Исполнилось 65 лет, как ушел из жизни Аршил ГОРКИ — Востаник Адоян (1904-1948). Имя великого армяно-американского художника десятилетиями не было знакомо в Армении. Да и кто позволил бы знать и тем более писать о нем, популяризировать его, создателя целого направления в искусстве XX века, — абстрактного экспрессионизма? Однако темные тучи развеялись, и Армения заново обрела своего сына. Лед тронулся после оттепели — в начале 70-х.

Интерес к творчеству Горки переживает ренессанс и на Западе — несколько крупных выставок его произведений заставили заново увидеть и оценить художника, насквозь пропитанные духом оставленной родины — Васпуракана. В Штатах он не забывал родную землю ни одно мгновение, она не давала ему покоя ни на мгновение. Не забывал он и геноцид 1915 года, боль которого носил в себе. Любовь, страсть и мысли Аршила Горки ясно прочитывались во всех его работах, даже в абстрактных.
Его искусство хотели оскопить и лишить армянских корней и объясняли только американской традицией. “Когда я вступаю с ними в спор... они странно глазеют на меня и твердят, что это “выражение шовинизма малой нации”. Они глаза моей матери (речь о его знаменитой картине “Художник и его мать”) называют пикассовскими, армянскую скорбь — византийской или русской. ...Важна та вдохновленность Арменией, которая руководит картиной, что, однако, американцы понимают с трудом. Неужели я пишу для идиотов? Никогда!” — пишет он сестре. Конечно, были и такие, кто понимал его. Так, знаменитый Виллем де Кунинг пишет: “Он редкий художник... в его картинах есть свободное парение... Я узнал и полюбил армянскую нацию, потому что узнал и полюбил Аршила Горки-армянина”.
Тоска по родине, неприятие американского образа жизни, личные неурядицы отразились на работах последних лет... На одном из подрамников он начертал левой рукой: “Прощайте, дорогие”. Он ушел, но остался навсегда.
Предлагаем очерк Джона АветисЯна “Отсутствующее звено”, посвященный Горки. Автору удалось пообщаться с одним из друзей Аршила. Это Филип Кертис — художник-сюрреалист, основатель музея искусств в городе Финикс. Живые впечатления и воспоминания Кертиса очень помогли Аветисяну. Читателям будет также интересен отрывок из диалога-интервью сестры художника Вартуш Адоян-Мурадян со своим сыном Карленом Мурадяном.

ЮНОСТЬ

Из очерка Джона Аветисяна

...Воспоминания о жизни, земле и семье в Армении доминировали в искусстве Горки всегда. Они были движущей силой и постоянной темой, источником мудрости для него как художника и как вдохновенного учителя, создававшего мост между искусством Европы и Америки. И трудно даже представить, что он покинул Армению, когда ему было всего шестнадцать лет.
Востаник Манук Адоян (таково его настоящее имя) родился в 1904 году в деревне Хорком, в турецкой Армении, в семье достаточно зажиточной. Его отец Седрак происходил из землевладельцев, да и сам прикупил огромное поместье. Род матери будущего художника Шушаник Тер-Мартиросян восходит к потомкам армянских апостольских священников. Востанику, казалось, предназначалась жизнь в комфорте и достатке, в окружении любящей семьи на земле, которую он считал Раем.
К сожалению, Армении была уготована длинная и трагическая история, и семьи Адоянов, как и тысяч других армянских семей, эта трагедия коснулась непосредственно. В 1908 году, когда Востанику было только четыре года, его отец был вынужден принять болезненное решение покинуть свою семью и уехать в Америку. Если бы он остался, то был бы призван в турецкую армию и оказался с оружием в руках против своих сородичей армян. В Америке отец художника поселился на восточном побережье Новой Англии в Провиденсе. Тем временем в 1914 году дом Адоянов был полностью разрушен турецкими бомбами, и семья была вынуждена бежать. Они спасались в храме в Эчмиадзине и со временем переехали в Ереван. Там Востаник учился в мужской школе Темакан, где с увлечением изучал резьбу по дереву, печать и рисунок. Его жажда к знаниям была неутолимой. Еще будучи ребенком, он увлекся древним религиозным искусством Армении, и благодаря происхождению матери ему был дозволен доступ к средневековым армянским манускриптам и графике в архивах Эчмиадзина и других святилищ, которые обычно были недостижимы для публичного обозрения и тем более изучения.
Но одновременно положение семьи становилось катастрофическим — две сестры Востаника в 1916 году эмигрировали в Америку, здоровье матери стало резко ухудшаться, и она умерла от голода на руках юноши в 1919 году, оставив его и его младшую сестру Вартуш абсолютно без средств к существованию. Они переезжали то в Тифлис, то в Батум и наконец в 1920 году сумели перебраться в Америку, в Уотертаун, город неподалеку от Бостона, где их встретила старшая сестра Агапи со своим мужем. Почти незамедлительно после этого его одного послали в Провиденс, к отцу, которого он не видел с четырех лет. К этому времени Востаник уже был полон неприязни к этому человеку, практически незнакомцу, который, как он считал, бросил семью на произвол судьбы. В 1921 году его отец снова женился, а Востаник по-прежнему все еще горевал по поводу ужасной голодной смерти матери, и женитьба отца еще более ожесточила его.
Он возвратился в Уотертаун в том же году и с головой окунулся в живопись. В Армении его знакомство с мировым искусством было, естественно, ограниченным, но теперь благодаря книгам и частым посещениям Бостонского музея изящных искусств он начал открывать для себя импрессионистов — Сислея, Моне, Ренуара, Писсарро, Дега и сам стал писать в импрессионистской манере, одновременно тщательно изучая творчество новаторских американских художников Джеймса Уистлера и Джона Тватчмэна.
В 1922 году Востаник начал учебу в Новой школе дизайна в Бостоне, при этом не гнушаясь никакой, даже самой черной работы, чтобы прокормить себя. Причем его живописное мастерство и не по возрасту глубокие знания современного европейского и американского искусств произвели такое сильное впечатление на преподавателей школы, что ему было разрешено в совсем еще юном возрасте вести некоторые классы как преподавателю.

ЗРЕЛОСТЬ
Востаник Манук Адоян стал Аршилом Горки в 1924 году. Настоящие причины изменения его имени туманны и были известны только ему самому. Горки очень гордился своим армянским происхождением, бывшим для него постоянным источником вдохновения. Он называл свое армянское происхождение подарком себе как художнику, считая, что Армения, сохранившая цивилизацию древних времен, может дать миру новаторов, наиболее чутких к окружающей действительности и глобальных в своем мышлении. И тем менее объяснимо то, что Горки часто противоречил этому убеждению, затемняя и искажая свое прошлое.
Но какие бы причины ни заставляли Горки создавать эти невероятные выдумки, мифологизируя свою жизнь, они не заслонили его величия как художника. С самого раннего возраста у него была репутация человека исключительного таланта, художественной прозорливости и приверженности искусству. В 1924 году Аршил Горки переехал в Нью-Йорк и поступил в Национальную академию дизайна. Через короткое время он ушел оттуда и начал учиться в Школе искусств Гранд Сэнтрал. Там в возрасте двадцати одного года он стал преподавать рисунок и живопись, заслужив огромное уважение своих студентов. С самым минимальным формальным образованием Горки был уже преподавателем, тогда как другие в его возрасте были все еще студентами. Абстрактный импрессионист Марк Ротко, его ровесник, учился в одном из его классов. Горки оставался в этой школе до 1931 года, когда резко пошла вверх его карьера художника, а спрос на него как на преподавателя стал очень большим.
Горки был, безусловно, харизматической личностью, да к тому же еще и с романтической внешностью. Экзотически красивый, высокий, ухоженный, с иссиня-черными волосами и усами, он всегда одевался в элегантные темно-синие костюмы, а по-английски говорил с сильным акцентом. И студенты, и друзья-художники прислушивались к каждому его слову. Даже для таких близких друзей-знаменитостей, как Виллем Де Кунинг, Исама Ногучи, Дэвид Смит и Рубен Накян, Горки всегда оставался учителем. А еще он всегда был обаятельнейшим гостем в артистических компаниях, услаждая присутствующих армянскими народными песнями, которые он исполнял красивым бархатным голосом, увлекая всех рассказами о своей экзотической родине. Он очень любил устраивать и у себя замечательные вечера для вновь прибывших в Нью-Йорк, в том числе и таких знаменитостей, как Хуан Миро, Андре Бретон и Фернан Леже. Поскольку Горки оказался в Соединенных Штатах в шестнадцать лет, то у него не было первоначальных знаний о европейских модернистских движениях. Скорее всего, он узнавал о них от своих друзей — художников-эмигрантов из России братьев Сойеров — Рафаэля, Мозеса и Исаака, Николая Васильева, Давида Бурлюка и Джона Грэхема (Ивана Домбровского).
В 1927 году Горки познакомился с абстрактным импрессионистом Виллемом Де Кунингом, который стал близким ему человеком до конца жизни. В интервью 1980 года Де Кунинг говорил о Горки: “Я приехал в 1926 году из Роттердама, где, как мне казалось, получил хорошее классическое образование, но, однако, те вещи, которые я должен был знать неплохо, он знал гораздо лучше меня”. Как преподаватель, Горки всегда подчеркивал, что всякое великое искусство основано на традиции — и крупных современных художников, и старинных мастеров, восхищаясь при этом работами Грюневальда, Энгра и Паоло Учелло. К тридцатым годам Горки уже признанный художник, но это были годы, когда Америка находилась в объятиях великой экономической депрессии, нищали и многие коллекционеры произведений искусства, и для большинства художников, включая и Горки, наступали трудные времена. В 1933 году он присоединился к PWAP — правительственной программе для поддержания художников, созданной во время администрации Рузвельта и нанимавшей художников для работы над социальными заказами. В те времена Горки создал настенное панно для аэропорта в Ньюарке, который оно украшает до сих пор.
Помимо финансовых трудностей Горки преследовали и проблемы личной жизни. Его сестра Вартуш со своим мужем уехали было в Армению в 1931 году, но вернулись в Америку в 1935-м и поселились на целый год в студии Горки. В этом же году Горки женился на американке Марни Джордж, но через год они развелись. Несмотря на все это, он по-прежнему выставлял свои работы на нескольких персональных и групповых выставках и продолжал читать лекции по абстрактной живописи в различных галереях и университетах. В это же время он начал использовать в своей работе все новые и новые техники. Например, часто раскладывал холсты на полу поверх специальных деревянных форм и лил на них краску целыми ведрами, как бетон. После этого он процарапывал краску, создавая что-то вроде эффекта барельефа. Холсты, конечно, становились очень тяжелыми, и Горки нравилось смотреть, как кто-либо пытался подвинуть или повесить его работы. Он часто шутил, что ему бы надо было оценивать свои работы на вес.
К 1940 году работы Горки стали лучше продаваться, он получал серьезные заказы, и у него была организована большая персональная выставка в Музее искусств Сан-Франциско. Возможно, это было самое счастливое время в его жизни. В 1941 году он вторично женился, на Агнессе Макгрудер, и в 1943 году родилась его первая дочь Маро, а в 1945-м семья переехала в Роксбури, Коннектикут, где мастерской ему служил переделанный под студию амбар. Там он подружился и со своими соседями — ныне всемирно известными художником Ивом Танги и скульптором Александром Калдером. Но обретенное спокойствие и счастье в жизни Горки продлилось недолго. Несколько трагических эпизодов последовали один за другим в течение последующих двух лет. В 1946 году пожар разрушил его мастерскую и уничтожил все картины, написанные в связи с очень важной для него персональной выставкой в галерее Джулиан Леви, а также всю его любимую библиотеку, что повергло Горки в глубочайшую депрессию. В этом же году он перенес тяжелейшую операцию по поводу рака. А в 1948 году Горки попал в автомобильную аварию, в которой он сломал позвоночник, из-за чего рука, которой он работал, оказалась полностью парализованной. Тяжесть своих страданий он стал вымещать на жене, и вскоре после этой злополучной аварии Агнесса забрала детей и покинула его. В том же 1948 году он повесился в своей полуобгоревшей студии.

ОТСУТСТВУЮЩЕЕ ЗВЕНО
В искусстве XX века есть имена, такие как Марсель Дюшан, Мэн Рэй, Казимир Малевич, имена, которые (пожалуй, кроме Малевича) не слишком хорошо знакомы широкой публике, но которые для искусствоведов, коллекционеров и в особенности для художников имеют столь принципиальное значение, что без них им невозможно и представить, в каком направлении развивалось бы искусство XX века. Имя Аршила Горки, безусловно, является одним из таких имен. Однако, глядя на его картины, видишь больше, чем печать какого-то определенного времени. В них проступают и его личное, и всеобщее — глобальные борьба и страдания, угнетение и свобода, жизнь и смерть. Другими словами, картины Горки — это опыт и испытания самого человечества.
И именно Аршил Горки, в пору своего расцвета как художника, стал, пожалуй, наиболее важным звеном, соединившим европейскую и американскую художественные философии, звеном, необходимым для создания более универсального пути восприятия и выражения в мире искусства, где национальности и языки с каждым днем становились все более неоднозначными и смешанными. Двумя американскими художниками конца XIX — начала XX века, которыми Горки восхищался за их универсальный живописный язык, были Джон Тватчмэн и Джеймс Уистлер. О них он говорил так: “Ваш Тватчмэн написал водопад, который будет водопадом в любой стране, так же как “Мать” Уистлера — это мать каждого”.
Движение абстрактного экспрессионизма, впоследствии главное движение американского искусства сороковых и пятидесятых годов XX века, казалось, возникло в один день и стало практически игнорировать европейские традиции композиции и живописной техники. Сезанн, Матисс, Пикассо и Шагал изменили наши ощущения относительно чистого объективизма в искусстве; Кандинский, Малевич и Мондриан сделали больше — заставили нас смотреть хоть и на первый взгляд неузнаваемые пространственные формы, но возникшие все из того же объективизма. И тем не менее все они как один оставались верны традиционным элементам композиции, цвета, ритма и границам холста. Аршил Горки пошел дальше — он доказал, что искусство может быть универсальным в своем подходе, и стремился объединить оба мышления — европейское классичное и американское спонтанное. Он писал: “Великая проблема искусства, а также моя основная цель — это дать людям с помощью моих работ возможность подойти к постижению и реальности и ирреальности настолько близко, насколько это возможно”.
Многие художники XX века посвятили свою жизнь попытке пойти дальше Сезанна, Пикассо, Миро и Матисса. Они старались создать что-то новое по сравнению с этими гениями, найти то, что те упустили, но чаще как их оппоненты. Горки же не сражался с гениями. Он изучал и впитывал достижения и приемы этих художников, пока не начинал воспринимать мир, как они сами. Горки прекрасно понимал, что те, кем он сам восхищался, не появились из “ниоткуда”. Сезанн перестал быть импрессионистом и пошел дальше. Кубисты сначала назывались “сезаннисты-кубисты”. Подход Горки к искусству заключался в идее, что видеть такое, например, движение в живописи, как кубизм, или слышать о нем вовсе не достаточно. Его нужно собственноручно испытать самому, чтобы достичь полноценного понимания этого направления, даже если его время уже прошло.
С появлением Горки началось некое общемировое усилие, которое продвинуло и расширило осмысление искусства и позволило этому искусству освободиться от тех ограничений, которые диктует объективизм. Горки являл собой мир, полный экспрессии и реакций. Линия использовалась им скорее не для того, чтобы выразить форму, а для того, чтобы выйти за ее пределы. Работы тридцатых и сороковых годов зрелого Горки кажутся уже абсолютно не связанными с его предшественниками и современниками. Они написаны при помощи чистых эмоций, что означает, что движение всего абстрактного экспрессионизма на самом деле начинается именно с Аршила Горки.
Да, часть величия его как художника, несомненно, может быть измерена величием тех, у кого он как бы перенимал видение и стилистику, но к сороковым и тридцатым годам работы Горки стали уникально новаторскими и безошибочно узнаваемыми, принадлежащими только ему одному. Часто его причисляют к сюрреалистам, часто к кубистам, а также и к абстрактным экспрессионистам. Но на самом деле он не принадлежит ни к одной из этих групп. Он — Аршил Горки.
С другой стороны, о величии художника можно судить по тому, как последующие мастера начинают заимствовать его стилистику. И в этом плане такие замечательные представители движения американского абстрактного экспрессионизма, как Джексон Поллок, Роберт Мадервэлл, Франц Клайн и Виллем Де Кунинг, — все признавали огромное влияние Горки на их искусство, так же как и более поздние абстрактные экспрессионисты 50-60-х годов. Значение удивительной живописи Аршила Горки для искусства XX века несомненно, но при этом его работы представляют собой запутанные лабиринты, и попытки их анализа приводят только к большей усложненности. Горки умер более пятидесяти лет назад, но его загадка не разгадана до сих пор.
Как мы уже упоминали, Горки часто ассоциировали с сюрреалистами, но сам он считал себя далеким от их философии, не интересуясь методом использования в творчестве подсознания и считая это анархией ума. И тем не менее не кто-нибудь, а именно идеолог сюрреализма Андре Бретон считал его одним из величайших сюрреалистов, однажды сказав: “Горки — первый из художников, кому полностью был открыт этот секрет. Он достиг чистой линии. Он соединяет и объединяет бесконечное число физических и умственных структур. Образы Горки — это гибриды, конечный результат, полученный от созерцания натуры, смешанного с преломлением памяти детства и многого другого, результат, спровоцированный интенсивной сосредоточенностью наблюдателя, одаренного весьма исключительным эмоциональным даром”.
Аршил Горки покинул этот мир по своей воле, прожив только сорок четыре года. Вопрос, чего бы он достиг, если бы прожил дольше, по отношению к нему кажется настолько же неуместным, насколько неуместен он по отношению к Рафаэлю, Мазаччо, Ван Гогу, Тулуз-Лотреку или Сера, чьи жизни также оборвались слишком рано. Мы просто признаем, что влияние работ этих гениев настолько огромно, что простирается за пределы их личностей и просто становится опытом всего человечества.
С сокращениями.


“ВОСТАНИК НОСИЛ ФИДАИНАМ РУЖЬЯ, ПАТРОНЫ И ПРОДУКТЫ”

Отрывок из диалога-интервью сестры художника Вартуш Адоян-Мурадян со своим сыном Карленом Мурадяном

— Турки окружили Ван 1 ноября 1914 года и сразу начали бомбить. В первые же дни разбомбили двор перед нашим домом, и мы переехали в долину Вараг.
— Часто бомбили?
— Почти каждый день. Снаряды падали со всех сторон. Кругом оглушительный шум. Страшно... казалось, сама смерть идет за нами. Иногда, когда не бомбили, ходили в наш сад за фруктами.
— А что делал Востаник?
— Он помогал ополченцам. Все мужчины воевали. Востаник все время носил фидаинам ружья, патроны и продукты. Только вечером возвращался домой.
— Когда вы уехали в Ереван?
— 15 июня 1915 г. Взяли еды на несколько дней и денег немного. Все имущество зарыли под домом, думали, что скоро вернемся, но... Мы шли по скалистому восточному берегу озера Ван, прошли по долине Беркри. Шли днем и ночью, почти не отдыхая. Когда мама находила что-нибудь съедобное, отдавала брату. Она больше заботилась о нем, чем о дочерях, потому что он был единственным сыном, да еще и очень худым. Некоторые из ванцев пошли в Персию, оттуда в Багдад, а мы отправились в Ереван.
— Когда вы добрались до Эчмиадзина?
— 25 июня. Там мы пробыли три недели. Жили во дворе, часто ходили в церковь. Эчмиадзин был заполнен беженцами, в основном из Вана. В скором времени начали распространяться болезни. Тогда нас спас Востаник. Он нашел телегу и сказал: “Надо уходить отсюда”. 16 июля мы приехали в Ереван. Мы жили на улице Привокзальной. Это было очень жалкое место. Мама работала в приюте для сирот, а Востаник нашел работу на полиграфическом комбинате. В 1916 году мои сестры Агапи и Сатеник уехали в Америку. Мы часто говорили с Аршилом о нашем тяжелом положении, но он все время говорил: “Я буду работать, вы не должны беспокоиться, все будет хорошо”. Да, он всегда верил, что все будет хорошо. Мы очень любили друг друга. Брат после занятий в школе работал в столярной мастерской, а по вечерам приносил домой книги из полиграфии, чтобы переплетать их. Так мы зарабатывали деньги, почти не отдыхая. Брат хотел, чтобы мама ни в чем не нуждалась.
— Кем он хотел стать?
— Издателем. Он очень любил книги. При нем всегда были книги по истории, литературе, искусству. Потом заболела мама. У нее было истощение. Заработка брата не хватало для нормального питания, чтобы прожить, он стал покупать в окрестностях Еревана зерно и виноград, а затем продавал их в городе. Но что может сделать четырнадцатилетний мальчик? Мы работали. Но все равно хлеба не хватало, и мама слабела. Она умерла 20 марта 1919 года внезапно, на наших руках. Ей было 39, а мы были еще маленькие. Мама была богиней для нас. Она всегда читала нам стихи, учила любить природу, Ван, Армению. Востаник рисовал маму, вкладывая душу в ее портреты. А теперь ее не стало...
— Что было потом?
— Один ванец по имени Тигран предложил Аршилу: “Малыш, будет лучше, если возьмешь сестру и уедешь отсюда. Что ты будешь здесь делать?” Горки согласился. Мы уехали сначала в Тифлис, потом в Батуми, там сели на корабль, который плыл в Полис. Наш корабль приплыл в Элис Айланд 1 марта 1920 г.
— Каковы были первые впечатления Горки об Америке?
— Он не полюбил Америку. Кругом суета. Правда, потом мы привыкли к этому сумасшедшему ритму, но все равно он тосковал о спокойствии Вана. Мы жили в квартире сестры Агапи. Потом за нами приехал отец и увез нас в Провиденс. Брат остался жить там. Он там учился в “Хай текникал скул”. Так хотел отец. А брат хотел рисовать, поэтому купил себе краски и стал работать в театре “Маджестик” в Бостоне. Во время антрактов рисовал портреты. Все его мысли были только о живописи. Он уехал в Нью-Йорк (это было в 1925 г.), потому что этот город считался центром живописи Америки. Он чувствовал, что достигнет вершин искусства. Это было в 1925 году. Снял квартиру и начал давать уроки живописи, а я часто приезжала к нему в гости. Он показывал мне свои картины: “Посмотри, как я работаю. Попробую открыть выставку.” Тогда его работы были более реалистичными, а потом они изменились. Он любил наблюдать, как рисуют дети: “Посмотри: этот ребенок рисует как Усело. Это самые настоящие художники, — художники древности, они такие чистые и рисуют также. Когда мы хотим нарисовать так, нам это не удается. Для нас это очень трудно, а для них — естественно”. Родина была у него в мыслях все время. Он творил и одновременно пел наши песни, он пел арии из оперы “Ануш”, экономил на питании, чтобы покупать книги армянских писателей.