Над всей Арменией безоблачное небо

27 октября, 2016 - 20:02

В середине октября «НВ» напечатала очерк из «Приграничья» Ануш Варданян. Нижепубликуемый (с сокращениями) очерк – его продолжение, похожее и вместе с тем другое. В нем явственно звучит тревога за тех, кто живет, а по существу держит фронт на всем протяжении армяно-азербайджанской границы. Заметим, очерк был написан прошлой осенью, т.е. до апрельской войны.

Увы, война подтвердила эти тревоги и еще раз убедительно показала преданность, крепость духа и героизм армянских солдат, а также расслабленность, расхлябанность, а порой и преступную халатность тех, кто за армию отвечает. Последовавшие громкие отставки  высоких военных чинов – тому подтверждение. Слава Богу – наконец опомнились…

Теперь об авторе. Ануш Варданян – уроженка Армении, давно живет в Петербурге, где ее знают как писателя и сценариста нескольких картин, снятых на «Ленфильме». В Армению минувшей осенью она приехала по линии организации Journalist for human rights, которая занимается проблемами армии.

Ануш ВАРДАНЯН

«Наверное, Богу тоже нужны хорошие люди»

Сегодня обещают тепло. Вчера по официальному телевизору сказали. Подтвердили по нейтральному радио. И оппозиционный интернет согласился. По всей стране будет прекрасный солнечный день. Над всей Арменией безоблачное небо. Нежный розовый рассвет обманчив - на деле в шесть утра пронизывающий холодок и тревожное ожидание скорой зимы. Но сегодня поверим объединенным усилиям медиа - будет тепло. Над всей Арменией поднимется ласковое солнце.

Сегодня группе из Journalist for human rights («Журналисты за права человека») предстоит поездка в городок Ноемберян Тавушской области, а затем в соседнюю область Лори, в пару других мест. «Пара мест» - это, напоминаю себе, еще двое погибших военнослужащих. Солнце постепенно поднимается, рассеивая ночные кошмары. Я замечаю в который раз, что роскошная природа категорически равнодушна к страданиям людей.

По официальным данным, в городе Ноемберян проживают 5529 человек. Теперь уже 5528, так как один из горожан - майор Саркис - уже не вернется домой, и не закрепит его в демографической таблице грядущая перепись населения. По данным Министерства обороны, причина смерти не обнародована. Попытка журналистов найти хоть какие-то следы Саркиса в интернете накануне выезда ни к чему не привела: был человек - и нет человека. И это странно. А пока под теплым осенним солнцем мы въезжаем в один из множества приграничных населенных пунктов - в Ноемберян. И вот что оказалось: Саркис не был убит в перестрелке, он умер от инфаркта на своем рабочем месте - в воинской части.

Journalist for human rights занимаются проблемами армии и особенно важным для себя считают сбор материалов обо всех погибших - как в ходе военных действий, так и по причине внутренних армейских проблем. Это длинный список, слишком длинный для маленькой Армении. И обычно в этом печальном свитке значатся имена и адреса, но отсутствуют телефонные номера родных погибших. Вот почему журналисты просто садятся в машину и едут по официальному адресу в надежде, что кто-то окажется дома, кто-нибудь откроет дверь, захочет поговорить. Нет никакой гарантии, что откроют, впустят, поговорят.

Найти в кривых улочках нужный дом, даже обладая точным адресом, довольно трудно - тупики и ухабы, странно, без всякой логики поставленные здания делают местную топонимику почти не читаемой. Но мы находим. Все вокруг знают Саркиса и где он жил. Не знаю, то ли один из наших добровольных помощников успел позвонить вдове, то ли она что-то сердцем почувствовала, но вдруг из окна четвертого этажа показалась женщина.

- Света, это к вам идут, - оповестил весь двор старик со строгой выправкой.

- Поднимайтесь, - спокойно предложила Света.

Ее просторная светлая квартира, с окнами на две стороны, производит впечатление временного жилища, места, в котором никто больше не ждет ни счастья, ни благополучия. Да и какое уж тут благополучие? Прожит день - да и ладно.

В рассказе Светы Саркис оживал, а Света, рассказывая, умирала. Такой вот парадокс. Ее Саркис служил в армии, а потом учился в Москве, в Университете управления. И всё же вернулся в Ноемберян, чтобы не оставлять престарелых родителей. Никуда не смог от них уехать. Стал работать в школе учителем физики, а потом и военруком. Когда жизнь стала невыносимо трудной, пошел в армию по контракту. Был политруком, дослужился до майора, ждал повышения и не дождался.

Слушаю вдову, чиркаю ручкой по бумаге и диву даюсь: какие разные бывают мужчины на свете. Этот носил всё в себе. Служил он в Баганисе - это граница, и это опасно. Баганис часто бомбят, и Света спрашивала мужа, когда он возвращался домой: «Как там?» А он ей: «Когда я прихожу домой, прошу не пытать меня разговорами на военную тему». И еще странная деталь, когда им доводилось проезжать на машине мимо воинской части, он всегда поднимал звук магнитолы. Я представляю себе эту предательски-пленительную дорогу и случайную мелодию, вдруг не к месту гремевшую по округе.

Умер Саркис за два дня до окончания пятнадцатидневной смены. Вечером говорил с женой по телефону. Говорил хорошо, чувствовал себя тоже хорошо. Но разве такой скрытный человек стал бы делиться, если бы вдруг стало плохо? А плохо стало. Дело было вечером. Сказал: ничего, давление, наверное сейчас пройдет. Вошел в кабинет и не вышел. Звонят товарищи майору-политруку, а он не отвечает, в дверь стучат, снова нет ответа. Обеспокоились - вошли в кабинет, а он на полу лежит. И на виске след от удара, при падении, видать, ударился.

У Светы двое сыновей - шестиклассник и восьмиклассник. Хорошие мальчики, и отец Саркиса живет с ними. Старик, он едва справился с горем, утешается виноградником и виноделием и радуется тому, что мать не дожила до этого дня и не скорбит по умершему сыну.

- Спина моя была сильна им, - говорит Света. - Я родителей потеряла, но я всегда знала, что за мной стоит Саркис, - она мнет руки, длинные пальцы бывшей музыкантши. Она считает, что ее Саркис был ангелом. - Так мы и не поняли, зачем он спустился с небес, зачем ушел, оставил нас. Наверное, Богу тоже нужны хорошие люди.

Он далеко и высоко – примерно где небо

Мы едем дальше. Сияет солнце, потому что над всей Арменией безоблачное небо. Мы утешаемся надеждой на то, что эта женщина найдет хоть одну духоподъемную идею и снова начнет жить, тем более что, кажется, это тот редкий случай, когда пособие довольно крупное - пенсия на обоих детей и на отца. Я не понимаю социо-экономических нюансов, почему одним много, другим мало, но при положении, в котором пребывает Армения, пусть кому-то будет если не хорошо, то хоть сносно.

Мы едем дальше и, совершив небольшой крюк, попадаем в Ахпатский монастырь. Это нужно всей группе - нужно выдохнуть перед следующим рывком, нужно преодолеть сто три километра по петляющей трассе к городу Ташир, и Гугл показывает идеальные 1 час и 48 минут. Сто три километра, а потом две смерти, две гибели в результате азербайджанской диверсии. Это трудно - слушать родных погибших. Это трудно - не переставая сочувствовать, сохранять профессиональное равновесие. От этого и возникает потребность перезагрузки. Поэтому и возник Ахпат на нашем пути. Монастырь основан в 976 году, сегодня включен в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Но бог с ним, с ЮНЕСКО, главное, что вокруг райская, неправдоподобная красота, изумрудная трава и горы, похожие на многослойные декорации к какой-нибудь опере с трагическим финалом. Мы разбредаемся по сторонам, и Гермине - журналист и оператор группы, завидев на лужайке рыжего кота, спускается с холма, чтобы немного потискать его. На скамейку, где девушка устроилась с Рыжим, подсаживаются две женщины лет под семьдесят, они говорят лишь по-французски и немного русского вдовесок. Одна из них сообщает, что у нее дома также живет кот, и зовут его Путин. Интересный поворот сюжета. В голову лезут разные вопросы - не кастрат ли ее кот, умен ли, ловит ли мышей? Но как-то не хочется ерничать сейчас, и, положа руку на сердце, как-то мне всё равно.

В этот монастырь был сослан ашуг Саят-Нова, чья жизнь окутана легендами. Одни вот утверждают, что сослан был Саят-Нова по политическим мотивам, а другие говорят, что из-за любви к сестре царя Ираклия Второго. Копья света пронизывают каменные объемы и часовен, и церквей, бьется в них надежда на то, что когда-нибудь мы сможем задушить в себе ночь. Над всей Арменией безоблачное небо.

Альпийские луга за окном машины. Сомнения под видом благодати. Ехать бы вот так, любоваться и не позволять себе углубляться в пещеры собственных воспоминаний. Наш водитель - терпеливый Гурген, человек с большущими руками, - сомневается: дальше дорога вроде бы плохая. Он был здесь довольно давно, но слышал, что проехать к Таширу трудно. У обочины низкое строение, возле которого топчутся мужчины. Справляемся, правильно ли едем? От группы отделяется один, самый любопытный, и засовывает голову в салон. Не спеша отвечает:

- Верно едете.

- А дорога нормальная?

- Нормальная, - дядька отвечает односложно, будто тянет время.

- Насколько нормальная, - пытается уточнить Гурген.

- Наполовину.

Хороший ответ. Сколь уклончивый, столь же, как оказалось чуть позже, до смешного правдивый. Проехав пару километров, мы видим: на левой полосе дороги асфальт уже положен, на правой - еще горы щебня. Странный темпо-ритм пути вдруг снова выплевывает гладкое новенькое покрытие, которое неожиданно оканчивается асфальтоукладчиком и новой группой рабочих. Это мужчины, чей возраст на глаз определить почти невозможно - то ли двадцать, то ли сорок, худые, высохшие люди с загорелыми, никогда не светлеющими лицами - от векового солнца и непроходящих тягот. Скрестив руки высоко над головой, они показывают: дальше пути нет, только в объезд. Объезд превращается в ралли по пересеченной местности. Навстречу катит старенькая, будто тоже исхудавшая двадцать четвертая «Волга». Водитель ее отчего-то улыбается нам во все свои тридцать два золотых зуба. Поравнявшись с Гургеном окно в окно, он спрашивает:

- Хорошо было? - кивает на дорогу и продолжает широко улыбаться, словно гордится трудностями родного пути.

- Отлично. Только сколько еще мне будет так хорошо? - уточняет Гурген.

- Ну проехал же, - пытается шутить златозубый водитель. А потом, пожалев собрата по баранке, всё же выдает тайну. - Вот сколько проехал, три раза по столько.

Мы въехали в Ташир. Ищем дом подполковника Артака. Снова срабатывает народная почта из уст в уста, и нам сообщают, что вдовы его, как и родителей, в городке нет. Родители в Москве, у второго сына и у дочери, а вдова Лусинэ живет в Ереване. Но мы могли бы встретиться с дядей и тетей погибшего Артака. Нам показывают на большой каменный дом. Преодолеваем широкое крыло, стучим. Крепкий печальный старик открывает нам дверь. Жанна Алексанян представляется. Старик - он-то и есть дядя Артака - говорит, что позовет сейчас жену. Из натопленной комнатки позади гостиной выходит пожилая женщина с вылинявшими от слез глазами. Еще даже не разобрав, в чем дело, она предлагает кофе. Мы отказываемся. Уже четыре часа пополудни, мы проведем здесь час, не меньше, а еще ехать в деревню на «третий эпизод», а еще возвращаться в город: трассы хороши, но между населенными пунктами всё тот же Camel trophy. Старики ведут нас в родовой дом Артака. В нем холодно, как в склепе, и без всяких метафор. Здесь давно никто не живет, дом не топлен. В одной из комнат учинили настоящий музей - здесь личные вещи Артака, фотографии, военная форма. Дядя говорит, что одна из двух школ Ташира теперь носит имя Артака. Тетушка плачет, говорит почти нечленораздельно, извиняется - после смерти племянника от стресса она потеряла зубы. Бах! - и все выпали. Поэтому рассказывает об Артаке дядя. В юности Артак хотел стать полицейским, но кто-то уговорил его поступать в Военную академию. Так и стал защитником родины.

Что же случилось? Подполковник Артак служил в Нагорном Карабахе. В тот день с водителем и тремя рядовыми он поехал на какую-то плановую инспекцию ближе к границе. Ближе, но не самые рубежи. Водитель - молодой парень из их же городка, он устал в тот день, и Артак, пожалев мальчишку, поменялся с ним местами: сел за руль, а юный Айк занял место командира. Вдруг стрельба. Машина попала в засаду азербайджанской диверсионной группы. Они били по правой стороне, думая, что стреляют в офицера. Водителя-мальчишку, конечно, зацепило. Артак отдал приказ отходить к лесу. Но Айк крикнул, что не может двигаться. Артак вернулся к парню, и оба были убиты. Так и остались там вдвоем…

Много странного в этом рассказе, то есть много такого, что хотелось бы уточнить, но так рассказывает пожилой человек, согнутый горем, и выпытывать у него подробности как-то бесчеловечно.

Разговор привычно переходит на тяжкий быт. Трудно в Армении нынче дело поставить. Всё отнимают алчные люди - не враги, вроде свои же соотечественники, но хуже врагов. Вот в начале двухтысячных люди водку пытались домашнюю гнать и дело это на промышленные рельсы поставить. Отняли. Есть в районе около тридцати сыроварен - тут со старых времен производили даже твердые сорта сыров. Крестьяне на эти производства молоко сдают. Но вот как получается, пол-литровая бутылка воды сто пятьдесят драмов стоит, а литр молока - сто…

Жанна Алексанян спрашивает, как теперь живет вдова Артака, остались ли у него дети?

Оказывается, что вдова подполковника живет с двумя сыновьями в Ереване, снимает квартиру. Своей-то квартиры не было, Артак в очереди стоял на жилплощадь. Теперь его нет, и всё расстроилось. В связи с очередным летием Еревана тридцати семьям военных дали квартиры - в этом списке был и Артак, но каким-то мистическим образом теперь исчез. Не досталось вдове Лусинэ квартиры.

В 2016-м Артак бы окончил службу и, наверное, смог бы неплохо устроиться на гражданке. Ведь у него одиннадцать медалей (последняя - посмертно), а еще именной пистолет. Какое небывалое счастье, видимо, теперь именно этот пистолет спасет семью от грядущих невзгод. А пока семья получает всё те же 30 тысяч драмов. Двое детей, восьми и девяти лет, не знают, что отца нет в живых. Им говорят, что он далеко и высоко - примерно где небо. А иной раз, что глубоко - так глубоко, что не добраться.

Я слушаю этих людей и уже не верю, что страдание - это способ испытать свою любовь. И прежде всего к миру. Не верю.

А над Арменией безоблачное небо. Всё еще поблескивает солнце, хоть дело и катится к вечеру.

Каждый богатей церковь ставит -  то своего имени, то имени своего отца

Другой наш адрес - село, расположенное в непосредственной близости от Ташира. Дом того самого девятнадцатилетнего водителя Айка, погибшего вместе с Артаком, со своим командиром. Но вдруг выясняется, что семья погибшего мальчика лет семь назад переехала сюда же, в Ташир, и живет на окраине городка. Просто в документах был написан адрес прописки в деревне.

Соседка стариков знает, где живут родные Айка. Подсев к нам в машину, она показывает дорогу. Асфальт лежит только на главных улицах, на боковых - глина, грязь и непроходимые лужи. Это ведь сегодня над всей Арменией безоблачное небо, а вчера здесь шли обильные дожди. «Опель» с водителем и пятью пассажирами проседает в ямах, скребет брюхом по вязкому грунту, подскакивает на ухабах. Единственная радость - вывалиться мы не сможем.

Подъезжаем к большому каменному дому на окраине. Перед домом огромный стог сена и трактор. Стучим. Входим. Вокруг женщины в черном. Нас приглашают, но без всякого радушия, настороженно, скорбно. Отчаяние прорастает из глубокой печали.

На втором этаже просторная комната с приметами советского благосостояния - стенка, ковер, диван, телевизор.

Крупная красивая женщина с седыми висками - мать Айка, садится сначала на стул возле портрета сына, куда ей указывает наша оператор Термине. Но, поняв, что ей придется говорить, женщина вдруг срывает с себя микрофон и вминается в угол дивана. На руки ей садится хорошо одетый мальчик лет пяти и не сходит с колен. Оказывается, что это ее младший ребенок - поздний дар небес. Здесь господь дал, а тут взял, и нет таких весов, чтобы измерить радость и горе. Женщина долго молчит, нас не выгоняет, плачет и сообщает, что скоро придет муж и он ответит на наши вопросы. Жанна пытается завязать хоть какой-то диалог.

- Сколько вам лет?

- Сорок шесть.

- Расскажите пожалуйста, как вы узнали о гибели сына?

- Случайно.

- Как погиб Айк?

- Случайно.

Рассматриваю ковер. Слушаю паузы, и паузы, и паузы между какими-то опасными словами, между тяжкими вопросами. Несколько щелчков фотоаппарата Ани. Женщина просит не снимать ее. Молчим. На стуле рядом со мной сидит сухонькая старушка с длинным мясистым носом - бабушка Айка. Она в цветистом платке, повязанном назад и не закрывающем шею. Старушка сопит и всё время вздыхает. Рассматриваю ее, понимаю, что она тихо и беспрестанно плачет, но лицо ее не искажено, не сморщено. Мне даже кажется, я угадываю улыбку.

Наконец входит отец Айка, крепкий мужчина с сединой в коротко стриженных волосах - соль с перцем. Он настроен решительно и даже, кажется, враждебно. Бывали тут разные журналисты, а потом такого понаписали. Жанна рассказывает, чем занимается организация Journalist for human rights, что они готовят книгу и хотели бы наилучшим образом представить сына. Но мужчина вдруг взрывается:

- Представить моего сына?! Вы лучше тех представьте, кто виноват в его смерти! Да так, чтоб все узнали! - гнев отца, его ярость сдерживают накатывающие рыдания.

- Пять человек там было! Пять человек! Подполковник, мой Айк, который у него водителем был, и трое солдат-срочников. Ехали «на инженерные работы». На инженерные работы! Без оружия, без бронежилетов. Пять человек, и все безоружные. Как же это так?! Почему им дают старые списанные колхозные виллисы (так традиционно в армянских деревнях называют УАЗики). Почему? Откуда там за несколько километров от границы появились азербайджанцы?! Средь бела дня! Вы понимаете, средь бела дня!!! В два часа двадцать пять минут. Днем! Почему их пропустили пограничники?! Приграничная полоса должна была быть заминирована.

Мужчина плачет.

Уткнувшись в плечо своего позднего малыша, плачет мать Айка. В ухо мне сопит носатая старушка. А отец продолжает выталкивать свою боль:

- Мне говорят: гордитесь, ваш сын - герой! Какой герой?! Он невинная жертва. Вы понимаете, если бы мой сын в бою погиб, то я бы гордился, я бы так не страдал, я бы знал, что мой мальчик родину защищал и погиб как герой, но он невинный, невинный, вы понимаете! Автомат один на пятерых - автомат без магазина!

Он переводит дух. Но остановиться уже не может.

- Денег нет, говорят, армию реформировать. Нет денег - отдай турку свою землю. Нет денег - русскому отдай, пусть управляет. Грузину отдай - пусть управляет. Нет денег у них! Есть деньги, чтобы церкви на каждом перекрестке ставить? Плюнуть некуда - каждый богатей церковь ставит, то своего имени, то имени своего отца, то имени своего сына. Ты на эти деньги купи обмундирования нормального, машины закупи бронированные, на границу пошли.

Вдруг мужчина делает несколько судорожных вдохов и с шумом выдыхает воздух. В комнате осязаемо висит его боль, искрится его ярость.

- Я в России был на заработках, когда узнал, что случилось. Сошел в Ереване с самолета и в морг пошел. Я видел своего ребенка - он был голый, под простыней. Я откинул простыню и увидел страшное - на нем живого места не было. То есть в Айка и Артака - в подполковника-то - они не только стреляли, но и гранату в них метнули, всё тело в осколках, даже кусочка кожи целого не было. А потом, уже, видимо, мертвые, они получили по контрольному выстрелу в голову. С Артака еще погоны срезали, мне сказали. Говорить - больно, не говорить - больно. Не знаю, что делать.

Он зовет дочь и просит принести планшет. Он запускает какое-то видео и держит крохотный планшет на коленях изображением к нам. На экране ролик, снятый и показанный по одному из центральных телеканалов. Полный пафоса, он рассказывает о том, как беззаветно мужественные люди в форме защищают рубежи своей маленькой, но гордой родины. И как гордая родина гордо гордится своими героями. Конечно же, тоже гордыми. В этих усыпляющих гипнотических мантрах нет ни смысла, ни сострадания.

- Гордятся они! Дней через сорок-пятьдесят придут ребята, с которыми мой сын служить уходил. Все скажут родителям: свет твоим очам - ребенок твой вернулся! А мне что делать? Мое дело - кладбище. Идти туда и возвращаться. Идти и возвращаться…

- Было ли следствие. Что рассказал вам следователь? - спрашивает Жанна.

Отец усмехается.

- Всё на Артака повесили, на подполковника. Когда я спрашивал, почему на ребятах бронежилетов не было, говорят, спроси у Артака. Почему оружия не было - спроси у Артака. Трое солдат остались живы, двое ранены были, а один целехонький. Я с ним в Ереване встречался, он-то и рассказал всё как было. Не следователь. Следователь просто общими словами отделывался. А я тело видел…

Я думаю, не ровен час, отец Айка или другой такой же отдавшийся горю отец сам возьмется за оружие. Это произойдет только потому, что люди, согнутые нищетой, припечатаны к месту своими личными потерями, слишком ощутимыми в маленькой стране. Мы едем в ночь, небо усыпано звездами - ведь над Арменией безоблачное небо.



«Кушать подано»

Глава из книги Ануш Варданян «Мой папа-сапожник и дон Корлеоне»

Отец мой с трудом читал по-русски. Нельзя сказать, что он был книгочеем на своем родном языке, но по-армянски он хотя бы не заикался, составляя слова в предложения. И все же отец одолел одно произведение в мягкой обложке на русском. Это событие изменило не только всю нашу жизнь, но и, отчасти, нашу национальную принадлежность. С тех пор как отец припал к живительному роднику литературы, его начали называть «новым русским», а мы, трое его детей, стали гражданами мира. Книга, оказавшая столь революционное воздействие на нашу и на еще одиннадцать семей из отдаленной армянской деревеньки близ северных границ, называлась «Крестный отец» американского автора Марио Пьюзо. Конечно же, в переводе с английского на могучий язык графа Толстого. Вот она – дружба народов в действии! Таким образом, смело можно утверждать: в деле преображения моего родителя не обошлось без влияния великой русской культуры. Это точно! Ведь именно по-русски, под вой одичавшего в горах и залетевшего к нам в деревеньку зимнего ветра, отец мой учился быть настоящим воином духа. Да, даром такие вещи не проходят. С удовольствием расскажу почему. Об этом, собственно, мое повествование.

Из периодики выписывал он лишь парочку: «Литературную газету» и республиканскую «Советскую Армению». И не из безглазого советского патриотизма, но следуя традициям семьи. Лет шестьдесят уже его отец и отец его отца исправно подписывались на этот печатный орган ЦК компартии Армении. «Советская Армения» на тумбе возле дедовского кресла была одним из атрибутов патриарха – как место во главе обеденного стола, как фетровая шляпа в возрасте после сорока, как заложенные за спину руки – мы, мол, потрудились на славу в своей жизни, а теперь вот прохаживаемся и зорко оглядываем окрест, что вы тут, молодежь, творите? В шляпе из фетра я своего отца никогда не видел, а вот газету помню хорошо.

Бабушка и дед из-за газет обычно спорили, кому какую первому читать. То есть кому первому читать «Литературку». Ведь «Советскую-то Армению» не читал никто. Разглядев мутную фотографию на первой полосе и заголовок передовицы, складывали ее стопкой у печки или резали сапожным ножом на квадратики – в сортир, на гвоздь, решительно! Короче говоря, «Советскую Армению» не любили, и точка. Что спорить было бабушке и деду? Однако порой доходило до потасовок. Дед в порыве социальной активности начинал вдруг полемизировать с красивым, волной откатившим густые волосы партийным лидером нашей республики. Вернее, с его газетным портретом. Карен Демирчян был похож на князька из исторического романа, еще не решившего, чью сторону занять в междоусобной войне. Словно раздумывал, как бы не ударить в грязь лицом, но вместе с тем как бы не прогадать фатально. Дедушка стучал натруженным пальцем по лбу партийца на фотографии.

– Вот дубина-то. Говорят, его пуп повитуха на помойку бросила, собакам. Вот с тех пор он такой дубина. Шалопут.

А если дед видел, как на фото в «Советской Армении» наш молодой, сам себе на уме, красавец-правитель пожимал руку седому, еще более красивому и княжистому Эдуарду Шеварднадзе – боссу соседней Грузии, то и тут он, крякнув, давал свой крепкий щелобан. Правда, с совершенно иным комментарием:

– А у этого-то пуп известно где.

– Где? – отрывалась бабушка от интересной статьи в «Литературной газете.

– Его пуп родная бабка повитухе не доверила. И сама в губернаторский дворец снесла.

– Да ну?

– Точно тебе говорю. Под пол спрятала. Поэтому он и важный такой.

– Он после революции родился. Уже губернаторов не было, – говорила бабка из-за «Литературки».

– Значит, в губернаторском дворце уже ЧК находилось, – уверенно парировал дед. – Туда и снесла.

Бабушка с «Советской Арменией» в полемику не вступала. Ей хватало деда. Потрепав газетную страницу, протирала ею оконные стекла или еще что по хозяйственной нужде. А мама заворачивала в «Советскую Армению» на лето варежки, носки и шапки. Чтобы моль не лакомилась кусачей мягкой шерстью наших овец. Стоп, мама!

С нее ли все началось или раньше? А может быть, с отца? Или еще раньше? С того, что я не мог видеть, но отчего-то помню, отчего-то вижу… Чувствую запахи и звуки неведомых шагов, скрипы колес, половиц и стволов корабельных сосен, шелест юбок, щебет птиц, грохот дождя по крышам… Все смешивается в одну длинную звуковую волну и длится, и тянется, и несется. Врывается в мою жизнь и опаляет, ослепляет, обманывает. Нет звезды, а свет – вот он! В один терпкий дым смешиваются пары над котлами и кастрюлями на многоязычных кухнях в разных странах. Ложками, черпаками, с кончика ножа или пальцем снимают пробы повара и хозяйки. Причмокивают одинаково устроенными языками, пытаясь распознать, всего ли хватает в щах, мамалыге, босбаше или паэлье. И на разных языках объявляют родне или гостям:

– Все готово! Кушать подано! Милости просим!

Подготовил к печати Валерий ГАСПАРЯН

Комментарии

Неуклюжие и жалкие попытки с эдакой залихватской литературной удалью обрисовать на фоне трагических эпизодов жалкое состояние своего народа во главе с его великими сыновьями на мой непросвещенный взляд не приносит много чести автору у которой кроме имени и фамилии нет ничего армянского даже во внешнем виде. С некоим подобием этого синдрома я уже сталкивался читая не взахлеб полукровку Довлатяна в моей прошлой жзни, где я не видел себя, обделенным судьбой

Каждый на хлеб зарабатывает чем может. Но, чтобы кликушеством? Впервые встречаюсь. Таких в Тифлисе называли плакальщицами. Они тоже были мастерами своей профессии , но, к счастью, изжились.Это я между прочим отваживаю тех, кто хочет возродить одну из древних профессий.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image