Ереванский сардар Гусейн Кули-хан, который ради сохранения административного статуса ханства и своего положения превратился в лакея Аббаса-Мирзы, принял русскую миссию, минуя дипломатические условности. Об этом пишет армянский журналист и исследователь Арис Казинян в своей книге «Ереван: С крестом или на кресте», являющейся попыткой фиксации и осмысления чрезвычайно пестрого спектра процессов, прямо или опосредованно слагавших характер развития данной территории, предопределив неизбежность превращения именно Еревана в главный центр Восточной Армении, а позже – в столицу восстановленного армянского государства.

Более теплый прием со стороны Аббаса-Мирзы был оказан Меншикову в Тавризе, которого, однако, на обратном пути «ожидал настоящий восточный сюрприз»: он был арестован в Ереване, просидев под настоящим арестом шесть недель. А персидская армия примерно тогда же вторглась в Карабах.

Меншиков жаловался Аббасу-Мирзе и Аллаяр-хану, однако тщетно. Наконец ему удалось уведомить английскую миссию о своем положении и попросить вмешательства в столь явное нарушение международного права. В результате в дело вмешался возмущенный поведением эриванского сардара английский полномочный министр Макдональд, немедленно отправившись к шаху, где настоял на немедленном освобождении российского посланника.

Между тем, мятеж декабристов в 1825 г. послужил поводом для начала новой Русско-персидской войны, оказав огромное влияние на судьбу ереванских армян. В Персии неверно истолковали декабрьское восстание, восприняв происходящее в России как борьбу двух претендентов за императорский трон и решив, что выдался удобный случай для восстановления утраченных позиций и возврата земель. Принц Аббас-Мирза, укомплектовавший при поддержке европейских инструкторов новую армию и не сомневающийся в ее способности вернуть утраченные в 1813 г. территории, решил воспользоваться столь благоприятным, как ему представлялось, моментом.

«В конце июля 1826 г. сорокатысячная армия персидского престолонаследника с нескольких направлений (в том числе со стороны Ереванского ханства) вторглась в южные пределы Российской империи и взяла курс на карабахскую крепость Шуши. Главной и конечной целью кампании значился выход на Тифлис - центр русской администрации на Кавказе. Началась новая Русско-персидская война», - пишет Казинян, отмечая, что все армянское население города встало на освободительную борьбу - на последнюю схватку за сохранение своего Еревана.

По словам Казиняна, это была невиданная статистика подвигов простых горожан, это был настоящий момент истины - с ожесточенностью, поразившей даже искушенных во всевозможных баталиях русских солдат и офицеров.

«Имена ереванских героев (Акопа Арутюняна, Ованнеса Асланяна, Арутюна Манукяна, Мкртича Костандяна, Амазаспа Есаяна, Агаси и т. д.) давно сложились в городской фольклор. Важно подчеркнуть, что восстание в городе почти на целый год предвосхитило военные действия на персидской территории (в начальный этап войны боевые действия разворачивались в пределах Российской империи – в Зангезуре, Карабахе, части Талыши, но никак не в Ереване)», – пишет он.

Причем, если армянское население Мегри и Гориса (южный фланг персидского вторжения) оказывало ожесточенное сопротивление, то мусульмане – поддержали единоверцев.

Военный историк, генерал-лейтенант Василий Потто писал: «Принц двинул свои войска к Шушинской крепости. Между тем в Карабагской провинции расположен был тогда только один сорок второй егерский полк, в расстоянии трехсот верст от резервов и лишенный почти целого батальона, находившегося в Ширванской и Нухинской провинциях. В общем это составляло 2700 штыков, при шести орудиях и четырехстах двадцати казаках Молчанова полка,– сила ничтожная перед огромной персидской армией. Войсками в Карабагской провинции командовал полковник Иосиф Реут, кавказский ветеран, сподвижник Цицианова. <…>  Реут, которому армяне доставляли обстоятельные сведения о сборах и числе неприятеля, давно предвидел возможность вторжения. Он знал, что уже около месяца назад персидская армия начала стягиваться к русским границам и что Карабаг переполнен агентами».

Летом 1826 г. стало очевидно, что участь изолированных ереванских повстанцев, равно как и судьба самого города, зависела уже от Карабаха, отмечает Казинян. Ереванское же восстание, оказавшись изолированным как во времени (война еще не переступила границы Персидской империи), так и в пространстве (фактически город являлся анклавом в тюркском окружении и был заблокирован со всех сторон), подавлялось в жесточайшей форме. Устраивались публичные казни, самих мятежников расстреливали привязанными к пушкам и фалконетам, причем подобная форма расправы на целых тридцать лет предвосхитила «сипайский прецедент».

«С южной стороны Ереван отгородился от земель, которые (как предполагалось) должны были поддержать восстание горожан, так как годами раньше вошли в состав Российской империи. Но в Сюнике (Зангезуре) персидская армия продвигалась настолько успешно, что даже учредила «Новое правление», разграбив для большей убедительности Татевский монастырь», – пишет Казинян.

Кстати, разграбление Татевского монастыря, по свидетельству Потто, «особенно поразило армян». «Тем не менее Ереванское восстание разрасталось. Лозунг – сейчас или никогда - отражал не столько пафосную поэзию эмоционального времени, сколько прозу городского пространства. В последний июльский день все армянское население города – цирюльники и мыловары, кожевники и скорняки, мельники и пекари, лудильщики и кузнецы, медники и красильщики, садоводы и виноградари – встало на последнюю битву, это был апофеоз самопожертвования», - пишет Казинян.

Абовян пишет: «Приверженцы святого креста и пятиперстия Али отроду еще так не сшибались, как в тот день. Сто раз персидские черные полки устремлялись вперед, бросались в атаку, и каждый раз на поле боя оставалось до ста убитых. Они бежали назад через трупы своих, переводили дух, вновь устремлялись вперед, но отведав пуль из рук этой горсточки храбрецов, вновь со срамом возвращались обратно. Наги-хан, Окюз-ага, Свангули-хан - никто не мог показать своего уменья. Казахцы, курды, сарбазы проявили всю свою отвагу, но не могли, ни сомкнутым строем, ни атакой врассыпную одолеть горсть земледельцев. Откуда бы враг ни приближался, тотчас из дверей домов или из-за наваленных друг на друга арб так начинали трещать ружья, что персы разбегались, топча своих же».

В результате доведенный до отчаяния Гасан-хан стал посылать Саака-агу, чтоб тот полюбовно уговорил прийти и поклониться ему, отказаться от русских, изъявить ему свою покорность и обещал тогда волоска их не тронуть. Однако со стороны армян последовал отказ, который разъярил Гасан-хана: «Пока мы дышим, земли своей, жен и детей своих вам не отдадим».

Русское командование знало о положении дел в Ереване, однако к лету 1826 г. оно еще не располагало необходимым для военной кампании ресурсом, о чем свидетельствует и письмо генерала Ермолова государю: «Занять Эриванское ханство не иначе должно, как стать в оном твердой ногой. Иначе персияне истребят значительное количество обитающих в нем христиан, ожидающих нас с нетерпением».

Продолжение следует.

Напомним, что книга Ариса Казиняна «Ереван: с крестом или на кресте» рассказывает об общественно-политической истории Еревана и ереванской местности (как среды обитания) с периода провозглашения христианства по начало XIX в. В книге, помимо демонстрации основанных на архивных документах и источниках исторических фактов, рассматриваются основополагающие тезисы азербайджанской историографии и пантюркистской идеологии, призванной, фальсифицируя историю, как армянского народа, так и народов региона, присвоить их историческое, культурное и духовное наследие.