Был такой фильм про Великую Отечественную войну «Обратной дороги нет». Маленький Самвел из Геташена любил этот фильм больше всех других. Больше даже, чем про танкистов и собаку, больше, чем про Штирлица. Сердце мальчика, потом юноши, а затем уже парня – всегда сжималось, когда видел он Майора, в исполнении одного из лучших актёров советского кино Олялина, создавшего, возможно, самый трагичный и сильный образ Мужчины на войне. Предчувствие сдавливало Самвелу дыхание, когда видел он кадры этого, так незаметно всегда проходившего на экранах, замечательного фильма – едут на телеге старик в ушанке и Майор. И старик говорит, что, мол, с он-то с Майором своё отжили, а вот молодёжь жалко. И виновато вздыхает, когда в ответ на вопрос, сколько ему лет, Майор отвечает:

– Двадцать девять.

Весной 1991 года, когда автохтонное армянское население Геташена и Шаумяна было подвергнуто этнической чистке в результате проведения операции «Кольцо», Самвелу было двадцать семь. Мануш, его молодая жена, как раз пеленала их сына, когда деревенскую утреннюю тишину взорвал истошный женский крик. Тут же в угол их дома попал снаряд, и Мануш со стоном рухнула на колени. Самвел подбежал к жене, в спину ей попал осколок снаряда, смерть была мгновенной.

Самвел так и сидел на полу с мёртвой Мануш, не слыша ни плача своего ребёнка, ни плача чужих детей и женщин. Он оставался неподвижен, когда вдруг рядом с кроваткой сына появились двое солдат.

– Что с малым-то делать? Родителей убило, видно. Давай я догоню женщин, отдам его им.

– Да, нет, вроде, дед живой. Смотри, живой.

К Самвелу начало возвращаться сознание, когда один из солдат приблизил ему плачущего сына в пелёнках:

– Беги, дед, беги, дочку не воротишь, а вот малого спасать надо. Сейчас сюда звери придут. Давай, торопись, дед, уходи.

Другой солдат оттащил труп Мануш и рывком поднял Самвела на ноги. Ребёнок плакал.

– Вон, смотри, бутылка с соской.

Самвел заметил слёзы в глазах одного, который поднёс соску ребёнку.

– Приказ у нас, понимаешь…

«Какая дочка?» – промелькнуло у Самвела в голове. Впрочем, какое это имело значение.

Вот так, шагая метр за метром прочь от земли предков, он до­гнал, наконец, группу односельчан, преданных и брошенных верховной властью на произвол судьбы. Не в первый, впрочем, раз.

В течение двух часов, в конце XX века, в век покорения космоса и всеобщей компьютеризации, был положен конец тысячелетней истории его края, – без шума, без возмущения «цивилизованной» западной общественности и протестов защитников прав человека. И только вертолёты, присланные из Еревана, говорили этим несчастным, что есть маленькая, оболганная Мать-Армения, которая, истекая кровью после землетрясения, погромов армян в Сумгаите, Баку, Кировабаде, из последних сил, делала всё возможное для спасения своих детей, теперь уже из Геташена и Шаумяна.

Самвел не сел в вертолёт. Он отдал сына своей родственнице:

– Мануш убили снарядом. Я должен вернуться и похоронить её. И ещё должен заплатить долг своей земле, я должен ей двадцать два врага.

Мануш было двадцать два года.

После двадцати двух зарубок на своём автомате, Самвел перестал вести счёт убитым врагам. Он молился каждый день и благодарил Бога за каждый прожитый день и возможность отомстить уже за других, за осквернённые могилы своих предков, за убитых друзей, – целой жизни не хватит армянину, чтобы вернуть все долги врагу, наверное, не перешедшим бы грань человечности в Сумгаите, Баку, Кировабаде, Агдаме, Шеки, если бы не равнодушие и прямое потворство «сильных мира сего», которое, естественно, вызвало ощущение безнаказанности. Но, что прощали в департаментах и апартаментах, то не прощали в выжженных и разграбленных армянских домах.

Самвелу, уроженцу здешних мест, способного с закрытыми глазами пройти по любой тропке, спрятаться в родной земле так, что враги, проходя рядом, его не замечали, – доверяли самые опасные рейды в тыл противника, его люди были неуловимы, удары всегда неожиданны. Интересно, как распространяется информация в условиях войны. «Тени из Геташена» боялись как огня, безошибочно угадывая его почерк на горле снятых часовых и оставленных «подарках».

Ну а когда, группа «Тени» неожиданно вышла на физулинском направлении карабахского фронта в тыл отряду афганских наёмников, в результате чего больше половины их осталось в такой далёкой от их родины армянской земле, так и не получив обещанных манатов, а остальные сидели уже ниже травы и тише воды, дожидаясь решения своей участи в степанакертской тюрьме, с Самвелом захотел увидеться сам командующий.

– Ну вот, отец, а говорят, молодые должны воевать. Мой отец рвался сюда, мы его на смех подняли, старик, да ты пройти сто метров не сможешь. Вот теперь позову его сюда, к тебе под командование.

– А сколько лет Вашему отцу, товарищ генерал?

– Шестьдесят. А сколько тебе, отец?

– Двадцать девять.

Командующий молча обнял Самвела.

– Есть семья? – глухо спросил он, просто чтобы что-то спросить.

– Сын, – немного удивлённо ответил Самвел, и вдруг его прорвало, – мне в Ереван надо, товарищ генерал. Больше двух лет сына не видел.

«Есть, есть обратная дорога, Майор», – разговаривал Самвел со своим единственным другом из детства, сбривая бороду, подстригая седые космы, подрезая ногти. Обратно к мирной жизни, где спят на простынях, едят с семьёй за столом, ходят с сыном на прогулку в парк. У Самвела заныло сердце, когда он увидел свой любимый Ереван, неухоженный, с заколоченными магазинами и редкими автомобилями, со стихийными нищими базарами на улицах, где отчаявшиеся люди пытались продать что-либо из дома, но всё равно живой, красивый, смеющийся, побеждающий Ереван.

Самвел провёл целый день в визитах по родственникам и односельчанам, переходя из одного дома в другой, пока, наконец, нашёл следы родственницы, которой отдал сына. Она выехала с семьёй из Армении, а его сына согласилась приютить у себя семья геташенцев, которая потеряла своего сына на войне. Дали телефон, он позвонил:

– Здравствуйте, я – Самвел, отец Алёши.

В трубке послышался всхлип, потом сдавленный женский голос назвал адрес.

Он вдруг с ужасом подумал, что не узнает сына, если ему на него не укажут. А потом в голове молнией пронеслась мысль, от которой у него остановилось дыхание. А что будет дальше, после того, как он встретится с сыном? Куда он его заберёт? У него нет ни дома, ни жены рядом, которая плохо ли, хорошо ли, заботилась бы о семье. У него есть только место на Войне, и больше ничего.

Особенность землячеств, где все друга знают, где благодаря «деревенской почте» все в курсе всегда друг о друге. Самвел знал эту семью, которая обосновалась в Ереване давно. Павел, глава семьи, был директором швейного цеха, а его жена Гоар, преподавала в институте. Их восемнадцатилетний сын погиб в Карабахе за неделю до появления вертолётов с геташенцами в Ереване.

Дверь Самвелу открыл Павел, они прошли в гостиную.

– Самвел-джан, – Павел поморщился, поглаживая сердце, – Алёша меня называет папой, а Гоар – мамой. Нужно время, чтобы подготовить ребёнка… Я прошу тебя, он очень маленький…

– Да, я понимаю, – глухо ответил Самвел.

Через минуту из соседней комнаты вышла Гоар с ребёнком на руках и опустила перед Самвелом:

– Вот, Алёшенька, это дядя Самвел, наш друг.

Ребёнок с радостным смехом подбежал к Самвелу и, взобравшись к нему на колени, крепко обнял.

– Какой ласковый ребёнок, – Самвел кашлем попытался остановить вырывающиеся из груди рыдания, – он со всеми такой?

– Нет, – тихо ответила Гоар, – он даже меня так не обнимает.

Всё было, как в нормальной семье – обед за столом, прогулка с сыном, ночь, проведённая у мирно спящего ребёнка, находящегося в полной безопасности. Только натянутость от молчаливого ожидания, это рвущееся из глаз Гоар «не отдам» напоминало Самвелу о том, что всё это – не его.

Вечером следующего дня, когда Алёша уснул, состоялся разговор, которого ни он, ни Павел с Гоар избежать не могли.

– Что ты собираешься делать, Самвел? – спросил его Павел.

– Я должен вернуться на Войну.

– Тогда Алёша останется у нас, – выпалила Гоар.

– Я и так в неоплатном долгу перед вами. Вы вынянчили моего сына с пелёнок, научили ходить, говорить…

– Он может жить у нас всегда, – закричала Гоар, – Да, да, – отмахиваясь от пытающегося заткнуть ей рот мужа, – всегда. Даже если ты останешься жив после Войны, женишься, Алёша будет пасынком у твоей жены. Несчастным, понимаешь… А я ему – мать. Ему у нас очень хорошо, ты никогда не сможешь создать ему таких условий…

Павел с трудом вытолкнул Гоар в соседнюю комнату, запер дверь, из-за которой донёсся женский плач.

– Самвел-джан, забудь, всё, что сказала эта несчастная. Она и в живых осталась после смерти нашего сына только благодаря Алёше. Но Алёша – твой сын, и я не позволю ей помешать тебе забрать сына, когда только пожелаешь. Если ты на самом деле собираешься вернуться на Войну, Алёше лучше остаться у нас до твоего возвращения. Ну а если, захочешь забрать прямо сейчас – воля твоя.

– Я должен подумать, – ответил Самвел, закрыв лицо ладонями.

Утром он сказал Павлу и Гоар, что хотел бы оформить официально их опеку над его сыном.

– Возможно, для меня нет обратной дороги с Войны – ни в родной Геташен, ни к любимой Мануш, ни в мирную жизнь. Если мой мальчик стал так дорог вам, я буду спокоен за него.

– Нет обратной дороги, значит, надо найти другую, – Гоар с плачем обняла Самвела. – Найдётся другая дорога. Есть к кому, и есть куда. Должна быть такая дорога, Самвел-джан, должна быть… Ты только возвращайся…

Елена Асланян