Туманян:
Счастливый путь, скиталец наш!
Блажен ты, о скиталец наш!
Идешь с любовью, грустно-рад,
Вдали сияет Арарат.
Благоуханьем ветерка —
Добрей, чем отчая рука, —
Гегамы шлют тебе привет
И Арагац, травой одет.
А там, как одинокий глаз,
Блеснет Севан, в горах таясь,
Резвясь, играя с тенью скал,
Шумя, вздымая синий вал.
Мерцает, блещет и горит,
Волной сверкает и гремит,
А то печален и угрюм,
Чернее тучи, полон дум.
И та гора, гигант-шатер,
Гора из гор и царь всех гор,
Седой приникнув головой
К небесной груди голубой,
Встает, торжественно скорбя.
Вдали — и в сердце у тебя.

И мне тоже хочется писать стихи, хотя я давно уже не слагала поэтических строк, выбрав для себя прозу. Может быть, и прозу жизни вместо поэзии тоже? Пора возвращаться к себе…

***
Возьми меня за руки, не отпускай,
Веди хоть в чистилище, в ад или в рай,
Пусть песни свои менестрели поют,
И в чаши вина нам с тобою нальют…
И жизнь только миг для касаний твоих,
Мы сможем ее разделить на двоих,
Верней не делить, а связать навсегда,
А может — насколько позволит судьба…
Я крикну ущелью, пусть эхо несет
Молитвы мои… Мирозданье поймет.
Шаманскую душу Венера ведет,
Под небом библейским она тебя ждет,
В жару или в холод, в пространстве снегов,
В монашеской келье, в чащобе волхвов…
Возьми меня за руки, не отпускай,
Чтоб я не рассыпалась тысячью стай
Всех птиц перелетных, влекомых на юг,
Теперь ненавижу я прозвище «друг»,
Но кто ты, скажи, я не смею сама,
Меня ежеутренне сводит с ума
Та мысль, что и в полночь я без твоих рук
Себя замыкаю в любовный недуг,
И руки проходят насквозь пустоту,
Они леденят и мою наготу
Смешную, нелепую, в чуждой стране,
Как твой Арарат на турецкой земле…

Иногда я думаю, что от страха смерти и конечности земного существования нас спасает только любовь. Когда любишь – ничего не боишься, и появляется бесстрашие. Когда любишь, тебе неважны социальный статус, финансовый вопрос, некие другие условности, так или иначе всплывающие в реальной обыденности… Тогда ты можешь пойти на край земли, совершить подвиг, быть бескорыстным, понимающим, милосердным… Все беды происходят из нелюбви или из неспособности любить… Да, мы меняемся, разочаровываемся, оправдываем себя тем, что наше влечение обусловлено некоей долей афродизиаков и феромонов, что это состояние весьма и увы преходяще, но ведь и мы сами преходящи… Жизнь пролетает как краткий миг, соловьиная песнь, иногда оборванная и недопетая… Никто не знает, удастся ли допеть ее или… она так и останется неисполненной черновой записью в репертуаре безвременно почившего шансонье… Но эта любовь должна быть безусловна. Она не ревнует, не жертвует, не страдает, не действует во имя или вопреки… Истинная любовь чиста и свободна, будто горный родник, но попробуй сосчитать их, и поймешь, что большая часть – убогие и загрязненные лужицы, мелкие, тухлые, непригодные для питья… Я не хочу так… Доверие, свобода, полет, обоюдная страсть и уважение, безусловность – мои слова, произносимые миру…
В пути разговариваем с Гурамом о Грузии и России. Он горячо и трепетно говорит о том, что Грузия – дочь России, страдающая, если ее родители ссорятся. «Мы любим русских», — говорит он. «Мы тоже всегда любили вашу прекрасную страну» — отвечаю я… Мы оба хотим, чтобы между нами всеми был мир… Мы простые, маленькие люди, не играющие в политику, живущие, как певчие птицы, на своей родной земле… Мы хотим ездить друг другу в гости, восхищаться природой, воспевать ее, писать стихи и прозу, творить, но не идти с оружием на братьев и сестер, пылая непонятной и неадекватной злобой, как это часто бывает… Надеюсь, с нами такого не произойдет никогда. Мы будем молиться об этом, и будем писать об этом, говорить, в надежде, что наш голос будет услышан.

Приезжаем в музей Параджанова, где кроме экскурсии нас ожидает встреча с премьер-министром Армении и министром культуры. Представить себе это в России более затруднительно – такие встречи на уровне первых лиц государства обычно происходят более пафосно, с более четким отбором и уж никак не в музее, и не в десять вечера… Это сразу располагает к доверию и открытости… Спасибо вам, Тигра́н Суре́нович! Спасибо за отсутствие пафоса и неформальную обстановку, за то, что не поторопились уйти, исполнив протокол, а ходили и разговаривали со всеми нами, за то, что мы не видели в ваших глазах скуки, а чувствовали искреннюю заинтересованность. И вам, Асми́к Степа́новна, большое человеческое спасибо!

Великий Параджанов никогда не жил в Армении, но завещал все свое наследие родине предков. Именно поэтому и был создан музей, гордящейся уникальной коллекцией режиссера: керамикой, куклами, рисунками, ассамбляжами, эскизами к фильмам, личными вещами…
Директор музея Завен Саргсян (известный фотограф и друг Параджанова) встретил нас всех у входа и радушно развел руками: гуляйте, смотрите… А потом мы с Василием Ерну как-то оказались у него в кабинете, и нас ждали новые сюрпризы: выдержанный коньяк и уникальные фотографии самого Саргсяна. Я не удержалась, набралась космической наглости и выпросила в подарок одну из его фотографий: разумеется, с Араратом. Он заботливо переложил ее картонками, убрал в картонный конверт и в пакет. Я везла ее осторожно, как ребенка, мечтая о том, что когда вернусь: сразу закажу рамку, стекло и буду каждый день смотреть на этот уникальный снимок. Спасибо вам, Завен! Вы так увлеченно рассказывали об удивительных храмах Армении, об их уникальности, архитектурных особенностях, что встреча с вами стала для меня неожиданным и уникальным подарком!
Идея посетить блошиный рынок пришла голову нашему фотографу Асатуру, желавшему приобрести сувенир для кого-то из гостивших у него друзей. Я навязалась за компанию. Больше всего меня привлекали армянские ковры, их завораживающие узоры… Развешанные там и тут, новые и старые, шерстяные, шелковые, синтетические, льняные они манили и звали… Я не удержалась и купила маленький коврик, старый, немного потертый, с геометрическим узором, из которого явно восставал, вырисовывался храм. Душа моя Армения, ты хотя бы таким образом будешь со мной всегда!

На следующий день Асатур предложил мне сходить к местному ясновидящему, у которого он раньше бывал и успел убедиться в верности его прозрений. Я колебалась, но потом все же согласилась. Этот непонятный для меня человек жил не в центре, а ближе к окраине, там, где небольшие домики карабкаются на невысокую гору, лепясь к ней, словно ласточкины гнезда к скале. Часть дверей ведущих в дома на этой небольшой улочке, распахнута настежь, некоторые прикрыты, но не заперты…
К сожалению или к счастью, ведуна не оказалось дома. Нас встретила маленькая белая собачонка, с которой мы сразу друг другу понравились, и сын ясновидящего, сказавший, что отца нет в городе… «Это и хорошо, правильно, — подумала я, — не стоит жить по чужим подсказкам, надо делать, выбирать, жить самой, своим разумом и чувствами, своими решениями…». Пусть прозрения будут моими собственными, не продиктованными кем-то еще, пусть и с благородной целью… Ничего не бывает случайно, и эта невстреча так же закономерна…

Дорога в Нораванк сама по себе немыслимое чудо. Сторожевые скалы суровыми великанами стоят в почетном карауле, внимательно взирая на дорогу: «Кто там идет: друг или враг?». Мелькают живописные крутые ущелья, уходящие вдаль… Разломы тела земли обнажают ее суть… От этой наготы захватывает дух и перехватывает дыхание… Хочется остановить машину, сойти и уйти в горы: с рюкзаком за спиной, в гордом одиночестве или с любимым, чтобы там, на самой вершине беседовать со старичком-богом, сидящим на соседнем валуне с простой котомкой и посохом… Я почти вижу его, одетого в незамысловатую чуть потертую одежду, в мягких кожаных самосшитых сапогах, седого, слегка растрепанного от ветра, с морщинками, смеющимися в уголках глаз… Святая страна Армения, сколько в тебе чудес, как рассказать о них моим бедным языком?!

Пещеры, молельные норы-склепы отшельников с вырезанными в них крестами, выдолбленные в скале ниши-алтари с застывшим желтым воском свечей, вечно стекающим по его мрачным стенам… О чем они думали? Те, кто решился на подобное существование, добровольно отказался пусть и от самого простого комфорта, тепла, жилья… Получили ли они свои откровения?

Дорога затягивается. Нетерпеливо спрашиваю Рубена, долго ли еще ехать. «Двадцать минут» — отвечает он. Мне кажется, что прошло уже сорок, когда я задаю тот же вопрос Роберту. «Двадцать минут» — отвечает тот. «Двадцать уже было сорок минут назад!» — возмущенно протестую я. «Ты не знаешь, что такое армянские десять минут? — насмешливо прищуривается Роберт. – Теперь ты в курсе. Сорок минут туда, сорок сюда, по сравнению с вечностью…» Смеюсь. Я вообще тут много смеюсь.

Нораванк, взобравшийся на очередную скалу, прекрасен, как любой армянский храм. Радостно скачу по очередным скалам и каменным заборам, заглядываю в обрывы – меня переполняет энергия… Пока не начнут яростно и торопливо махать, сигнализируя, что пора уходить, я не угомонюсь… На прощание пью упоительно вкусную воду из фонтанчика у входа, утоляя жажду. Люблю все эти фонтанчики, разбросанные там и тут по всей Армении. В Софии, в Которе они тоже были, а вот в Москве невозможно и представить подобное – вода в них питьевой явно не окажется.

Когда мы едем обратно, я во все глаза смотрю на скалы, макушки которых позолотило солнце, будто они и впрямь сделаны из чистейших слитков, манящих своей сказочной ослепительной красотой. Солнце уходит за Арарат, задерживаясь на его острие, словно зацепившись за него… Один из багровеющих оранжево-алым лучей указывает на дорогу, другой – уходит в стремительно темнеющую синь неба… Суетливо запечатлеваю кадр через стекло машины, стремясь не упустить момент истины. «Иди по этой дороге, — говорят мне лучи, солнце и сам батюшка Арарат, — Иди по этой земле, пока не настанет время уйти выше, в меркнущую бездну…» Хочется плакать от пронзительного счастья, звенящего внутри певчей птицей, переполняющего любовью… Боже мой, как мало надо для счастья – любовь и эта земля! Мои ценности не измеряются финансовым благополучием, это было бы слишком просто. Те, кто думают только о деньгах – беззаботные счастливцы, ведь мои запросы куда выше – мне подавай душу, звенящую со мной в такт!..

Нас уже несет стремительным потоком времени в другое место: церковь Ваграмашен близ крепости Амберд, находящейся на склоне горы Арагац. Крепость и церковь упорно цепляются за скалы, внизу протекают реки Амберд и Аркашен… Залезаю на крепостную стену. «Ира-джан, — беспокойно и заботливо кричит мне Давид Матевосян, — слезай! Либо ты упадешь, либо крепость рухнет!». Снова смеюсь. Пространство пустоты завораживает, но не пугает.

Поэт Антуан из Франции, похожий на самого старика Ноя или Санта Клауса, выхватывает из другого пространства белого кота такого же снежного оттенка, как цвет его собственных, пушистых как одуванчик, волос, и радостно гладит его. Кот довольно пускает слюни и щурит глаза от редкой и явно непривычной ласки. Все улыбаются…

Наши волонтеры очень устают и буквально валятся с ног. Когда им приходится ждать нас полчаса в отеле перед ужином, они засыпают на креслах в холле, невинные и прекрасные как ангелы: Маришка, Татушка, Люся, Роберт… Будить их неловко. Откуда у нас открывается второе и третье дыхание – совершенно непонятно…
Меня и Гурама пригласили на встречу со студентами в Славянский университет, рассказать о современной прозе и ее тенденциях, писательском мастерстве и труде, и просто поговорить… Невероятно деятельные и умные дети, задающие множество вопросов, интересующееся, открытые… Ах, какие они светлые!.. Как же хочется говорить с ними снова и снова… Их преподаватель — чудесный человек – Лилит Суреновна, с которой мы знакомы уже третий год, пользуется их полным обожанием…

— Нерсес, — говорю я полузадумчиво/полушутливо, когда все обитатели ковчега сидят за столами во время очередного ужина, — Нерсес, я бы попросила политического убежища в Армении.
— Без проблем, — отвечает он невозмутимо, — давай напишем президенту.

Конечно, я преувеличила, политическое убежище мне не нужно, но вот армянское гражданство я бы получила. Многие мои знакомые недоумевают, как это так можно: в свое время я отказалась от постоянного места жительства в Америке, пресловутой грин-карт (письма из посольства упорно приходили года четыре подряд), не стала получать болгарское гражданство… Для меня это не вопрос выгоды, но вопрос любви… Если вы меня слышите, каким-то чудом читаете этот дневник, господин президент Серж Азатович Саргсян, то я таким незамысловатым образом признаюсь в любви вашей стране.

Вечером ковчежцы собрались в зимнем саду отеля Арарат, чтобы на прощание посидеть вместе. Расставаться не хотелось. Временные обитатели Ковчега сплотились и сдружились, сумели преодолеть разницу во взглядах, менталитете, языках, культурах… И ярче засияли глаза, и теплее стало сердце… Прощальные бокалы вина… Объятия… Мы не прощаемся и обязательно найдемся, встретимся снова…

Но я еще не уезжаю. Моя персональная сказка продолжает длиться, потому что я, в отличие от других, остаюсь на форум издателей и переводчиков. Надо только переехать из отеля Арарат в Конгресс – пять минут пешком… От этой мысли чуть легче…
Участники форума приезжают в Сурб Рипсиме, храм Рипсиме. Кругом много машин, ажиотаж… Скоро начнется свадьба, венчание… Мы им мешаем, но нас радостно приглашают поучаствовать. И мы, люди из разных стран, собравшиеся вокруг них, желаем им счастья на всех языках мира, которые знаем: поздравления звучат на английском, французском, польском, литовском, испанском… Они не ожидали такого подарка, откровенного и удивительного в своей искренности. Пусть они пронесут его сквозь годы, как благословение мира над всей Арменией. Захожу внутрь, беру свечи… Это уже ритуал… Подношу пламя к другой, горящей свече… Жду, когда оно разгорится и бережно закрываю его от сквозняка рукой. Восковые слезы бога обжигают ладонь и застывают на коже… Осторожно ставлю ее на предназначенное место, в мокрый черный песок, покрытый водой… Пламя бьется, танцует, выгибается, словно любуется своим отражением в воде. Почему я не родилась в Армении?!. В голове появляются строки…

***
Я ставлю эти свечи за тебя,
за всех друзей, возлюбленных и близких
Твоих, и знаю — ветер ноября
Их пламя не задует. Византийским
Всем ликам больше скорби нет –
Когда идет душа тебе навстречу
Я вытянула только твой билет
И я его любым богам отвечу.

Хочется снова отправиться на озеро Севан, подставив руки-крылья пронзительному поющему ветру, царящему над гладью вод, чтобы закружиться осенним рыжим листом в его сумасшедших объятиях…
Божья Матерь с младенцем ласково смотрит с иконы прямо в мои глаза… Черты ее лица характерны для армянского народа. Они мягче, нежнее наших изображений, их лики не скорбны и унылы, а полны задумчивой улыбки, свойственной внимательной, готовой выслушать матери…
Дай бог этой паре молодоженов счастья… Влюбленные, возлюбленные миром и своей родиной, они будут также любить своих детей и не позволят им стать дурными, порочными, нетерпимыми снобами…

Думаю о том, что многие русские называют хачами всех выходцев с Кавказа, хотя хач в переводе с армянского означает крест. Изначально хачами азербайджанцы-мусульмане называли армян, потому что вторые были христианами и носили крест — хач. Таким образом, всех христиан можно назвать этим же словом, и ко мне оно тоже относится напрямую. Откуда растет наша нетерпимость к людям других национальностей? Мы же раньше все были в Советском Союзе, братались, воевали против Гитлера с его безумной националистической арийской идеей, с его концлагерями и лагерями смерти вроде Аушвица, Треблинки, Освенцима, где сжигали людей только за то, что у них другого цвета волосы, другой формы нос… К чему мы идем с такой черной душой, ненавистью, презрением? К очередному геноциду?.. Я изучала свое родовое древо, в нем нет примесей других кровей, кроме русской, но это для меня неважно. Главное – человек и то, что он из себя представляет изнутри, а не цвет его волос и форма носа… Я не люблю разве что оголтелых националистов, фашистов, мусульман-фанатиков и шахидов-смертников, готовых убивать ради извращенной идеи, идеи, которой нет, потому что любая религия нацелена на добро, только вот всякую мысль, каждую заповедь можно извернуть и вывернуть так, что в кривом зеркале она приобретет иной смысл, иное толкование… Сделайте мне переливание крови, влейте любую, я не изменюсь…

Когда-то давно, я написала на эту тему аллегорическую сказку.

Жил да был на свете лягушонок. И всё у него было хорошо: солнышко светило, грело его ласково, дом у него был, друзья – в общем, чего еще можно пожелать? Лягушонок этого, наверное, не знал, поэтому ничего больше и не желал. А радовался тому, что у него есть, песенки пел, когда пелось, прыгал, когда прыгалось.
Жил да был на свете воробьишка. У него тоже всё было хорошо. Ну, настолько, насколько это вообще возможно в его воробьиной жизни. У него тоже были друзья, дом и его тоже ласково грело солнышко, а когда не грело, то, по крайней мере, светило. И он тоже и пел, и прыгал, и радовался, когда было чему.
А потом лягушонок и воробьишка случайно встретились, посмотрели друг на друга, познакомились и разошлись по домам. И стали тосковать, потому что поняли, что хотят быть вместе. Но вроде как лягушата с воробьишками семей не создают, не было еще такого в природе. И стали над ними окрестные лесные жители потешаться. Сороки во все стороны сплетни разносят, стрекочут, даже зайцы и те по кустам шепчутся, хихикают, хвостиками от смеха пошевеливают. Друзья и знакомые отговаривают: «Что это, мол, за глупости? Диво дивное, чудо чудное, небывалое, неслыхалое». Долго ли, коротко ли, но решили наши друзья лягушонок и воробьишка не слушать советов добрых друзей и соседей, а пойти искать волшебную страну, такую, где бы их никто не осуждал и никто над ними не смеялся. Взялись они за руки и ушли. И никому ничего не сказали. Нечего было потешаться. Тут друзьям стыдно стало, да поздненько они спохватились.
Я лягушонок с воробьишкой, говорят, с той поры в волшебной стране живут. Домик у них там свой пряничный на берегу кисельного озера и они на шоколадной лодочке по озеру плавают, конфетных рыбок ловят. А еще у них детки появились – воргушонки. Смешные такие, зеленые, с крылышками и лапки у них в перепоночках. Очень симпатичные. И самое главное, что все они очень счастливы. На то она и волшебная страна!

Ну почему мы все не можем жить в волшебной стране?.. В мире, согласии, любви… Люди могут делиться только на злых и добрых, умных и глупых, но не по принадлежности к религии и вероисповеданию, национальности, цвету кожи, финансовому положению, касте избранных или прокаженных… Между прочим, когда-то ариями самоназывались народы Древнего Ирана и Древней Индии, а Иран граничит с Арменией, и Ар – это и Армения, и Арарат, и Арагац… Да, и еще: в буддистской литературе ārya (пали ariya) употребляется в значении «благородный», «святой». Я не хочу вдаваться в подробности, скучные и выверенные доказательствами научные изыскания, но пусть будет так, что арий тот, кто добр, светел и чист душой…
Армения – похожа на один из своих символов – плод граната. Когда ты видишь его в первый раз – можешь гадать о его содержимом, его вкусе и структуре, но раскрыв его, видишь множество зерен, составляющих его целостность. Так и эта страна состоит из множества таких зернышек: язык, поэзия, живопись, танец, музыка, характеры людей и их гостеприимство…
Я уезжаю из этой страны с болью расставания и надеждой на скорую встречу. Наш «Литературный Ковчег» подплыл к границам прощания. Его временные обитатели снова разлетелись по своим странам, унося маленькие щепочки в кулачке памяти, тогда как моя щепочка впилась накрепко в самое сердце… Олег Панфил сочувственно обнимает меня за плечи и шепчет: «Ты скоро вернешься…»

В аэропорту снова слышу армянскую речь. Улыбаюсь. Я схватываю на лету и уже интуитивно, без перевода показываю паспорт, снимаю часы, чтобы пройти через рамку… Мне улыбаются в ответ. Постоянно… Таможенник заботливо помогает закрыть туго набитую сумку, в которой лежит свитер и шарф: в Москве может быть холодно. Он галантно извиняется за причиненное неудобство. Скрываю наворачивающиеся слезы. «Я вернусь. Я скоро вернусь», шепчу себе мантру или аффирмацию в тщетной попытке обрести спокойствие и утишить, обмануть саднящее сердце. Ни одно место на земле не было мне так дорого, как эта земля… Почему?.. Но ответ на этот вопрос неважен, главное, что такая земля есть. И когда станет совсем невыносимо от разлуки с ней, я возьму билет на самолет, и через два часа двадцать минут выйду из аэропорта Звартноц.

Прилетаю в Москву ночью. Утром просыпаюсь и звоню подруге, которая на несколько дней прилетела из Торонто, писательнице Алене Жуковой. Она приезжает ко мне, и мы откупориваем гранатовое вино. Рассказываю про Армению.
— Ты знаешь, — хитро щурится она, — что я наполовину армянка и прямой потомок Айвазовского?..

И я понимаю, что Армения никуда не исчезла, часть ее осталась со мной, вокруг меня, внутри меня… Она будет напоминать о себе каждый день, тем способом, которое хитроумное мироздание выберет, чтобы вернуть меня в ее материнские объятия.

Ирина Горюнова