Между Дедом и турком

17 апреля, 2016 - 16:23
Карабах снова стал полем боя. Если ехать из столицы непризнанной Нагорно-Карабахской республики на север, в город Мартакерт, и не свернуть вовремя, попадешь на заминированную дорогу. Она ведет прямо в Азербайджан. С этой дороги убирают мины, чтобы обменяться пленными или убитыми. А потом ее опять минируют. 10 апреля Азербайджан и Нагорный Карабах произвели обмен телами военнослужащих, погибших в ходе столкновений на линии соприкосновения. Ожесточенные бои там начались в ночь на 2 апреля; 5 апреля при содействии Москвы стороны договорились о прекращении огня, но локальные обстрелы продолжились. По данным властей непризнанной республики, на тот момент потери с обеих сторон составили 56 человек. Это самое серьезное обострение в регионе за долгие годы с окончания полномасштабной войны, начавшейся в 1988 году и ставшей одним из самых кровопролитных эпизодов распада СССР. Наш репортаж — со стороны Карабаха, но так получилось вовсе не потому, что мы больше сочувствуем армянам, а не азербайджанцам в этом конфликте. Мы оказались в Армении по другому, мирному поводу (см. материал о Медиаполигоне в Ереване на стр. 54), когда начались столкновения, и наши корреспонденты устремились на место событий. Судить читателю, но нам кажется, что этот материал — не о правых и виноватых, не об исторических склоках и памяти крови, а об абсурде и ненужности войны между нашими — в прошлом советскими — людьми. Реклама Внук Гамлета Семья 74-летнего Гамлета Григоряна 4 января 2016 года собралась еще раз отмечать Новый год, потому что в тот день из Еревана приехал внук, 19-летний Хачатур. Седой белобородый Гамлет, с черными густыми бровями, с тяжелым взглядом, остался старшим в роду, когда умер его брат. Дедушка Гамлет мог бы рассказать, как однажды ночью в Баку его вытащили из постели бойцы группы «Альфа», кинули в бакинскую тюрьму и как он остался там в живых, — это был 1990 год. Как выжил в саратовском СИЗО № 1, где за полвека до того умер доведенный до дистрофии Николай Вавилов. И как в ингушской тюрьме убили его, Гамлета, отца, которого звали Вагаршак. И внуки, в том числе 12-летний Вагаршак, названный в честь прадеда, слушали бы молча. Не глядя в глаза. Но в праздник о таком не говорят. Поэтому они сидели, ели, разговаривали, смеялись за большим столом, накрытым скатертью. Ровно через три месяца, 4 апреля семья Гамлета собралась в его родном селе Гергер за столом, накрытым ковром. На столе в гробу лежал маленький Вагаршак. Хачатур опять приехал из Еревана. Стоял в дверях, охраняя от чужих уже мертвого троюродного брата. Гамлет вышел во двор. Он не хотел никого видеть. Он стал ругаться на чужих. А потом заплакал. Мы были чужими. …Однажды к нему пришли люди с фотоаппаратами и блокнотами. Сказали — из газеты, оказалось — азербайджанские кагэбэшники, опять арестовывать. Гамлет больше не пускает чужих в свою семью. Он учился в Баку. Потом учил сам — детей в сельских школах своего родного Мартунинского района и еще в Степанакерте. Еще позже превращал Армянскую Советскую Социалистическую Республику в независимое государство — Республику Армения. Был депутатом Верховного Совета Армении первого созыва. А потом свой Арцах он превращал в Нагорно-Карабахскую Республику и до 1995 года был членом местного парламента. В дальнейшем стал министром образования и науки Нагорного Карабаха. Был ректором Арцахского университета, был политиком. Но теперь в его доме лежит его погибший внук, названный в честь его убитого отца. Гамлет дрожащим от обиды голосом говорит, что ему должен позвонить министр, принести соболезнования и объяснить, кто эти чужие. После разговора с министром он перестает нас замечать. Скрип. Покашливание. Переговоры. Наверху, в доме вокруг мертвого мальчика остались сидеть и стоять женщины. Мужчины пробирались через их причитания, похожие на песню, через плач, скрипы половиц и всхлипы, чтобы попрощаться с ребенком и выйти. В бледное пожелтевшее лицо своему 12-летнему ровеснику заглянул троюродный брат. И выбежал без шапки, со слезами. Стоял у стены, глядя в никуда, пока слезы не высохли. Спустился во двор, стал рядом с мужчинами. В селе Зораван Мартунинского района недавно построили новые дома для семей военных. Дали квартиру офицеру Татулу Григоряну. Его жена Гаяне стала работать учительницей в зораванской школе. Туда же пошли учиться сыновья: близнецы Геворг и Гор и старший на год Вагаршак. Утром 2 апреля, когда посыпался «Град», женщина была уже в школе. Она видела в окно, как бегут ее испуганные дети. Снаряд упал за школьной оградой, у дороги. Гор остался цел, он с мамой. Одноклассник, 11-летний Вардан Андреасян, был почти у ограды, его ранило в бедро. Геворг оказался дальше на несколько шагов. Его тяжело ранило в ногу, правая голень переломилась в нескольких местах. Он лежит в реанимации и еще не знает, что старший брат погиб. Вагаршак бежал последним. Он не успел. Из дома или со двора, где прощаются с умершим, гроб нужно выносить в полдень. Так делают всегда, кроме понедельника. Если хоронят в понедельник, то тело выносят в 13 часов. Никто не может вспомнить, почему так повелось. Эта традиция старше войны. Мартуни обстреливают. Слышны артиллерийские разрывы. На улице железный стол, на нем камень с землей. Зачем — тоже не знают. Гамлет все еще стоит во дворе, на земле, на которой родился. Среди почерневшей толпы своих родственников он говорит: — Всех родных потерял. На мужчин наплывают женщины; люди выходят из дома. Толпа уносит гроб по глиняной размокшей тропе, по холмам наверх, — хоронить ребенка рядом с мужчинами, погибшими в первую карабахскую войну. Русский дед — Это моя родина — война. Афган. Потом первая война, 1994 года, — 15-го мая закончили. И вот уже третья. Война остается войной. Убивать людей… знаешь, мы не хотим убивать. Не хотим убивать. Но получается, если я хочу жить, я должен. Добровольцев из Сюникской области Армении на микроавтобусах привезли в Степанакерт прощаться. Их провожает замминистра обороны НКР, генерал-майор Самвел Карапетян. А еще премьер Араик Арутюнян. Самый молодой премьер-министр, который был в Карабахе: сейчас ему 42, а когда избрали, было 33. Про него здесь говорят как про интеллигента и реформатора. Говорят, он рискнул сделать ставку на развитие гидроэнергетики, и она теперь обеспечивает 70% потребления региона. Арутюнян первым из карабахских политиков стал по-человечески и открыто общаться с прессой. Этот милый и любезный человек в очках теперь тоже в военной форме. И перестал беседовать с журналистами. Мужчин уже переодели, выдали вещмешки и старые автоматы и построили на площади Возрождения, у здания ветеранской организации. Почти 300 человек — и никто не знает точно, куда они сейчас поедут. Талыш? Мадагиз? Мартуни? Манвел Агаджанян родился в 1957 году. Ему все равно куда. С 1990 года его прозвали Командос; он говорит, что всегда воевал и будет воевать. Смеется, сверкает глазами и спрашивает: — Как думаешь, хочется мне убивать? Среди добровольцев 50-летние и даже 60-летние. Самые веселые и самые лихие. Они говорят, что еще в прошлый раз не закончили. Что, может, и не очень-то уже вояки. Но будут стоять со своими сыновьями — там. И будут для них опорой. А если надо, то мишенью. Говорят, что теперь не остановятся и в Каспийском море искупаются. Добавляют, правда, что только Дед может их остановить. Как Дед скажет, так и будет. А если не скажет, до Баку дойдут. Дедом они называют президента России. Только он им указ — так они говорят. Разговоры о том, что скоро на границе что-то будет, начались за 2–3 месяца до событий 2 апреля. В Ереван стали приезжать армяне из других областей, из других стран — собираться на войну. Многие военные, бывшие военные, да и просто крепкие ребята недовольны президентом Армении Сержем Саргсяном. Давид при его упоминании взрывается. Колотит руками по воздуху, грозит указательным пальцем, раскачивается. — Я вам уверяю! Мне становится горько, когда народ страдает не из-за того, что азики стреляют. Нет. У нас нету правительства. Наша республика (это про Армению. — «РР») как всадник без головы катится в пропасть в прямом смысле слова. 20 лет! Что они сделали за 20 лет, чтобы защитить границы? Если вы говорите, что один народ… Я все отлично понимаю. Все равно вариантов нет. Я уверяю тебя: если мы пойдем, будем двигаться вперед, нас на куски порежут. Не азики. А те, которые строят эти: «Давай дерись, лай себе, лай, но только не кусайся». Когда началась война, эти мужчины не забыли про свое недовольство — вопрос так не стоял. Они уверены, что Саргсян ничего здесь не решает. По неофициальной информации, добровольцев, которые приехали в Карабах, вооружает и одевает Минобороны Армении. И число их оценивают в несколько тысяч человек. В оперативном штабе Минобороны Нагорно-Карабахской республики заявляют, что армия обороны НКР ведет боевые действия в своем штатном составе. Что добровольцев в армии 2%. Многие из них приехали сюда жить заранее и получили гражданство. На вопрос о возможном вмешательстве России строго отвечают, что рассчитывают только на участие в переговорном процессе. Пресс-секретарь президента НКР Давид Бабаян про Россию тоже не говорит, но довольно уверенно указывает на другую сторону конфликта — Турцию: — Ясно, что Азербайджан в одностороннем порядке не мог принять такого решения. Особенно учитывая, что в последние годы начиная с 2011-го отношения Азербайджана с Турцией вышли на качественно новый уровень. Они постоянно заявляют, что Турция и Азербайджан — это один народ, но два государства. Причем временно два государства. Придет время, и они все равно поднимут вопрос о том, чтобы стать одним государством. Турецкие военные, представители генштаба постоянно находятся на территории Азербайджана. Во время войны 1991–94 годов с турецкой стороны участвовали в боевых действиях генералы турецкой армии, а также представители разных радикальных группировок. То есть можно предположить, что Турция действительно в какой-то степени подстегнула Азербайджан к такого рода действиям. Мужчины, стоящие в центре Степанакерта, верят, что Россия их поддерживает. Они слышали, что Россия продала Азербайджану оружия на несколько миллиардов долларов. Танки, «Смерчи», «Солнцепеки», из которых их теперь убивают. И не понимают, почему. Вачик Хачатрян называет себя атаманом Сюникской области Армяно-славянского казачьего объединения. Ему Дед тоже указ. Но он надеется, что в России понимают, где чья земля: — Мы, знаешь, тоже все забываем. Это тоже из-за вас. Ну нельзя. Ну немножко армянский земля осталась. На донышке. У вас дома, у чеченцев. У них есть такой обычай — уважать свою традицию, свой народ, свой обычай, свои земли, свои горы. Ну представь, что мы тоже. Если это наши древние, дедовские, прадедовские и наши земли, то не надо… 40 лет нам не учили в школе, что Нагорный Карабах — земля армянская. Но по договору ли, без договора — это известно всем. Что говорят на камеру политики, их, похоже, не очень волнует. Добровольцы сообщают новости: — Ростовские пацаны уже сказали «наших бьют» — и едут, собираются. Слышали про несколько групп «ростовских пацанов». Человек по 30. Их ждут. Не как военную подмогу. «Наших бьют» — во сто крат дороже официального заявления России о том, кто прав и кто первый начал (которого, впрочем, тоже очень ждут). Добровольцев загружают в пустые пазики. Уже торопят, дали команду. Докуривает сигарету у автобуса Давид. Давиду Амирьяну 28 лет, он гражданин России. В Ереване у него квартира, но сам он уехал в Екатеринбург: там больше заработаешь. Там у Давида фирма «Азимут» — он гендиректор, но оформил ее на другого человека («Ну понимаешь, чтобы проблем не было»). Две недели назад вернулся в Ереван, вроде как отдохнуть и родных повидать… А теперь его сажают в пазик. — Давай, Давид, уже пора! — Семья есть? — Сын! 2 года. — Он где? — В Ереване с женой остался. — Эй, Давид, иди уже, — кричат ему и тянут в машину. — А что жена сказала? Как отпустила? — Что сказала? Что сказала! Сейчас я тебе покажу, что сказала. Давид дотягивается до нагрудного кармана под бушлатом, достает телефон. Возникает мысль — вот сейчас он даст прочитать злобную эсэмэску оставленной жены. — Что она мне сказала!.. Давида уже за плечи дергают, а он не сходит с места и показывает мне телефон. Там фотография маленького мальчика и женщины, спящих на одной подушке. Они крепко спали, пока Давид уходил. — Вот что она мне сказала... В воскресенье вечером Давид сел в пазик. В понедельник утром до первой линии так и не доехали пятеро добровольцев, которых везли из той же Сюникской области Армении. На подступах к Мартакерту по автобусу ударил беспилотник. Погибли все, кто был внутри. Крест и куры Посудомойка войсковой части из Мартакерта Сильва Исраилян прикрепила себе на свитер золотой крестик — булавкой, прямо сверху, на левой груди. — Я войну уже знаю. Это другое. Эти звуки. Вечером слышны: дром-дром-дром. Перемены не было. 5–10 минут. Это как будто эпицентр. Я не хочу в войну жить. Сильве неловко принимать гостей не в своем доме. Здесь свекровь живет старая, у нее все по-своему, и Сильва стесняется, что кровати не прибраны, и что плитка у кровати, и надо же угостить, а у нее дома все по-другому… Сильва потеряла свой дом в первой карабахской войне — он остался на той стороне, азербайджанской. Она переехала в Мартакерт, вышла замуж за Алексея, они родили Нору и как-то по-своему обустроили дом: чтобы плитка где надо и чтобы не стыдно было… Но потом случилась ночь на 2 апреля. — Все было скоро так. Дочка делала уроки. В 4 часа стали бомбить. Ну бледной стала доченька. Одним вечером «безлетный самолет» был (беспилотник. — «РР»). Все рисовал. Фотографировал. А после этого… Их 14-летняя Нора перестала есть. Они уехали в село Нижний Оратаг к бабушке, за 6 километров от Мартакерта. Машины у них нет, но выручили соседи. Уезжали многие, почти все. За два дня в Мартакерт прилетело 34 снаряда. Попадали в дома, срезало один кипарис, — он так и остался лежать поперек дороги. — С 1 на 2 апреля сначала два села, Талыш и Мадагиз, стали обстреливать, — говорит глава администрации Мартакертского района Владимир Хачатрян. — И школы, и детские сады. Эвакуировали детей, потом всех жителей. Со 2 апреля днем стали бомбить город (Мартакерт. — «РР»). Здесь пострадавших нет, а вот в селах — трое. В Талыше только военные остались, еще под обстрелом села находятся. Бомбардировки идут. Но местные жители говорят, что на самом деле из Талыша и Мадагиза, а тем более из Мартакерта уехали не все. Старики остались. И не только. Кто-то прячется в подвалах. В мартакертском доме, куда попал снаряд, пробита крыша. Окна выбиты, кругом осколки. Бутылка водки и помидоры остались на месте. И куры. Напуганные куры не выходят на открытое место, они под пристройкой кивают друг на друга. Каждый день Сильва и Алексей ездят на машине вместе с соседями в Мартакерт — кормить кур, своих и чужих. А потом едут обратно. Мы торопимся. Обстреливают. Слышен гул. Сильный гул. В Мартакерте беспилотник. Его сбили. Про эти беспилотники-камикадзе теперь все говорят — и военные, и местные жители. Раньше такого не видали. Самолет сам наводится на цель и врезается в нее, взрывается. Говорят, нет от него спасения, если только не сбить. По дороге из Мартакерта в Степанакерт — каменные обломки домов. Ржавые скелеты БТР, ржавые остовы КамАЗов, все с прошлой войны. Среди них пасутся овечки, строятся новые укрепления, ставятся новые пушки. Жители рассказывают, что после войны здесь не стали ничего восстанавливать. Людей целыми селами переселяли чуть дальше, строили такие же дома, а к прежнему названию села добавляли «Новый…». Теперь с теми, старыми, осталась стоять обстрелянная десятка, у обочины, без лобового стекла. Мимо несутся машины — везут раненых. — Снаряд. По-моему, это была гаубица. Осколочный снаряд. Точно не знаю. — Осколок попал? — Сюда, в ногу. В это время волна подбросила. Я… Виталий Тунян, ему 20 лет, показывает на голову. Потерял сознание. — Было это пять или десять минут. После этого я пришел в сознание. Я в казарме был, в Мадагизе, второго апреля. Снаряд попал в казарму, где стоял Виталий с товарищами. Двое раненых лежат с Виталиком в одном госпитале, в Степанакерте. — Было пять, шесть или семь человек. Двое погибли там-то. Один сейчас в госпитале, в Мартакерте. Руки у него еще дрожат. Он в первый раз, по призыву. Осталось служить 3 месяца. До этого все было очень хорошо, говорит. Потому что ничего не было. — Нет, я пойду снова, в Мадагизе. Хочу служить. В эту часть. Больно… Не помню. Мой брат тоже служит сейчас. В Ереване. Меньше на 2 года. Я из Иджевана. Врач: — Местный он, местный, из Карабаха. У нас других людей нет. Это наша армия, созданная. Воюем вместе. — Мама приходит? — Не знает. Не скажу. Смеется. А руки трясутся. — Если завтра моего сына возьмут на передовую, я сама возьму в руки винтовку и пойду. Я рожала после первой войны. У меня другие цели были — чтобы это потерянное поколение восстановить. И в 96-м, 97-м, 99-м. Разница 2 года. Рожала — и все мальчиков… А сейчас, если моего ребенка возьмут, какого черта мне здесь сидеть? Карина Мусаелян работает в Степанакерте, на радио. Она тоже пришла в госпиталь. Карина верит, что у мальчиков, которых рожали после войны, особый воинский дух. Что он передан генетически. — А рожали как… В 93-м году я беременная до седьмого месяца ходила на работу. Под «Градом», под пушками. В 93-м году мой первый сын умер. Асфиксия была. Его поместили в кювез маленький, и в этот момент отключили электричество. Снаряд попал прямо рядом… Мальчик. 4200. Во время войны какая ситуация была? Ничего! Никаких продуктов, ничего не было. Родственники, знакомые, коллеги по работе — кто где что находил, приносили мне. Кто лимончик, кто кусочек торта. Ну в общем… В 94-м году я снова забеременела. И плохо себя чувствовала. Меня взяли в больницу в апреле месяце, вроде на сохранение. А в этот момент самолетом бомбили. Прямо рядом с больницей. И у меня выкидыш случился в таком состоянии. Потом я два года думала — ничего не надо, подожду, когда все наладится. В 96-м, когда перемирие наступило, уже можно было подумать. Потом, знаете, тогда такого момента не было, чтобы планировать. На один день приходил муж и на десять дней уходил. И что сказать: «сейчас не время» или как? Думаешь, а может быть, это последний случай, может быть, потом вообще ничего не будет! Но потом было. Ее муж, военный, умер в 99-м. С тремя детьми, от года до четырех с половиной лет, Карина осталась одна. Старшего мальчика сбила машина, когда ему было 7 лет. Заново собирали кости ног, как мозаику. Хотели ампутировать, но все-таки собрали. А теперь вот старший собирается пойти воевать. — Позвонил — «я еду». Я говорю: никто тебя здесь не ждет! Там лучше пользу принесешь. Году в 2012-м мы получили квартиру как семья погибшего. Шикарную, в новом районе. Квартал Арцах называется. Хорошие условия. Хоть как-нибудь… У нас, у карабахцев, у всех такая история. Поэтому нам смысла нет начинать все это. Война ничего не дает. В конце концов, должны сесть за стол переговоров. Конь без всадника В столице Карабаха на улице Маштоца у дома номер четыре опять встали к столу с ковром. Между соседними домами натянуты веревки с бельем. На третьем, на четвертом, пятом этажах. Там крики. Стоны. Гудки автомобилей. И военный оркестр. Масис Товмасян. 32 года. В голову. Жену Элен выносят на руках из дома. Не идет сама — падает. Священник, отец Терминаз, вчера отпевал человека без головы. Гарибьяна Гранта, 69-летнего военного шофера, так и хоронили обезглавленным. Около Мадагиза. Теперь священнику каждый день кого-то отпевать. Военный показывает фотографию коня. С этим конем сфотографировались десятка два, может, солдат — по очереди. Конь прискакал из Азербайджана в Армению. Он не догадывается, что перебежал через границу: он не знает границ. В него не стреляли. Армянские военные забрали его в часть: говорят, хороший конь. 5 апреля объявили перемирие. Кого ни спроси, все говорят: «Это не конец». Готовятся и ждут. На границе Азербайджана, Ирана и Нагорного Карабаха, в Гадрутском районе днем перестали стрелять. Там когда-то была железная дорога, там когда-то жили азербайджанцы. Им пришлось уйти и оставить здесь могилы своих родных. Там, на кладбище, теперь воткнут неразорвавшийся снаряд «Смерча». Он торчит среди могильных плит. Там была станция Султанлу. Из Степанакерта в Армению уезжает машина скорой. Медики останавливаются попить водички у источника. Хорошая здесь вода… Они не торопятся — в скорой их ждет майор, которого раненым отправили в Ереван, да только спасти не смогли, он умер в госпитале. Их ждет мертвый майор. Его везут в деревню хоронить. — Эй, Давид, привет! Ты как там? — Да мне же… меня не сильно. Только немного зацепило. Только нога. Снаряд летел. Давид Амирьян из Екатеринбурга был в Талыше. Жене позвонил, только когда его, раненого, повезли в Ереван. Говорит, несильно, только царапнуло. Но они все так говорят. — Перемирие… Груз 200 вчера отправляли, два человека. Добровольцев еще набирают. Перемирие. Сильва и Нора пока уехали в Степанакерт. Нора уже начала есть. Алексей остался кормить кур. — Какое перемирие — Бог его знает какое!.. Дочка боится. Я в ту войну еще был. А теперь каждый день… Мне 52 года. Плакал. На выезде из Степанакерта машину тормозит гаишник. Просит подвезти добровольца. Нараир Овсепян 3 апреля ехал сюда из села Сисиан Сюникской области Армении. Из того самого села по той же дороге, откуда в автобусе ехали добровольцы, убитые ударом беспилотника. Нараир успел. Теперь едет домой. У него «огромное настроение большое». Его ждут жена, дети, родственники. У Овсепяна свой бизнес, магазин купли-продажи автомобильных запчастей. Он показывает фотографии убитых зайцев и птиц: увлекается охотой. Нараира отправили в Ванк, в Гадрутский район. С автоматом. Он говорит, какой бы приказ ни дали, он бы это сделал. Но он не стрелял. Забрал с собой три патрона, которыми никого не убил. — Там, с азербайджанской стороны, в своих деревнях люди не могли уйти и погибли. Завтра все скажут, что это мы сделали. Это не мы. Нараиру очень хочется, чтобы это были не они. Опустив глаза, он говорит, что азербайджанцы сами взрывали мосты, чтобы люди не смогли уйти. Он хочет верить, что так и было. Нормальная жизнь В Карабахе говорят, что нормальная жизнь — мирная. В той мирной жизни Карина с тремя сыновьями в 2012 году выбирает кухонный гарнитур для «шикарной квартиры» в новом районе Степанакерта. А 19-летний Хачатур в январе 2016-го слушает рассказы деда Гамлета, тайком перебрасываясь с друзьями эсэмэсками. Давид оформляет свою фирму в Екатеринбурге на другого человека, чтобы проблем не возникло. Нараир убивает только птиц, оленей, лис и режет только баранов. Но в Карабахе знают, что настоящая жизнь — это война. — Ради Бога, не надо так. Ара! Оставьте людей, пускай они по-своему живут. В конце концов, Бог создал человека и дал ему и хлеб, и воздух, и воду… Ара! Дайте подышать этим воздухом! Всего лишь. Бог, воздух, человек, жизнь, смерть — про это в Арцахе нельзя не думать. Война не дает забыть. Люди хоронят, люди плачут, люди горюют, люди готовятся к смерти. Война дает им свободу быть настоящими и думать о важном. Давид Амирьян, который приехал к жене и сыну с осколком из Талыша, больше не вернется в Екатеринбург. Говорит, что подумает, что пока еще не решил… Но он не вернется. Мальчик Вардан, бежавший в школу Зоравана под «Градом», сказал: «Все равно я вырасту и отомщу за себя». Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Он хочет стать тем, кто отомстит за себя. Доброволец Нараир смотрит в пол. Катает в руке три патрона от Калашникова. А потом отдает их мне. Нараиру дали оружие, чтобы стрелять, но патроны остались целы. Кажется, ему претят убийства. Ведь ему 30. У него длинные ресницы, у него мальчик и девочка, и жена, и дом, и бизнес. Патроны держишь как талисман, чтобы поверить: этому человеку не хочется убивать, ему больше не придется. Но через минуту Нараир лезет в правый карман и достает черный пистолет. — Это твой? — Да. — Личный? — Да. — Макаров? — ТТ. — Зачем? Нараир Овсепян из Сисиана смотрит мне в глаза и отворачивается.

Комментарии

ТОЧНО КАРАБАХ, СТАНЕТ ДЛЯ АЗЕРБАЙДЖАНЦЕВ,КАК ДЛЯ СЛОНОВ, КЛАДБИЩЕМ АЗЕРОБАРАНСТВА.
ВСЕ ЧТО СВЕТИТ ВООРУЖЕННОМУ АЗЕРБАЙДЖАНЦУ В КАРАБАХЕ, ЭТО ПУЛЯ!!!

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image