Белый город на зеленых холмах среди желтой пустыни на фоне синего неба. Таким я тебя вижу – без полутонов, без пастельных оттенков, без сантиментов. Тут все краски и чувства обнажены, и черные тени порождает слепящее яркое солнце. Рассказать тебя трудно …

Jerusalem. Иерусалим. Eршалаим… Город смешения начал и истоков, почему-то так легко узнаваемый, пульсирующий стариной, началами всех начал, тайнами и секретами, откровениями и неожиданностями… Лавка армянина у подножия старого города. Гора Сион, символ Земли обетованной. Базилика Успения Богоматери. Гробница Царя Давида под комнатой, известной всем христианам как Горница Тайной Вечери. Минарет мусульманской мечети Наби-Дауд, что по-арабски означает Давид. Два молодых хасида в традиционных черных шляпах и накидках с кистями. Роман, Ромико, грузин, продающий звезды Давида и серебряные неконфессионные крестики у входа на небольшую площадь перед Стеной плача. Он от души радуется, заслышав армянскую речь. «Вы, ребята, армяне?.. Братья, друзья… Ну как там в Ереване?» Покупаю у него на память какой-то сувенир просто так, чтобы сделать ему приятное.

Western Wall. Западная стена. Стена плача. Стена транса. Стена стенаний и мольбы. Стена признаний и надежд. Молодые и старые, дети и совсем маленькие дети, верующие и неверующие, религиозные и атеисты, духовные и бездуховные – все равны перед ней. Все, впрочем, кроме мужчин и женщин, отделенных друг от друга перегородкой, но соединенных все той же стеной… Из трещины проросло деревце, а вернее, покрытый скупыми лепестками кустик, с упорной настойчивостью знаменующий силу жизни, пробивший многовековые камни, отполированные временем, омытые слезами, разглаженные пальцами, прикасающимися к ним в благоговейной надежде и отчаянии, в острой боли и медитативном отрешении…

Молодая красивая женщина в прозрачном черном шелковом платке, прижав к лицу маленькую книжку-молитвенник и судорожно вцепившись другой рукой в безжизненную твердь камней цвета слоновой кости, в каком-то гипнотическом трансе ритмично бьется, почти как в конвульсиях, прикасаясь лбом к гладким камням стены, шепчет свою молитву.

Седовласая старушка что-то громко причитает на непонятном языке, но, кажется, никому не мешает. Женщина с маленькой девочкой, цепляющейся за ее застиранные джинсы, и с другим ребеночком, висящим у нее за спиной в удобном детском рюкзачке, пытается втиснуть записку в щель между камнями, уже забитую такими же, маленькими и большими свернутыми бумажками… Два черных голубя, пристроившихся в затененной трещине стены, смотрят на происходящее. Они уже давно застыли на месте, и кажется, что они, как эти камни, пребывают там целую вечность… Откуда-то появляется и тут же растворяется обрывок то ли мысли, то ли ощущения какой-то удивительной гармонии, парадоксальной естественности всего этого зрелища. Закрываю глаза и погружаюсь в яркий теплый оранжево-красный восхитительный люцидный свет, который разливается по всему телу, наполняя ощущением безотчетной светлой радости, тепла и покоя и тут же за ним – изумления, сопровождающего это неожиданное переживание. Потом этот свет медленно растворяется в других, менее интенсивных и более земных красках, которые постепенно возвращают тебя к реальности, к жизни, к молодой женщине, которая все еще продолжает медитативно раскачиваться, не отпуская прижатый к лицу молитвенник уже побелевшими от напряжения пальцами… Вдруг до меня доходит, что меня ждут: Рубик – живущий в Израиле давнишний ереванский друг, который был моим сегодняшним гидом по Иерусалиму, — где-то там ожидает меня, наверное, уже целую вечность (странное ощущение единицы времени, навеянное всей обстановкой…)

И снова ты… Белый город удивительных камней, по цвету и качеству напоминающих скорее слоновую кость, ярко-белых утром, молочно-кремовых днем и розовато-абрикосовых на заходе солнца. Город кварталов, не изменивших своего облика за последние 2000 лет, и современных небоскребов, кочевых племен бедуинов и высших технологий, город светлых, смуглых и темных людей, каждый из которых именно себя считает хозяином этого клочка земли в этой удивительной стране суперсовременных умов и средневекового менталитета, расчетливого бизнеса и социализма киббуцев, бескорыстной мицвы и восточного коварства, выжженных барханов и оазисов-городов, возведенных посреди пустыни, золотых песочных дюн и синего моря, живой и ласковой воды Средиземного моря и высокосоляного раствора Мертвого моря, в котором не может существовать ни одна живность. Столица истоков трех религий. Божественное присутствие… Via Dolorosa, Крестный путь, Дорога Скорби. Она начинается в мусульманском квартале, возле Львиных ворот Старого городa. Это дорога, по которой Иисус Xристос прошел от места приговора к казни до вершины горы.

Вот она, первая из девяти остановок на пути к Голгофе. Когда-то здесь находилась временная резиденция прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Сохранившиеся по сей день потертые плиты каменного пола стали молчаливыми свидетелями событий, которым больше двух тысяч лет. Здесь, по преданию, произошел неоднократно описанный авторами, от Евангелия до отца Алексия Меня и Булгакова, известный спор об Истине между Иешуа и прокуратором. Здесь Иисус был приговорен к казни… “Ibis ad crucem”…

У небольшого арочного проема, почти полностью загородив узенький проход, столпилась группа японских туристов в одинаковых оранжевых маечках и канареечно-зеленых наушниках, сосредоточенно вслушивающихся в объяснения впереди идущего гида, но при этом беспрестанно щелкающих затворами фотоаппаратов. Это остановка номер шесть, часовня Святой Вероники. Здесь, по преданию, Вероника вышла из своего дома и отерла лицо Христа своим платком, смоченным в холодной воде. Мы на Via Dolorosa…

Потом опять пошли пряные ароматы и лабиринты арабского квартала, неподвижно сидящие старики, которые казались бы безжизненными мумиями, если бы не ленивые движения пальцев, неторопливо перебирающих янтарно-матовые четки, и внезапный, быстрый, сабельно острый взгляд, вдруг выскользнувший из-под опущенных век и сразу же скрывшийся под сдвинутыми мохнатыми бровями, под неподвижной маской. И промелькнувшие за углом узкого прохода фигуры молоденьких ребят в защитных формах и с автоматами наперевес. Красивый араб бежит за мной, наигранно-весело уговаривая купить инкрустированный барабан, уже за 10 долларов, хотя начинал с 40, когда я, проходя мимо и не удержавшись от соблазна, щелкнула пальцами по блестящей натянутой поверхности. «Завтра», – говорю я ему, чтобы отвязаться, и тут же вижу потухший взгляд и усталую разочарованность. Спасает положение опять же Рубик, который, взяв меня за руку, уводит дальше, вглубь квартала, и вдруг, завернув в какой-то проем, выводит к нескольким крутым ступенькам, ведущим на маленькую площадь перед Храмом Гроба Господня. Мы на вершине Голгофы. Звенит колокол. Навстречу идут двое молодых людей в черных рясах. Узнаю форму армянской семинарии. «Барев дзез, здравствуйте», – улыбаюсь я им.

Подростки весело расшумелись у ворот с армянской символикой, – она символизирует одну из шести конфессий, обосновавшихся на территории Храма. На ступеньках у соседнего входа удобно устроились два служителя в фесках – это хранители дверей храма, – члены одной мусульманской династии, которая на протяжении веков передает эту почетную миссию от отца к сыну.

Продолжает звенеть колокол. В греческой церкви идет служба. Молодая монахиня застыла перед свечой в полумраке алтарного свода. Смотрю на нее несколько минут как завороженная, не могу двинуться с места. Азарт фотографа и неудержимое желание навсегда запечатлеть это удивительно красивое мгновение берут верх, и я, понимая, что нехорошо нарушать интимность этой ситуации, все-таки поднимаю свой фотоаппарат…

Рузанна Оганджанян

Сан Франциско, Калифорния. 2015