Часть I

Исходя из своих собственных интересов, английская дипломатия стремилась добиться от России также и территориальных уступок, заявляя о чрезвычайной трудности сохранения сложившегося статус-кво. Г. Аузли, выставляя себя в качестве «искреннего друга обеим сторонам», защищал по сути поколебавшееся на тот момент британское влияние. Симптоматично, что теперь (после многих лет военной прямой помощи) и перед лицом собственного очевидного провала, англичане склонны были обвинять иранцев (параллельно поддерживая надежды в Тегеране) в упорстве.

По этим же мотивам и Мориер в письме к лорду Вальполю сетовал, что «Неблагонамеренность, лукавство и вероломство персиян затрудняли его (заключение мира) до сих пор до невозможности, и если бы русские им не задали прошедшей зимой двух или трех уроков самых порядочных, то я никак и не поверил бы, чтобы мы могли склонить их к замирению. Люди, имеющие всю власть на границе, и в числе оных мнимый наследник Персии и один из министров шаха Мирза-Безюрг, находят в том большую выгоду, чтобы сие дело не состоялось, и они то делали главное в том препятствие».

Однако, он «забыл» при этом упомянуть, что к этой «неблагонамеренности» привели именно инсинуации английской стороны. По чьему совету и настояниям иранцы тянули время, или шли на срыв переговоров?

Министр иностранных дел России граф Румянцев, информируя Ртищева писал, что «Англия обязалась трактатом с Персиею употребить всевозможные старания, дабы склонить Россию на возвращение всех земель, у Персии нами завоеванных, но… после блистательных успехов, на­дежды персидского правительства до того понизились, что Узелей, как видно, опасается, чтобы заключение мира не состоя­лось без его содействия, в каковом случае Англия потеряла бы в том краю снисканное ею уважение, и дабы сдержать свое влияние, сей посланник намерен настоять на том, чтобы мы возвратили Пер­сии хотя одну или две маленькие провинции, полагая за такую услугу Персии одержать разные выгоды посредством торгово­го трактата, который они надеются заключить с сею державою», и потому, он отмечал, что главнокомандующему следует употребить все усилия, чтобы «ограничить, поколику можно» влияние английского посла на русско-иранские переговоры».

Между тем, в своем письме к генералу Ртищеву от 28 июня (10 июля) 1813 г. Гор Аузли, пытаясь испугать главнокомандующего трудностями мирных переговоров на основании сложившегося статус-кво, писал: «Относительно Status quo ad presentem, то, в уважении трудностей, какие я должен был превозмочь, дабы согласить на сие персиян (так как последние поражения их делали согласие сие еще более затруднительным по их гордости), я надеюсь, что в. пр. охотно уступите Персии какую-нибудь малую частицу владений… Я прошу вас покорно принять не в виде требования со стороны Персии (и держава сия согласна на статус-кво), но только как простую просьбу со стороны моей, как искреннего друга обеих сторон». Ртищев же совершенно резонно продолжал указывать на то обстоятельство, что если уж в 1812 г., Россия не уступала, то теперь тем более: «Если в прошлом году, когда Россия находилась в весьма затруднительном положении, в рассуждении вторжения французов, и даже в Грузии произведен был мятеж царевичем Александром, я отверг перемирие с Персией единственно по поводу точно таких же требований со стороны персидского правительства, то тем более теперь я не могу и не вправе, без нарушения своих обязанностей, сделать какую-либо уступку из владений, состоящих под единственной властью Его Величества».

Не менее категоричен он был и вопросе перемирия: «Одно перемирие, сколько бы продолжительно оно ни было, не может составить обеспечения для обеих воюющих сторон. Желание же персидского правительства заключить перемирие для того, чтобы постановить прелиминарные пункты, сообщенные ему мною еще в прошлом году, доказывает только намерение продлить время и может побудить Императора заставить подписать мир силою оружия. Мир этот, конечно, не представит уже тех выгод персиянам, которые они могут приобрести теперь». Итак, Н. Ртищеву удалось отбить практически лобовую атаку, предпринятую Фатх-Али-шахом с помощью Г.Аузли, показав тем самым, что русское командование не опасается (если дело дойдет до крайности) продолжить войну, как бы это ни было нежелательно. В результате, шахом был уполномочен Мирза-Абуль-Хасан-хан для подписания перемирия на 50 дней и ведения переговоров для заключения мирного договора. Конечно, Аузли, с целью прикрыть свое дипломатическое поражение выражал в своих письмах к Ртищеву сетования о том, что отказ главнокомандующего от годичного перемирия чуть было не сорвал переговоры вовсе, однако тут же, ссылаясь на шахский двор, заявлял, что шах надеется после подписания мира, на добровольную уступку со стороны русского императора некоторых владений. И потому он набросал один пункт, который необходимо включить в договор.

Ртищев же со своей стороны отвергал как составленный для включения в договор данный пункт (являвшийся по сути первой редакцией «Сепаратного акта»), так и идею «краткого» мирного договора (т.е., видоизмененного перемирия). Ибо, фактически, это входило бы в противоречие с положениями готовившегося трактата, основанного на статус-кво. Вместе с тем, главнокомандующий дал согласие заключить перемирие на 50 дней, но и то, лишь с целью выработки за время его действия, положений для собственно мирного договора. Однако, отстояв на предварительной (пред-гюлистанской) стадии переговоров основные позиции, он, тем не менее, отчасти уступил, дав обещание по заключении договора составить отдельно особый акт, по которому по которому иранское правительство могло обращаться к российскому императору (по отправлении посла в Петербург) с актуальными для него просьбами. Так, в донесении Ртищева графу Румянцеву от 9 сентября 1813 г. говорилось, что он согласился подписать «особый сепаратный акт, в котором персидским послам, имеющим отправиться по заключении мира к высочайшему российскому двору для поздравления Его Императорского Величества, будет предоставлено право, невзирая на окончательный трактат, с обеих сторон утвержденный, просить всероссийского государя императора о всех надобностях и желаниях, какие имеет персидское правительство, и представить оные на великодушное благоуважение Его Императорского Величества не как требования, подлежащие непременному удовлетворению, а единственно как просьбы». И здесь британская дипломатия увидела для себя возможность реабилитироваться, а иранцы – предлог для будущих требований о пересмотре границ. Таким образом, полностью вытеснить из переговорного процесса англичан, российская сторона все таки не сумела.

И потому, неудивительно, что иранскую делегацию на переговорах в Гюлистане возглавил Мирза-Абуль-Хасан-хан, принадлежавший к тем деятелям при шахском дворе, которые являлись ярко выраженными приверженцами так называемой проанглийской ориентации. По сообщению иранского профессора М. Махмуда, по состоянию на 1814 г., «министр иностранных дел Мирза-Аболь-Хасан-хан четверть века получал у Англии ежегодную персональную пенсию в размере 1500 туманов».

10 сентября 1813 г. ген. Ртищев отправился из Тифлиса в Гюлистан. 27 сентября в Гюлистан прибыл, во главе свиты в 354 человек, иранский представитель, Мирза-Абуль-Хасан-хан. Н.Ф. Ртищев, в своем донесении, последовательно излагает весь ход процесса переговоров:

«высокостепенный же Мирза-Абуль-Хасан-хан, сопровождаемый 4-мя почетными персидскими чиновниками и до 350 человек своей свиты, прибыл в Гюлистан 27-го сентября, будучи в трех разных местах встречен на пути своем в наших границах посланными от меня для приветствия моими адъютантами с небольшими отрядами козаков, а в некотором расстоянии от лагеря выслан был для его препровождения эскадрон драгун и особые чиновники с поздравлением о его прибытии и для препровождения на место назначения для сего лагеря, где уже палатки его были заблаговременно поставлены. В тот самый день, после нескольких часов его отдохновения, я имел с ним первое свидание в особой приемной палатке, которая была определена единственно для переговоров и поставлена на самой средине между моим и персидским лагерем. При сем случае происходили одни только взаимные приветствия и обыкновенные разговоры, после коих персидский полномочный сделал мне посещение в собственной моей палатке. На другой день я взаимно его посетил и в тоже время между разговорами постановлен было с общего согласия условие о порядке, с каковым должен был последовать размен между нами высочайших полномочий, что на другой день, т.е. 29-го числа, исполнено с приличным сему случаю обрядом. Перевод с полномочия, данного Фетх-Али-шахом своему уполномочному, я имею честь у сего препроводить. Следующие потом два дня употреблены были на соглашение между нами о статьях перемирия, каковое по предварительным еще сношениям предположено было заключить на 50 дней для свободнаго продолжения договоров наших об основаниях настоящаго мира. 1-го же числа октября подписан мною и персидским полномочным действительный акт перемирия, которое я долгом моим считаю представить у сего подлинником на благоусмотрение в. с.».

Обе стороны обязались в течение 50 дней (до 21 ноября) воздерживаться от военных действий и немедленно приступить к переговорам о мире на основе status quo ad presentem. На случай, если бы заключение мира не состоялось, было обговорено, что боевые действия могли возобновиться лишь через 20 дней после прекращения переговоров.

После этого, Ртищев предложил иранскому представителю немедленно перейти к обсуждению условий для заключения мира, однако, Мирза-Абуль-Хасан-хан стал настаивать на заключении прежде так называемого «Сепаратного акта».  Возникшие по этому поводу трудности главнокомандующий описывал следующим образом: «Безотлогательно затем предложивши Мирза-Абуль-Хасан-хану приступить к взаимному объявлению статей, на коих может быть постановлен трактат твердого мира между двумя державами, я получил от него приветливый отзыв, что он из особенного ко мне уважения и ценя много искрения мои расположения к доброму согласию, признанные персидским правительством по моим опытам, остается уверенным, что со стороны моей будут предложены требования, соответственные пользам обеих держав, и не отступающие от основания, а потому он предоставляет мне одному право составить краткий трактат. Предложить статьи оного на общее рассуждение, желая, впрочем, иметь со стороны моей уважение к одной только его просьбе, чтобы, прежде всего, согласиться в сепаратном акте, так как оным обеспечивается право персидскому правительству надеяться на удовлетворение в просьбах, кои будут по заключении мирного трактата представлены высочайшему российскому двору, чрез полномочного персидского посланника. На возражение же мое, что, следуя общим правилам, сепаратный пункт должен быть постановлен тогда, когда мы согласимся уже в главных основаниях мирного трактата и подпишем оный, Мирза-Абуль-Хасан-хан объявил мне, что по наставлениям, данным ему от персидского правительства, он обязан первоначально иметь со мною переговоры о сепаратном акте, и удостоверяясь о согласии моем постановить оный сходно с желанием персидского правительства, тогда уж приступить к переговорам о статьях самого мира. Почему, не полагая никакой важности оказать снисходительность к таковому его предложении, я отвечал, что хотя с моей стороны, как английский министр, так и персидское правительство предварены уже письменно, что я не могу прежде согласиться на постановление сепаратного пункта, как после подписания настоящего трактата, но имея искреннее расположение стараться по мере моей возможности о сближении истинных польз, предлежащих для обеих высоких держав, и с удовольствием желая оказать ему на самом деле особенное уважение мое к личным его достоинствам. Я охотно готов удовлетворить его желанию. После чего он представил мне записку, данную ему от персидского правительства, какого содержания должен быть заключен между нами сепаратный акт; но как в сей записке по переводе ея на российский язык усмотрел я тот же самый пункт, который и прежде со стороны Персии был мне предложен чрез посредство английского министра и о котором я имел честь донести в. с. в отношении моем от 9-го сентября, то, не скрывая удивления моего пред Мирза-Абуль-Хасан-ханом о том, что персидское правительство вторично предлагает мне то самый пункт, на перемену коего сходно с моим предложением оно само согласилось и я имею даже письменное уверение от английского министра, известившего меня, что все требования мои по сему предмету приняты персидским правительством, объявил ему потом с видом снисхождении моего, происходящего от единственного усердия содействовать восстановлению благословенного мира, что невзирая на отправленное уже от меня всеподданнейшее донесение е. и. в. о согласии со стороны персидского правительства, изъявленном мне чрез посредство английского министра, дабы заключить сепаратный акт на основании предложенного от меня содержания, я принимаю на собственную мою ответственность пред г. и., склоняясь сделать в оном некоторые перемены, более соответствующие желаниям Персии. Таким образом, после неимоверных затруднений и истощенных мною убедительнейших доводов, Мирза-Абуль-Хасан-хан наконец согласился на новый сепаратный акт, мною предложенный, который наконец и им самим и мною утвержден и подписан, с неотступною однако же от него просьбою, чтобы дозволено ему было, прежде решительного со стороны его утверждения, послать сей пункт с нарочным курьером к персидскому правительству для испрошения от своего государя согласия, в коем он хотя не сомневается нимало, но дабы отклонить от себя всякую клевету со стороны сильной партии, недоброжелательствующей совершенно миру и вредящей собственно его лицу признает меру сию необходимо нужною для собственной своей безопасности. Сие новое предложение привело меня в еще большее затруднение по причине сомнения, которое я должен был иметь, что, может статься, Мирза-Абуль-Хасан-хан ограничен в данном ему полномочии секретною какою-нибудь нотою от персидского правительства и что также по прочим статьям мирного трактата он будет прибегать к посылке нарочных курьеров для получения разрешений, каковой способ мог бы понапрасну продлить одно только время. Почему я употребил все средства дабы убедить Мирза-Абуль-Хасан-хана действовать прямо от своего лица по силе имеющегося у него полномочия, не относясь к своему правительству; также не скрыл от него моих сомнений и необходимости, каковая мне останется, чтобы прервать переговоры, если он не может сам собою действовать решительно. Но за всем тем, не желая на сем первом еще шагу удалиться от усердного расположения моего сблизиться с ним в предначатом нами общеполезном деле, а особливо избегая через крутую неуступчивость в предметах, не составляющих главной важности, подать повод к перемене замеченного мною в нем прямо искреннего расположения к миру, я признал более полезным сделать ему и в сем случае удовольствие, согласясь с просьбою его, чтобы он на сей один только раз отправил от себя нарочнаго курьера к персидскому правительству, дабы испросить себе разрешение о сепаратном пункте, с тем однако же, чтобы в ожидании ответа нимало не останавливаться переговорами о статьях мирнаго трактата и немедленно приступить к сему делу. Между тем, я и с моей стороны не упустил с персидским же курьером сообщить английскому министру о происшедших нечаянно затруднениях, объясняя мои мысли в решительных выражениях, что в. с. изволите усмотреть из копии с моего письма, у сего представляемой».

В самом деле, иранский вариант этого акта был абсолютно неприемлем для российской стороны. Так, в частности, там говорилось следующее: «По заключении мира, послам, кои будут отправлены от персидского владетеля к российскому двору, предоставится право Его Императорскому Величеству об уступке Персии некоторых  владений с тем, чтобы сия просьба была уважена». Однако, Н.Ф. Ртищеву удалось исключить все формулировки из окончательного варианта, которые касались бы будущих территориальных уступок. В заключительном его варианте (т.е., в том, который и был в конечно итоге принят), иранским представителям просто предоставлялось право обращаться с просьбами напрямую в Санкт-Петербург. Так, дословно, там было сказано следующее: «Посланник, имеющий отправиться от персидского двора, с поздравлением к российскому двору, повеленные ему от своего шаха просьбы представит на волю великого Императора. Главнокомандующий российский обещает по возможности употребить старание о просьбах Персии». Заметим, что подобная размытая формулировка вовсе не свидетельствовала о том, что им предоставляется право просить императора о территориальных уступках. Сам главнокомандующий писал об этом следующее: «При сем случае позвольте мне с полною откровенностью присовокупить, что хотя с первого взгляда и казалось бы возможным, не принимая в таковой важности прежнего содержания сепаратного акта, предложенного мне от персидского правительства, оказать более снисходительности по сему предмету, в том мнении, что когда заключится и подпишется мирный трактат, то сепаратный пункт нимало не отнимет настоящей силы оного; но я, знавши свойство персиян и правила их политики, а при том не быв уверен и в английском министре, принимавшем в сем случае участие, с одной стороны по союзу их с Россиею и Персиею, а с другой имея в виду своем секретное предписание ко мне в. с., от 9-го минувшего августа, признал необходимо нужным оградить сей самый пункт, по видимому маловажный, всею возможною ясностью и в особенности настоять. Чтобы из оного исключены были все те выражения, кои могли бы присвоять право персидскому правительству ожидать непременного удовлетворения в просьбах своих, когда оныя будут представлены высочайшему российскому двору чрез полномочнаго персидскаго посланника, а напротив предоставить силою сепаратного акта просьбы сии в единое только благоизволение е. и. в., с обещанием с моей стороны по возможности употребить по оным мое старание, ибо без сего яснаго ограничения персидское правительство могло бы впоследствии принять со стороны Российской империи за неисполнение силы заключенного трактата, если какая-либо просьба к е. и. в. от Фетх-Али-шаха персидского, по представлении оных чрез полномочного посланника, не будет иметь удовлетворения».

Безусловно, для российской стороны само наличие «Сепаратного акта» было совершенно не нужным и она вполне справедливо опасалась, что даже такая размытая формулировка даст повод для неоднозначного толкования. В запоздавшем ответе Румянцева Ртищеву от 9 (21) октября 1812 г., отмечалось, что он поступил правильно, отказавшись включить непосредственно в договор пункт о возможных территориальных уступках, однако, наряду с этим, его согласие на подписание «сепаратного акта» характеризовалось в качестве ошибочного действия, которое может дать основание для поднятия иранцами вопроса территориальных уступок в Петербурге.  В соответствии с этим Ртищеву указывалось, что даже если «Сепаратный акт» и будет подписан, то в нем необходимо прописать, что мирный договор будет оставаться в силе, даже если иранским послам будет отказано в их просьбах касательно территориальных уступок. Однако, было уже поздно.

Положениями «Сепаратного акта» (расширительно толкуя их в свою пользу, как и ожидали в Петербурге) иранцы, конечно же, поспешили воспользоваться.  В конце июля 1814 г. иранский посол Мирза-Абуль-Хасан-хан был уже в Тифлисе, а 27 марта 1815 г. въехал в Царское Село, где стал ожидать возвращения Александра I из Европы. По возвращении императора, Мирза-Абуль-Хасан-хан обратился к нему с просьбой «уточнить Гюлистанский договор путем возвращение Ирану Восточного Закавказья и не отказать шаху в просьбах, столь ничтожных в сравнении с величием души российского императора, слава которого затмила славу Александра Македонского». А уже 20 января 1816 г., иранский посол передал графу Нессельроде ноту, которая, по сути, был нацелена на полную денонсацию (пересмотр) Гюлистанского договора. В ноте, в частности, говорилось:

«Так как Гюлистанский трактат составлен кратко и в общих чертах, то я надеюсь, что в Петербурге будет заключен другой договор, более детальный и определенный, по которому великий император великодушно возвратит шаху его ханства, уступленные России Гюлистанским трактатом».

(Продолжение следует)

Владимир ЗАХАРОВ, Владимир ИВАНОВ