Суд над Согомоном Тейлиряном

Исполнилось 95 лет, как народный мститель Согомон ТЕЙЛИРЯН убил в Берлине одного из главных организаторов геноцида армян 1915-1923 гг. Талаата. Вскоре состоялся знаменитый судебный процесс, решением которого Тейлирян был оправдан. Метко стрелять он научился еще в добровольческом отряде Арменакянов. Во время геноцида погибли 85 членов рода Тейлирянов, а из 17 членов его семьи спаслась лишь его племянница, так что у него были все основания мстить туркам.

После трагических событий Тейлирян связался с Дашнакцутюн и стал народным мстителем. Первой его мишенью был предатель и агент Талаата, некий Арутюн Мкртчян, передавший туркам списки армянской интеллигенции, большинство представителей которой были депортированы и убиты. Потом настал черед самого Талаата. Тейлирян долго выслеживал турка, нашел его и сделал главный в своей жизни выстрел… После суда Тейлирян жил в Сербии, а в 1950-м переехал с семьей в США. Умер в 1960 году.

Недавно в эфире радиостанции «Эхо Москвы» прозвучала беседа замглавного редактора и сооснователя «ЭМ» Сергея БУНТМАНА и историка Алексея КУЗНЕЦОВА, посвященная процессу Согомона Тейлиряна. Они давно ведут цикл передач о громких исторических процессах в формате живого диалога. В контексте нынешней ситуации выбранная ими тема о процессе Тейлиряна, о турецкой политике и о геноциде армян прозвучала особенно актуально. Предлагаем эту беседу с некоторыми сокращениями.

С.Бунтман: У нас сегодня замечательный процесс. Если не день в день, то месяц в месяц с 95-летием этого знаменательного события и процесса. Согомон Тейлирян убивает Талаат-пашу в Шарлоттенбурге в Берлине. И это акт мести. Как вы его не представляйте, это акт мести за геноцид армян, так как Талаат-паша один из главных организаторов.

А.Кузнецов: Один из трех. А в каком-то смысле самый главный организатор.

Бунтман: Даже по сравнению с Энвер-пашой?

Кузнецов: Даже по сравнению с Энвер-пашой. Потому что, по крайней мере, оперативное руководство всем этим кошмаром держал в своих руках Талаат-паша. Если Энвер-паша – может быть, главный проводник этой идеи, то Талаат-паша – конечно, главный исполнитель. Такой своеобразный Эйхман этого дела. Дело в том, что кошмар 1915 года – это самая страшная армянская резня в Турции, но далеко, к сожалению, не первая. Были также периодически повторявшиеся более локальные, менее масштабные, но от этого не менее кошмарные события.

Бунтман: Итак, Согомон Тейлирян.

Кузнецов: Согомону Тейлиряну 23 года в момент, когда он совершает этот акт возмездия. Он уже прожил достаточно трудную жизнь даже для армянина, этнического армянина и турецкого подданного, потому что его семья уже пыталась перебраться в Сербию. Отец ездил туда. Посмотрел как там и вернулся, чтобы забрать семью. Отца тут же арестовали и на несколько месяцев бросили в тюрьму. Одним словом, это один из тех людей, которые несправедливость положения армян в Османской империи на своей шкуре почувствовали еще до 1915 года. Он учился в Германии. Когда началась Первая мировая, он вернулся, вступил в армянские добровольческие военные формирования. А дальше запускается этот совершенно чудовищный механизм геноцида. Я хочу привести всего один коротенький документ на этот счет, хотя таких документов много. К материалам дела на берлинском процессе, в частности, была приложена такая телеграмма от 15 сентября 1915 года, подписанная министром внутренних дел Османской империи Талаат-пашой. Цитирую: «Уже сообщалось, что по приказу Джемиета правительство решило полностью уничтожить всех армян, проживающих в Турции. Те, которые воспротивятся этому приказу и данному решению, будут лишены гражданства. Невзирая на женщин, детей, больных — какими бы трагичными ни были методы уничтожения, — не внимая голосу совести — положите конец их существованию». Вот эта, пожалуй, самая красноречивая из этих телеграмм.

Бунтман: Очень сложно после этого говорить о каком-то спонтанном движении, а не о геноциде.

Кузнецов: И я хочу сказать, что абсолютно не случайно, что в 30-е годы Гитлер вспомнит геноцид 1915 года и скажет: «Действуйте! Ну, кто сейчас помнит о том, так сказать, армянском геноциде?» То есть иными словами, история победителей, если мы будем победителями, она их прикроет. Ну, об армянском геноциде, как мы знаем, и сейчас помнят многие. И это действительно по-прежнему является одним из очень важных и политических факторов. Но давайте вернемся к этому делу. Не случайно очень часто это дело называют не делом Согомона Тейлиряна, а делом Талаат-паши, потому что фактически суд превратился в суд над Талаат-пашою уже убитым. И в этом заслуга, конечно, немецких юристов. Так вот, я придумал название для своей гипотетической статьи. Я бы назвал это дело «Делом трех альтернатив», потому что альтернатива стояла перед самим Тейлиряном, перед его адвокатами и перед судом. Альтернатива, стоящая перед Тейлиряном, в том, что его действия не были спонтанными, он действовал в соответствии с решением IX съезда партии Дашнакцутюн, которое было принято в 1919 году и которое, собственно говоря, вылилось в то, что известно как операция «Немезис».

Бунтман: То есть Немезида.

Кузнецов: Да, в честь богини возмездия Немезиды. Он на самом деле действовал как агент, как агент армянского народа, как агент этой партии, который выполнял задание. Вот как рассказывает сам Согомон Тейлирян в своих мемуарах… Мемуары записаны не им, но они записаны с его слов, так сказать, литературно обработаны. Вот что он пишет о своей встрече с Талаат-пашой в Берлине: «Он сделал на балконе пару шагов, внимательно изучил тротуар сперва вверх, затем вниз по улице и, словно под тяжестью каких-то мыслей, опустил голову. По-видимому, жизнь его была нелегкой после совершенного неописуемого преступления. Во всяком случае, хотя и прошло пять-шесть лет, но страх не отпускал его. На своих широких плечах он нес два оглашенных смертных приговора: Военного трибунала Константинополя и Армянского революционного союза. Первый для него, вероятно, имел реальное значение: вместо того чтобы возвеличить его дела за «преданность нации», в его родном государстве его приговорили к смерти, словно обычного преступника. Но время могло бы уладить это «недоразумение», будущие поколения оценили бы совершенное, если бы… Если бы не было приговора Армянского революционного союза». То есть сомнений нет. По крайней мере сам Согомон Тейлирян себя ощущал мстителем не только за гибель всей своей семьи, но и за гибель тех сотен тысяч армян. Одним из главных виновников преступления был Талаат-паша. Но перед Согомоном стояла дилемма: выступить, как достаточно часто выступали люди, совершавшие террористические акты возмездия - на суде с прямой декларацией этого, предстать в облике такого открытого мстителя, - или пойти другим путем. Ведь операция еще продолжалась. И оглашение деталей, увод судебного разбирательства в сторону мог бы повредить другим людям.

Бунтман: То есть деталей собственно самого убийства, его подготовки.

Кузнецов: Если бы Тейлирян открыто сказал: «Я выполняю решение», то те люди, то есть приговоренные, которые еще не были настигнуты мстителями, естественно, в еще большей степени затаились бы, так сказать, предприняли какие-то еще меры. И как я понимаю, видимо, именно это определило изобразить из себя человека, осуществившего спонтанное мщение. Он не скрывал, что он мстит за смерть своих близких. Но вот он случайно встретил убийцу своих родных на улице. И он сделал свой выбор. Дальше защита. На что могла давить защита? Защита могла, и для этого были все юридические основания, упирать на то, что Талаат-паша был действительно приговорен к этому моменту к смерти. Над ним висел не отмененный смертный приговор в самой Османской империи.

Бунтман: Это первое.

Кузнецов: Да, первое. Это, кстати, в материалах суда будет звучать. Об этом приговоре говорилось. И прокурор, выступая, будет говорить, что: «Если мы хотим уважения к решению нашего суда, то мы должны уважать решения любых других судов», — имея в виду в данном случае этот константинопольский трибунал. Это достаточно интересная история. Дело в том, что организаторы геноцида очень старались сохранить все это в тайне и вообще делали вид, что речь шла всего лишь об операции переселения нелояльного армянского населения во внутренние районы, подальше от возможного соприкосновения с русской армией на Кавказе. Вплоть до того, что инструкции, которые отправлял Талаат-паша в вилайеты и всем наместникам, также содержали прямое указание немедленно эти письменные инструкции уничтожить. Некоторые люди, видимо, из соображений самозащиты, понимая, что они творят чудовищные преступления и что они могут быть за это привлечены к ответу, эти телеграммы сохранили на случай, если им придется сказать: «Вот я всего-навсего выполнял приказ. Вот, пожалуйста, он у меня на руках».

Бунтман: Ну да.

Кузнецов: И это станет потом материалами обвинения в трибунале. И после всех событий, переворотов, которые произойдут в Османской империи в результате поражения в Первой мировой войне. В ноябре 1918 года, сразу после того, как война фактически закончилась, султан Мехмед VI создает правительственную следственную комиссию, комиссию Гасана Мазхар-бея, которая должна была разобраться с этими самыми событиями. Там было создано несколько комиссий и планировалось создание еще по округам различных следственных и судебных органов. Но эта работа не была доведена до конца, потому что после кемалистского переворота в 20-м году все это было немедленно прекращено. И более того, некоторые уже казненные были приравнены к национальным мученикам, их семьям были выплачены пенсии. То есть кемалисты достаточно быстро показали свое отношение вот ко всему этому происходящему. То есть этот вот приговор константинопольского трибунала, турецкого трибунала, стал возможен только потому, что он попал в уникальный короткий двухлетний период, когда Турция стыдилась того, что она совершила. Как мы знаем, до сих пор турецкое правительство не признает факт геноцида. Турция, конечно, очень боялась, что если она не будет этого делать, то это повлияет на послевоенную ее судьбу. Поэтому было проведено достаточно добросовестное, достаточно объективное исследование. Причем в основном турецкий трибунал заслушивал не свидетеля, а разбирался с документами, в том числе вот с такого рода телеграммами, как та, что я процитировал. И в результате организаторы геноцида, в том числе Талаат-паша были приговорены турецким судом к смертной казни. И это потом будут руководители операции «Немезида» всячески подчеркивать: «Мы исполняли не только наш акт мщения, но и приговор турецкого суда».

Бунтман: Ну и вообще-то да.

Кузнецов: И вот ситуация, когда 15 марта 1921 года на улице Талаат-паша был убит. Это описано в воспоминаниях Тейлиряна: как набежала толпа, набросилась на него, даже кто-то хотел его убить.

Бунтман: Но он не пытался скрыться?

Кузнецов: Он не пытался скрыться. Известна единственная знаменитая фраза, которая везде цитируется, немножко по-разному. Когда его ударили, и он в гневе воскликнул: «Вам что? Он турок! Я армянин!» — то есть это как бы наше дело, это к вам не имеет отношение. Он был препровожден в полицейский участок. Было проведено следствие. И состоялся суд. Суд был организован весьма добросовестно. Это Берлинский окружной суд. Его возглавлял, это дело рассматривал, председательствовал председатель окружного суда доктор Лемберг. Были два переводчика-армянина, поскольку Тейлирян, видимо, недостаточно знал немецкий язык. Председательствующий к нему обратится с вопросом: «Что Вы хотите добавить?», он скажет: «Я почти ничего не понял из того, что они говорили. Но я не сомневаюсь, что они все сказали правильно. Мне добавить нечего». Тейлиряна защищали три немецких адвоката. И один из них, доктор Нимайер, был крупным юристом. Это профессор права Кельнского университета. Два других адвоката - Адольф Фон Гордон и Иоганнес Вертауер – это тоже известные берлинские адвокаты. То есть защита выступает целой командой и выбирает другую линию поведения. Как показал результат - правильную. Защита ссылается на то, что не может быть признан виновным человек, который в момент совершения инкриминируемого деяния не отдавал себе отчет в том, что он делает. То есть они работают на состояние невменяемости. Конечно, адвокаты понимали, что очень важно, во-первых, представить все обстоятельства того, за что именно мстил Тейлирян. И во-вторых, в данном случае немецкий суд рассматривает не только конкретное дело.

Бунтман: Процесс плавно переходит из дела Согомона Тейлиряна в дело Талаат-паши и дело организаторов геноцида армян в Турции.

Кузнецов: Совершенно верно, потому что немецкий суд не намерен затушевывать обстоятельства произошедшего. Я хочу процитировать ключевой, на мой взгляд, момент допроса Согомона Тейлиряна. Допрос проводит председательствующий, судья Лемберг. «Председатель: Так как же были убиты ваши родители?

Тейлирян: Во время ограбления по нас открыли огонь спереди колонны, — он рассказывает о том, как их депортировали, гнали колонной, — в это время один из жандармов поволок мою сестру, и моя мать стала кричать: «Ослепнуть бы мне!» Этот день я больше не помню, не хочу, чтобы мне напоминали про этот день, лучше мне сейчас умереть, чем рассказывать про этот черный день.

Председатель: Но я должен обратить ваше внимание на то, что суду очень важно, чтобы об этих событиях было рассказано Вашими устами, ибо вы единственный, кто может что-либо сообщить об этих событиях. Постарайтесь собраться с силами и овладеть собой.

Обвиняемый: Я не могу все это рассказать, потому что каждый раз я все заново переживаю. Все захватили и унесли, меня ударили. Потом я видел, как топором размозжили голову моему брату.

Председатель: Ваша сестра, которую увели, вернулась?

Обвиняемый: Мою сестру поволокли и изнасиловали.

Председатель: Она вернулась?

Обвиняемый: Нет.

Председатель: Кто разбил топором голову вашему брату?

Обвиняемый: Как только солдаты и жандармы начали избиение, появилась толпа, и в это время моему младшему брату размозжили голову, а мать свалилась.

Председатель: От чего?

Обвиняемый: Не знаю, от пули или от чего-нибудь другого.

Председатель: Где был ваш отец?

Обвиняемый: Отца я не видел, он был далеко впереди, но и там была свалка.

Председатель: Что вы сделали?

Обвиняемый: Я получил удар по голове и упал на землю. Дальше не знаю, что произошло.

Председатель: Вы остались лежать на месте избиения?

Обвиняемый: Не помню, сколько времени я там оставался, может быть, дня два. Когда я открыл глаза, то увидел вокруг много трупов, так как весь караван был перебит. Я увидел очень длинные кучи трупов, но в темноте не мог все разобрать. Сначала не знал, где я, потом понял, что кругом действительно трупы.

Председатель: Нашли ли вы среди мертвых тела ваших родителей, сестер, братьев?

Обвиняемый: Труп матери лежал лицом к земле, а брата — на мне. Больше я ничего не мог установить».

Председатель суда не мог не понимать, что он работает на защиту. Выспрашивая подробности, он не мог не понимать, какое впечатление они производят на присяжных. И более того, несколько раз настойчиво председатель спрашивает: «Как вы думаете, каковы были причины геноцида?». Тейлирян в связи с выбранной линией защиты, хотя, конечно, у него были определенные представления о причинах геноцида, но поскольку тут ему нужно показать спонтанного мстителя, он уходит от этого: «Я не знаю. Я не понимаю. Я не знаю». А председатель настаивает, настаивает, настаивает. То есть, видимо, он был сторонником той мысли, что в данном случае берлинский суд судит не столько Согомона Тейлиряна, сколько он судит вот то, что творилось.

Бунтман: В свое время я был поражен, когда узнал о ходе процесса. Все пытался поймать тот момент, в который суд решил заниматься в глубину обстоятельствами геноцида армян.

Кузнецов: Консенсус по этому поводу возник еще до начала суда. Потому что в финальном выступлении прокурора и в выступлениях всех трех адвокатов настойчиво проводится мысль: «Мы здесь судим, и от того, какое решение мы примем, во многом зависит в том числе репутация Германии. Это тоже, конечно, надо понимать, что это 1921 год. И что Германия, которую в Версале провозгласили едва ли не единственным поджигателем, единственной виновницей Первой мировой войны, испытывала определенный комплекс. Это все прекрасно понимали. Более того, был заслушан в качестве свидетеля высокопоставленный германский военный, который был одним из инструкторов, обучавших, готовящих турецкую армию. И он свидетельствовал о том, что действительно жестокость была очень присуща политике турок в отношении армян. Что это все не какие-то случайные эксцессы, а что это целенаправленная политика. Суд как раз очень широко постарался исследовать все обстоятельства вокруг всего этого дела. За что, естественно, ему честь и хвала.

Бунтман: И при этом еще они понимали, что Германия конца 10-х – начала 20-х годов – это еще и пристанище для очень многих младотурецких деятелей. Вот младотурецкая партия – это ведь первоначально никакие не социалисты, не кемалисты, никто. Это младотурецкая партия. Но многие деятели младотурок нашли пристанище в Германии и, кстати, там имели контакты не только с кемалистами, но и с советским правительством.

Кузнецов: Вот то-то и оно, что суд происходит на очень запутанном внешнеполитическом фоне.

Бунтман: Да, это декабрь 1920-го. И начинается 21-й год. Идет советизация Армении.

Кузнецов: А так ведь действительно Кемаля, будущего Ататюрка, в советской России очень многие восприняли как революционера, как потенциального союзника на Ближнем Востоке, и поэтому особенно старались.

Бунтман: Упорно говорят, что есть партбилет ему выписанный. Он его не брал, но он есть.

Кузнецов: Вы понимаете, вот тут, мне кажется, это касается, конечно, немецких юристов, у меня такое ощущение, что, с одной стороны, европейцы понимали, что Восток – это не Европа, и европейскими политическими терминами далеко не все можно описать. А с другой стороны, какой еще язык им был известен? Они пытались это как-то сделать. О том, что такое Талаат-паша и его товарищи по триумвирату, в этом тоже не сразу разобрались, даже те же турецкие армяне. Ведь сначала в 1905-1906 годах была даже иллюзия, что смена власти послужит облегчению положения турецких армян. И только потом стало понятно, что к власти пришли националисты, может быть, еще более чудовищные, чем те, что были до этого при старом режиме…

Бунтман: Да, несомненно более чудовищные.

Кузнецов: Несомненно более чудовищные. Это, извините меня, пантюркизм, которого старая, добрая Османская империя себе не позволяла.

Бунтман: Конечно. Надо сказать, что положение других народов в Османской империи к концу XIX века, в 70-80-х годах, было очень интересным. Там много всего было. Конечно, были эксцессы. Но существовали и общественные организации, существовало очень много чиновников из других народов, в том числе и армян. Ведь не только армян это коснулось. Этот младотурецкий национализм, конечно, ударил по всем народам Османской империи, но особенно чудовищно по армянам.

Кузнецов: И курдам досталось. Да, ну, конечно, армянам и грекам досталось больше. То есть это этнический национализм. Это пока еще довольно редкая штука. Все-таки ну национализм религиозный, культурный, – да, – мы наблюдали много раз.

Бунтман: Нет, он этнический. И он такой вот производный от других национализмов XIX века. Это возрождение национализма. Но тут в более чудовищных масштабах произошел ответ на национальный национализм, на национализм меньшинств - ответ национализмом большинства. И вот это очень страшно. И в Турции это дало особо страшный результат.

Кузнецов: Ну, вот опять-таки в материалах процесса, в частности, мелькало то, что даже те армяне, которые в преддверии и уже в обстановке уже начавшегося погрома, для того чтобы спасти свою жизнь, принимали ислам. Раньше это было, в общем, практически гарантией сохранения жизни. Так?

Бунтман: Да не просто жизни, а даже положения в обществе.

Кузнецов: Всего два дня длится процесс. В общем, это не так уж много. Но присяжные единодушно и достаточно быстро признают, что Согомон Тейлирян действовал в состоянии невменяемости. При этом речь не идет о каком-то его там психическом расстройстве. Хотя адвокаты достаточно добросовестно для того, чтобы сработать со 100-процентной надежностью, рассказывали о том, что у него в детстве еще отмечалась повышенная возбудимость. То есть они работают на то, что Тейлирян был не просто человек, встретивший убийцу всей своей семьи, но это еще и человек, в принципе, очень возбудимый, очень легкоранимый, очень впечатлительный.

Бунтман: А трагедия привела его в постоянное и незатухающее состояние аффекта. То есть здесь даже при всей планируемости операции «Немезида» к личности Согомона Тейлиряна это имеет непосредственное отношение. И это не ложь.

Кузнецов: Непосредственное отношение. Вот почему я говорю, что был консенсус. В этой ситуации допрос прокурора очень часто работал на концепцию адвокатов. Действительно, вы совершенно правильно сказали, создавался образ человека, раз и навсегда подрубленного вот этими событиями.

Бунтман: Конечно. Судя по всему, мальчик был тонкий, восприимчивый.

Кузнецов: Кстати говоря, если посмотреть на его фотографии, это, в общем, видно.

Бунтман: Ну, конечно. Видно, какая это была трагедия. Здесь было важно, что именно такого человека может заставить пойти на убийство, пойти на месть. Это не суровый воин, который знает, что если не он сделает, то никто другой, и который идет с холодной головой. Но здесь, здесь несколько другая ситуация.

Кузнецов: То есть это такой абсолютный экзистенциальный выбор. И это произвело на присяжных впечатление, которое закончилось оправданием Согомона Тейлиряна.

Бунтман: Впервые вот так широко об этом в Европе заговорили. Даже вот те депеши, которые приходили, свидетельства, свидетельства врачей приходили о геноциде, но это все поглощалось военной обстановкой, союзничеством, другими планами, которые были в Германии. А здесь, здесь впервые увидели и ахнули люди. И это было очень важно.

Кузнецов: Тем более что суд действительно достаточно глубоко, насколько это было возможно в таком сравнительно небольшом процессе, исследовал всю эту картину и заслушал многих свидетелей из числа немцев, которые работали в это время в Турции. Это были и военачальники, и медики. И вот действительно все, что складывалось, конечно, работало на оправдание.

Бунтман: Мне кажется, здесь, если говорить о гуманистическом аспекте, отвели душу люди, которые свидетельствовали и которые разбирали. Это было не то что искупление, а это было дело чести.

Кузнецов: Я думаю, да. Дело в том, что в Европе тогда, ну, таких судов, когда мститель за идею оказывался оправданным, ведь было несколько. Когда представители различных белоэмигрантских организаций мстили представителям советской России, суды вставали на их сторону, не потому что был единый антисоветский заговор, приговоры писались в каких-то высокопоставленных кабинетах. Это была реакция обычных людей на то, что они услышали. Людям хотелось возвращения к какой-то, я бы сказал, ветхозаветной библейской справедливости.

На снимках: картина мэтра Акопа Акопяна посвященная народным мститялям;  Талаат с подельниками в эммиграции; улица в Шарлоттенбург в Берлине; Согомон Тейлирян.