В конце июля в непризнанной Нагорно-Карабахской республике завершилась общественно-политическая дискуссия вокруг концепции конституционных реформ. После этого проект предлагаемых изменений был представлен лидеру НКР Бако Саакяну. Станут ли трансформации Основного закона принципиальными или речь может идти о небольшой корректировке фасада? И в какой степени эти реформы повлияют на динамику неразрешенного этнополитического конфликта?

Сегодня в СМИ не наблюдается недостатка во внимании к ситуации вокруг Нагорного Карабаха. Эскалация вооруженного противостояния на линии соприкосновения конфликтующих сторон, произошедшая в апреле 2016 года, стала самым масштабным нарушением перемирия за 22 года с момента вступления его в силу. И хотя военные столкновения не переросли в войну, говорить о некоем позитивном переломе не приходится. Если сегодня можно говорить о статус-кво, то исключительно о динамичном статус-кво, в ходе которого происходит постоянное тестирование боеготовности азербайджанских и армянских сил.

В мае при посредничестве Минской группы ОБСЕ прошла первая после апрельской эскалации встреча президентов Ильхама Алиева и Сержа Саргсяна, а затем в июне в Санкт-Петербурге прошли трехсторонние переговоры с участием глав государств Армении, Азербайджана и России. Москва смогла, таким образом, возобновить общение в «формате трех» в дополнение к привычному «минскому процессу» (к слову сказать, переговоры ни разу не проходили в столице Белоруссии). С 8 по 10 августа пройдут встречи президента РФ Владимира Путина с Ильхамом Алиевым, Хасаном Роухани, Реджепом Эрдоганом и Сержем Саргсяном. И нагорно-карабахская тема будет одним из приоритетных пунктов в ходе этих переговоров.

В последний июльский день завершилось противостояние между армянскими властями и вооруженной группой «Сасна Црер», которая в течение двух недель удерживала здание полка патрульно-постовой службы. И с той, и с другой стороны баррикады были ветераны карабахской войны. И тема удержания Карабаха, а также недопущения «сдачи земель», то есть любых компромиссов под давлением Баку или других внешних игроков была важнейшим элементом этого противостояния. Отнюдь неслучайным было то внимание, которое уделил перспективам карабахского урегулирования президент Серж Саргсян в своем выступлении 1 августа на встрече с представителями власти, общественности и духовенства. Как неслучайной была и его бескомпромиссная риторика, призванная показать гражданам страны, что не только «революционные повстанцы» и бывшие комбатанты, но и официальная власть не пойдет на необоснованные уступки.

Как бы то ни было, а при всей важности сюжетов, описанных выше, все они выстраиваются «вокруг Нагорного Карабаха». И собственно динамика внутри непризнанной республики остается вне фокуса экспертного и журналистского внимания. Интересы Еревана, Баку, Москвы, Вашингтона, Брюсселя, Тегерана и Анкары дискутируются, подвергаются рациональным (а еще чаще эмоциональным) оценкам, а положение внутри НКР как будто бы никого и не волнует. При всех имеющихся коллизиях в отношениях между Западом и РФ, в их подходах присутствует консенсус относительно статуса непризнанной Нагорно-Карабахской республики, чего не скажешь об Абхазии или Южной Осетии. И те, и другие апеллируют к территориальной целостности, не признают избирательных кампаний, которые проводятся в образовании с оспоренным статусом. Последним примером стала позиция ключевых игроков по отношению к парламентским выборам, которые состоялись в НКР 3 мая прошлого года.

Тем не менее, среди пунктов «обновленных мадридских принципов», признаваемых всеми тремя сопредседателями Минской группы ОБСЕ за основу будущего урегулирования, выдвигаются не только требования по возвращению районов вокруг Нагорного Карабаха под контроль Азербайджана и признанию территориальной целостности этого государства. В них также содержатся положения о предоставлении спорному региону «временного статуса», гарантирующего безопасность и самоуправление, и о юридически обязывающем референдуме (!) для определения нагорно-карабахского будущего. И в этом контексте внутренняя динамика в НКР, как бы мы ни относились к этому образованию, представляет значительный интерес.

После апрельской эскалации многие эксперты (гражданские и военные) справедливо замечали, что в военном и финансово-экономическом плане зависимость непризнанной республики от «большой Армении» - «секрет Полишинеля». Впрочем, таковая зависимость не была страшной военной тайной и до 2016 года. В НКР обращается армянская национальная валюта драма, а жители непризнанного образования для выезда в «дальнее зарубежье» пользуются армянскими паспортами. Однако все эти справедливые аргументы недостаточны для понимания специфики такого феномена, как непризнанная Нагорно-Карабахская республика.

Между тем, политические реалии Карабаха позднесоветского и постсоветского времени дают многочисленные факты, свидетельствующие против плоских выводов об НКР как марионетке Еревана. Во-первых, политическая либерализация в Армении конца 1980-х во многом была вызвана не борьбой с «имперским центром» (как это случилось в Прибалтике), а стала реакцией на требования карабахских армян по изменению статуса тогдашней автономной области, формально субъекта другой союзной республики.

Во-вторых, все лидеры Армении, так или иначе, были связаны с конфликтом из-за принадлежности Нагорного Карабаха. Первый постсоветский лидер Армении Левон Тер-Петросян вошел во власть как один из создателей и лидеров комитета «Карабах» в противостоянии с союзным центром. Второй президент Роберт Кочарян успел побывать главой Государственного комитета обороны, а затем и главой непризнанной республики. Его преемник Серж Саргсян стоял во главе сил самообороны НКР, а затем возглавлял армянский Минобороны в период открытого армяно-азербайджанского конфликта. В 1998 году Левон Тер-Петросян оставил свой пост не в результате проигранных выборов, а вследствие давления со стороны ближайшего окружения из-за якобы готовности пойти на неоправданные уступки по Карабаху. И сегодня, одно из ключевых требований разрозненной оппозиции к Сержу Саргсяну касается большей жесткости в отстаивании армянских интересов в конфликте.

В-третьих, внутри НКР нередки были случаи, когда тамошние политики шли вразрез с курсом официального Еревана. Например, в политической жизни непризнанной республики значительную роль играли представители старейшей армянской политической партией «Дашнакцутюн», к которой в Ереване первое постсоветское правительство (состоявшее из представителей Армянского общенационального движения (АОД)) относилось с ревностью и подозрительностью. Между тем, дашнаки были первой политической силой в Нагорном Карабахе, которая заявила о невозможности размежевания с Азербайджаном исключительно мирным путем. В 1994 году указом президента Армении Левона Тер-Петросяна деятельность партии на территории страны была запрещена, а ряд членов «Дашнакцутюна» даже были арестованы. Только в 1998 году этот указ был отменен новоизбранным президентом Робертом Кочаряном (выходцем из Карабаха, первым президентом НКР). Однако в 1994-1998 году на территории непризнанной республики дашнаки не подвергались репрессиям.

В-четвертых, НКР, не будучи участником переговорного процесса, занимает более жесткую и бескомпромиссную позицию в отношении возможных уступок и «разменов», на что мог бы при определенных гарантиях пойти Ереван. И дело здесь совсем не в личности действующего президента, а лишь в степени официальной вовлеченности в дипломатические форматы урегулирования.

Вот и сегодня в отношениях между Ереваном и Степанакертом складывается интересная коллизия. В Армении еще с прошлого года дан старт конституционной реформе, в результате которой будут перераспределены полномочия между ветвями власти в пользу премьер-министра и парламента. При таком раскладе уходящий глава государства может сохранить свое присутствие на армянском политическом Олимпе в ином качестве. Понятное дело, игнорировать эти новшества в НКР не могли. И 21 марта 2016 года президент непризнанной республики Бако Саакян подписал указ о формировании конституционной комиссии по поправкам к Основному закону.

Конституция НКР была принята на референдуме 10 декабря 2006 года (голосование было приурочено к пятнадцатилетию референдума о независимости). В голосовании приняли участие 90077 избирателей. За принятие проекта Основного закона страны проголосовало 77279 избирателей, или 98.58% принявших участие в голосовании. Принятие Конституции в Карабахе прошло намного позже, чем это случилось в Абхазии, Южной Осетии или и Приднестровье. И главной сложностью было достижение компромисса относительно того, что считать собственно НКР, ведь во время ее провозглашения в состав непризнанной республики помимо бывшей НКАО вошел Шаумяновский район, который не являлся частью спорной автономии. В ходе военных действий контроль над ним был утрачен, однако армянские силы распространили свою власть над семью районами (пятью полностью и двумя частично) за пределами Нагорно-Карабахской автономной области.

В итоге при подготовке текста Конституции удалось найти компромиссную формулу, касавшуюся определения границ территории НКР. Основной закон непризнанной республики (статья 142) следующим образом определяет ее суверенитет: «До восстановления целостности государственной территории Нагорно-Карабахской Республики и уточнения границ публичная власть осуществляется на территории, фактически находящейся под юрисдикцией Нагорно-Карабахской Республики».

Десять лет спустя главным вопросом стала проблема сохранения президентской модели или перехода к парламентской республике по образцу Армении. Представители оппозиции («Движение-88» и «Национальное возрождение») высказались за отказ от президентской республики. Во время прошлогодней парламентской кампании им удалось преодолеть пятипроцентный барьер. «Движению-88» получило 6,93%, а «Национальное возрождение» (партия, основанная в январе 2013 года) - 5,38% голосов. В настоящее время эти силы имеют 4 мандата из 33. Однако, судя по всему, сегодня данная идея не поддерживается политиками в НКР. И 3 августа из заявления Комиссии по конституционным реформам при президенте стало ясно, что «предложена модель президентского правления». И причина такого поворота более или менее понятна. В условиях непрекращающихся инцидентов и существования непризнанной республики в статусе армянского фронтира демократическое реформирование вряд ли будет иметь шансы на успех.

Надо сказать, что власти НКР в былые времена пытались противопоставить «демократическую республику» «авторитарному Азербайджану» (для пущей эффектности сравнивая рейтинги, выставляемые Freedom House не в пользу Баку). Однако уже к 2007-2008 гг. этот курс начал сворачиваться. Во-первых, исчезли надежды на то, что казус Косово (формулируемый как «сначала стандарты, а потом признание») получит универсальный характер. Для США и их союзников он так и остался «уникальным», хотя требования по стандартам в полном объеме Приштиной не выполнены и сегодня. Во-вторых, в политике в Закавказье «демократический рейтинг» оказался недостаточным для привлечения внимания к «своей правде». И Россия, и США, и ЕС (не говоря уже о Турции с Ираном) выстраивают отношения со странами региона, исходя из интересов, а не ценностей. Да, американские и европейские дипломаты охотно говорят про «демократические успехи» Грузии, закрывая при этом глаза на авторитаризм в Азербайджане (даже если он оправдан борьбой за стабильность и против распространения радикального исламизма). В этих контекстах «карабахская демократия» становится эдакой «вещью в себе», не приближающей чаемого признания или самоопределения в пользу Армении. Отсутствие же признания делает власти в Степанакерте более гибкими. В отличие от Еревана у них нет острой потребности «соответствовать» неким внешним требованиям.

Следовательно, в нынешней ситуации политики НКР, выбирая между безопасностью и демократией, скорее всего, предпочтут, первое. И будут поддержаны обществом, которое не по учебникам и не по сообщениям из СМИ знает, что такое попытки «разморозить конфликт». Впрочем, подобное предпочтение не будет чем-то раз и навсегда данным. Изменения внешней конъюнктуры могут сформировать новый запрос на демократию. Но это будет совсем другая история.

Сергей Маркедонов – доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ