В сентябре 1918 года азербайджано-турецкие объединенные войска под командованием Киллигиля Нури-паши – сводного брата печально известного военного министра Энвера – вошли в Баку. Накануне город покинули британские войска, отдав тем самым мирное армянское население Баку на растерзание турецким и азерским башибузукам. В течение трех дней были вырезаны от 15 до 30 тысяч армян. Свидетелем трагических событий почти столетней давности стал прадед современного российского писателя Александра Иличевского. Воспоминания прадеда, переплетенные с собственной памятью писателя о бакинских погромах 1990 года, стали частью вышедшего не так давно романа Иличевского “Мистер Нефть, друг”.

Это произведение с интригующим названием озадачило и захватило читателя. Во многом автобиографический роман построен на странном сплетении потока сознания героя и внешних событий. Действие расположенных в неправильном хронологическом порядке эпизодов в основном происходит в Баку – городе детства Иличевского. В каждом пункте жизненного пространства романа сознание героя падает в прошлое и поднимается, чтобы снова упасть. И это отнюдь не лирическая ретроспекция.

Роман начинается в конце 1980-х в парке “самого интернационального” города, где героя, от имени которого ведется повествование, грабят и избивают накуренные до одури азербайджанские парни. “Мне хочется запеть “Интернационал” – в этом желании избитого героя мало сарказма, больше тоски. Следующий эпизод – и еще одна жертва “жуткого” города – проданная в рабство девушка. “Ресторанщик – сволочь : купил меня у матери на Халстрое, куда обратно вернусь я только мертвой”. Сюжет продолжает скачкообразно развиваться, и в одном из пространственно-временных промежутков появляется Сашка Аскеров. “Через два года Сашка погибнет. В течение нескольких месяцев двухсоттысячное население Арменикенда будет покидать Баку. По воздуху – в Ереван, в Ростов и в Москву, на паромах – в Красноводск. И только в январе десантные части войдут в город, чтобы спасти не мирное население, а партийных крыс – от виселицы, поставленной “Народным фронтом” у горсовета. Самолеты, по тревоге поднятые в воздух из-под Рязани, после высадки будут очумело думать, что это – Афган. (…) Мой загремевший из-за проваленной сессии в армию однокурсник Миша Бабанов тогда получит три ножевых. (…) Еще раньше Сашка укроет у себя семью своего друга, Гамлета Петросяна. Соседи сообщат толпе. Погибнут все, кроме Эмки, одиннадцатилетней сестры Гамлета – Сашка выбросит ее в окно. Эмка пушинкой повиснет в голой кроне акации”.

Героя Иличевского тошнит в удушливой атмосфере города Баку. Причем тошнит в буквальном смысле слова. В метро. Его мучительные спазмы вызывают цепную реакцию рвоты у всех пассажиров метрополитена. “Словно неожиданное горе захватывала людей рвота, и они, согнувшись под тяжестью переживаемого, горько и содрогаясь, пытались справиться с собой. Уже облегчившиеся еще некоторое время оставались неподвижны, слабо постанывая и охая”. Физиология здесь важна. Да и потом – “в туннелях эскалатора прохладно пахло нефтью”. Нефть – основной символ романа, явление для Иличевского метафизическое. “Нефть – символ забвения”, – говорит он в одном из своих интервью. Может быть, забвения зла? “Нефть – это спрессованная злая воля, сумеречный первобытный мозг, звериная злоба. Чтобы спастись, надо уничтожить нефть, опустить ее в пекло железного ядра планеты”.

Фабула романа слоится, смысл ускользает, страх и отчаяние накрывают героя, но лучиком света вспыхивает маленькое чудо. “…Мне почему-то вспомнилось, что по-армянски жасмин – асмик. Я застыл, пораженный счастливым событием припоминания. Возможно, именно тогда у меня зародилась надежда, что все еще образуется”. Символ надежды – армянское слово.

Ну какой герой без генеалогического древа. На арену повествования выступает прадед героя-Иличевского – еврей Иосиф. А на заднем плане все тот же город Баку, но уже в 1918 году. “В сентябре 1918 года турки вошли в Баку, и город на три дня был отдан янычарам на растерзание: началась резня армян, грабежи, истязания. Большевики бежали из города. Самый безопасный путь – морем. Но город горел от бомб, и корабли, подчиняясь приказу военного командования, вышли на рейд. У пристани стояли два-три судна, вокруг женщины с кричащими детьми, узлы, чемоданы… Разьяренные, разгоряченные кровью орды накатывались на дома, убивали мужчин, насиловали женщин, девочек, грабили и жгли, и, когда нечего уже было взять, злоба выхлестывала еще круче, и просто крушили все на пути: столы, стены, мебель, детей об стену. (…) Двое турок за длинные волосы тащат женщину, и кишки – голубовато-розовые, как переливчатое горлышко сизаря,– тянутся по мостовой: спешат, тащат, видимо, прячут куда-то, – зачем?! На тротуаре дико лежит женщина с отрезанными грудями. На высоких воротах вбит гвоздь, и на гвозде за ухо висит четырехмесячный ребенок, ухо растянулось, сейчас лопнет”.

В одном из своих интервью Радио “Свобода” Иличевский вспоминал о своей юности на Апшероне: “…Я в последний раз там был в 20-летнем возрасте, в преддверии разрушения всего на свете – и Союз рушился, и все из Баку уезжали кто куда - кто-то в Израиль, кто-то в Америку, Апшерон пустел стремительно… И это время я тоже застал, когда распродавались дома, которые стали необитаемыми в мгновение ока, кто-то успевал продать за 300 долларов дом, в котором прожил с 1946 года, вместе с садом, вместе с деревьями, которые были заботливо выращены”. Из соображений ли политкорректности или по какой другой причине Иличевский умолчал о том, что уезжали, продавая дома за бесценок, а чаще вовсе бросая нажитое десятилетиями, – лишь бы самим спастись – армяне. Бежали, преследуемые озверелыми толпами убийц, бежали из города, который пропах нефтью и кровью. Ева КАЗАРЯН