Марианна Гончарова, украинская писательница, автор книг и многочисленных юмористических рассказов, в июне этого года побывала в Армении в рамках акции народной дипломатии “Все едут в Ереван”, в итоге чего родилась документальная повесть (так сам автор характеризует жанр своего произведения) “Планета Armenia”.

Читать впечатления Гончаровой об Армении приятно во всех смыслах: в них нет слащавости, нет пафоса и “умных” оценок, зато есть много любопытных наблюдений, ситуаций и событий, а главное — людей, о которых автор пишет с легким юмором, местами с симпатией, временами — с большущей симпатией. В повести помимо Армении есть, пожалуй, еще один главный персонаж — это небезызвестный Меэйлис Кубитс — человек, который, собственно, и заварил все это, высадив в Ереване огромный десант деятелей культуры разных стран — артистов, музыкантов, писателей... Веселый, дружественный, добрый десант,.. что подтверждает и повесть Гончаровой. На днях ее опубликовал российский журнал “Медведь”, пообещав продолжение. Что ж, будем ждать. А пока предлагаем (с небольшими сокращениями) то, что уже вышло в свет. Итак, “Планета Armenia” глазами “инопланетянки” Гончаровой М.Б.

Пожалуй, начну издалека. Из далека-далека. Так вот, из далека, из одной северной прибалтийской столицы приехал однажды в Одессу молодой человек. Просто приехал, любитель путешествий и радостных открытий. Звали его Меэйлис Кубитс. Приехал, походил по городу, повертел головой туда-сюда, пооборачивался восхищенно на одесских девушек, подышал морским воздухом, поел, как кормят в Одессе. И... влюбился во все. То есть в саму Одессу. И, чувствами переполненный, вернулся в Таллин. Чтобы через короткое время вернуться обратно. Но уже не одному. К делу подошел серьезно: зафрахтовал самолет и привез в Одессу сто своих близких друзей — артистов, журналистов, писателей, музыкантов, бизнесменов, чтобы они тоже влюбились. ...Что ж, любовь во все времена была заразительна. И если говорить о Меэйлисе, то главное в нем именно любовь. И заразительность. А еще доброжелательность. А еще щедрость. А еще надежность. А еще талант. Прежде всего талант дружбы. И всем этим он мгновенно заражает всех, кто оказывается в поле его внимания.
...Так вот, на прощальном вечере “Таллин едет в Одессу” он, растроганный и благодарный, пообещал, что ровно через год состоится обратный визит: “Одесса едет в Таллин”. Меэйлис сказал — Меэйлис сделал.
Так в составе одесской делегации в июне 2012-го я и попала сначала в Таллин, а в июне 2013-го Меэйлис Кубитс вновь позвал нас в дорогу. И с радостью поехали в Армению со всех четырех сторон света музыканты и поэты, фотографы и журналисты, писатели и артисты, художники, рестораторы и просто хорошие неравнодушные люди.
Мне повезло, я опять оказалась в этой удивительной и неповторимой компании...

ЕРЕВАНСКИЕ ТАКСИСТЫ

Особая каста, особый народ в Ереване — таксисты.
— Вииааткуда? Суукраааины? Харошая страна — там многа армян.
— Да, — соглашаюсь.
— Артеом знаити?
— Эээ... Нет.
— А Ладик знаити?
— Давидян?
— Можит Давидян. Можит ни Давидян. Пачтенный чилавэк. Всэм памагаит. Всэм. Чилавек прихооодит, гаварит, Ладик джан, памаги. Ладик сразу памагаит. Ни спрашиваит, ты армянин, ты кто. Памагаит и все. На! гаварит, я имею, тибе даю. Ты будешь иметь, давай им. Те дадут другим. Другие дадут мне. Все его знают. Ааармяне — нииаряне. Все.
Хороший человек Ладик. Кто такой, где живет у нас в Украине, неважно. Хороший человек.

* * *
Сажусь на заднее сидение, здороваюсь. И сразу смеюсь. Потому что не было случая, чтобы таксист в ответ на мое приветствие не протянул вверх руку и не сдвинул зеркало заднего вида, чтобы посмотреть, кто сел и спросить:
— Нравится Ереван?

* * *
— Откуда? Из Украаины? Там плимяник живет. Днепраптров, знаити?
— Днепропетровск. Знаю.
— Там плиимяник. Тут работа неет, там паееехал, ристаран актрыыл. Харашо. Хооодит, гуляааит. Я был. Панраавилось. Хадииил. Гуляааал. — После паузы: — Нравица Эриван?
— Очень.
— Дааа. Красивая страна. Крассывый горад. Работа тока нету. А так — красивый. Ходииии, гуляаааай...

* * *
— Откуда? Из Украаины? А у ва
с там работа эсть?
— По-разному.
— А тут мало. Нэт пачти. Син институт закончил. Харашо учился. А работы нету п’а спицалнасти.
— И что делает?
— Ничиво ни делаит. Так сидит.

* * *
Как только машина трогается всякий таксист сразу заводит беседу. Вообще мне по душе, что армяне охотно и легко вступают в разговор. И каждый таксист везет тебя по Еревану и заботится, чтобы ты, бестолковая женщина, хоть что-нибудь увидела по дороге, потому что кто тебе еще объяснит и покажет что-то красивое в этом городе, как не он.
— Нравится в Эривани?
— Очень!
— Каскад видела? Как ни видила?! Ни видила кааскад? Щас пааедим.
— Нет-нет, — кричу, — Я спешу. Я потом посмотрю, обещаю.
— Кагда?! Ктооо тибе пакажит? Ана пасмотрит! Каскад! Там всеооо! Там центр искусствий! Там старинныи рукаписи! Там парк скульптур! Акоп Акопян знаишь? Э! Дажи я знаю! Щас паедем. Па дароге увидишь.
Пришлось смириться.

* * *
— Нравица Армэния?
— Нравится!
— Очень, да? — с уверенностью переспрашивает.
— Очень-очень, да!
— А чьтооо! Армяни — они древний наарод, чьто! Везде живеоот. Бииили, гоняааали, геноцид, а мы — все равно везде. И луччие! Смааатри: лучччие стаматолаги — армяни, луччие фатографы — армяни, луччие актеоооры — армяни, луччие художники — армяни, луччие музык анты — армяни. Луччие друззя! Армяни — тут он каждое слово сказал раздельно и медленно — луччие. самии. вернии. друззя! И еще — Азнавур французский есть пивец знаамнитый, знаишь кто?
— Кто? — рассеянно и устало я.
— Кто-кто? Ни дагадалась? Арминин! Вот кто! Понила?

* * *
Маленький прокопченный солнцем мужичок везет нас с Наринэ (писательница Наринэ Абгарян — ред.) на девичник к Лилит. (О девичнике будет ниже.) Размахивая руками над рулем, кричит. Наринэ переводит:
— Смотри, — кричит таксист, призывая Наринэ и мир в свидетели, — смотри! Все они имели ослов. Они все ездили на ослах. Теперь продал осла, купил машину, сел в нее, завел и поехал. Они как думают, на автомобиле как на осле, поворотники не надо включать. У осла есть поворотник? Нету.
...Таксисты в Ереване легко могут заменить радио, телевидение, интернет и газеты. Они знают все и обо всех. Таксисты мудры и политически подкованы.
Мне кажется, если армянские таксисты соберутся все вместе, то они легко могут отобрать у турков свой Арарат обратно.
Зачем драться? Зачем стрелять, что ты?!
Мирным путем.
Путем убеждения! Айо. (Что означает “да”)

НАЧАЛО

Буквально на следующий день после приземления на Армянскую землю был назначен наш концерт в театре имени Сундукяна. Я, например, очень переживала и нервничала, как поймут юмор моих текстов армянские зрители, для которых русский язык не родной.
— Когда же будет третий звонок? — спрашиваю я заглянувшего в гримерку администратора.
— Зачем звонок, женщина, — возмущенно и даже обиженно отвечает администратор, предполагая, что выступающие — это Борис Бурда, Роман Карцев и S., а я так, бегаю, чай подношу, башмаки чищу, сорочки глажу, гримирую и причесываю.
— Зачеееем званок, слушай? Люди в Эриване сами знааают. Люди счас папююют, пакууушиют, зайдууут, начнут интересоваааться, хлоопать, тагда начнеоом. Званок, званок... — ворчит администратор. — Люди в Эриване сами знают кагда.
И действительно, через 15 минут после объявленного в афише времени весь зал стал дружно аплодировать. Попили, покушали, заинтересовались. Концерт начался.
Мои опасения оказались напрасны. Из-за аплодисментов и смеха концерт затянулся на два часа сорок минут. Люди в Эриване знают. Люди в Эриване понимают.

* * *
Что мне нравится в миссии “Народной дипломатии”, что в ее делах, встречах, концертах, конференциях и вечерах мало пафоса и официозности. Верней, такого вообще практически нет. И все вокруг насыщено таким теплом, такой искренней радостью и доброжелательностью, что было бы глупо и смешно, даже оскорбительно раскатывать, например, красную дорожку, чтобы по ней с пресными физиономиями шли медийные лица в жутких брендовых пиджачках и тряпочках из органзы.
Это все равно, что к богатому и честному армянскому застолью поднести “дефлопе с крутонами, лучшее в Москве”. (Кстати, я видела рецепт дефлопе. Итак, готовится оно из слонины, страусятины, буйволятины, говядины и так далее. Убийство, короче, убийство под прикрытием семечек кациуса. Но о кухне позже.)

* * *
Вечером к нам подошли ребята с оранжевыми беджиками Народной Дипломатии. О, наши! — обрадовались мы.
— Скажиттэ, как пройтты в клуп-п “Мэццо”? — поинтересовались наши. Мы показали, провели. Да и сами пошли. Потому что там как раз собрались все — эстонцы, украинцы, белорусы, россияне, молдаване, армяне. Словом, все наши. И Меэйлис. Который и собрал нас всех в Ереване.

МЕЭЙЛИС

Поздними вечерами мы видели его в лобби нашего отеля, опавшего в кресло буквально на последнем издыхании. Нам казалось, что все — он так устал, что наутро не сможет встать, что себя не соберет, что ему надо спать и есть минимум неделю. Но утром как птица Феникс (теперь я говорю птица Меэйлис) он возрождался и в своем стильном эксклюзивном, по-модному чуть тесноватом светлом костюмчике в мелкий горох он бодро сновал среди гостей, организовывал, успевал поговорить по телефону и все уладить, разводил и руководил как командующий войсками. По его команде взлетали и приземлялись самолеты. Целые армии мирных счастливых любопытных людей поехали в гости друг к другу: армяне — в Таллинн, эстонцы — в Ереван. И ни один человек из тысячи участников, гостей и обыкновенных жителей Еревана, которые приходили на встречи и концерты, ни один не спросил, а кто этот светловолосый милый эстонец. Не было нужды его представлять. Он только выходил на сцену, на подиум или просто к микрофону на открытой площади — и публика тут же взрывалась аплодисментами.
После нашего выступления в театре имени Сундукяна в кулисы ко мне подошли двое. Таких открытых и симпатичных лиц я мало вообще где видела. Один восхитительно пшеничный весь и конопатый, как румяная булочка с кунжутом, второй — строгий молчаливый брюнет. И тот, который похож на хлебобулочное изделие, спросил:
— Можно с вами поговорить?
— А кто вы? — спросила я.
— Мы? Мы — друзья Меэйлиса (с белорусского телевидения —ред.).
Это вообще-то пароль, магическая фраза. Подойди ко мне шоколадный дикарь в набедренной повязке, перьях и со связкой зубов вместо ожерелья на шее из забытого миром африканского племени, какой-нибудь варвар с косточками в ушах, с кольцом в носу и копьем наперевес и скажи, тыкая пальцем себе в грудь: “Я — друг Меэйлиса”, я тут же открою ему двери, накормлю обедом, устрою в институт легкой промышленности и подарю бусы, зеркальце, мою любимую клетчатую кепку и личные, походившие и много повидавшие, крепкие немецкие самые удобные в мире сандалии.

ДЕВИЧНИК

Недавно прочла такой факт, что два самых высоких коэффициента IQ, когда-либо зафиксированных человеком, принадлежат женщинам. Я не знаю их имен, но сдается мне, что одна из этих женщин — профессор Лилит Меликсетян.
Ее обожают студенты. Она мудрая, очень сдержанная, немногословная и сильно, просто смертельно любящая. Ее любовь к семье, к студентам, к друзьям, к городу, к стране, к литературе, к музыке, ко всему и всем - она непоказная эта любовь, но такая глубокая, такая насыщенная, густая и теплая, что ее чувствуешь и стоя, или сидя с ней рядом — в ее глазах, сквозь ее молчание и тень ее улыбки — и на расстоянии. Я за всю свою жизнь таких не встречала.
С Лилит интересно разговаривать и переглядываться, сверяя реакцию. Речь у нее быстрая и она никогда не говорит лишних слов!!! Она иногда и не договаривает, веря в то, что собеседник достаточно умный и сообразительный, что додумает мысль сам. Короче, как говорил кто-то из моих учителей, не засоряет эфир.
Ну вот. Сказала тут как-то Лилит:
— Девичник у меня будет. Придете?
В этом “придете” было и “хотите-не хотите, да-нет, как?” И все остальное, что я и предвкушала: новые знакомства, о которых мечтала, интересная беседа, любимая мной атмосфера.
Надо заметить, что Лилит всех (всех!) называет на “вы”. Как она говорит, это привычка общения со студентами. “На девичнике будут...” — и Лилит называет имена популярной киевской писательницы, потом автора известнейшего романа, получившего кучу разных премий, потом талантливой художницы-аниматора и нас с Наринэ тоже называет.
— Только... — вдруг сказала Лилит, — а я вам уже говорила, что Лилит никогда не произносит лишних слов, — только мы живем на четырнадцатом этаже, а вчера у нас сломался лифт. Поэтому будьте к 14.00 у подъезда, подымем вас вручную. Мы специально пригласили людей... — опять не договорила Лилит.
Вот оно! Главное событие моего визита в Ереван! “Мы вас подымем вручную!”
...В тот день надо было выбирать: или девичник, или поездка в Татевский монастырь. И там же — канатная дорога. Когда я услышала о канатной дороге, то сразу сказала “нет”. О, нет-нет! Один раз я переправлялась по канатной дороге в Шотландии, и если бы могла отцепить руки от перил, в которые вцепилась насмерть, и открыть глаза, которые закрыла от неконтролируемого страха, я бы написала детям своим прощальное письмо и по-быстрому набросала бы, что и кому завещаю. И еще добавила бы какие-нибудь глупые наставления о том, как себя вести и как жить, потому что была уверена, что если вверх я еще по неведению доеду, то вниз — ни за что. И лучше останусь там, в горах, в компании тех шотландских бессмертных, что носятся по миру и размахивают мечами в поисках энергии, продлевающей жизнь.
Так что в Татев я решила не ехать, тем более, мне сказали, что монастырь не действующий. А для меня — всякое интересное место — это люди. Лю-ди.
И поэтому, когда подошла Лилит, уперлась в меня серьезным внимательным взглядом и сказала: “Девичник у меня. Придете?..”, я, не раздумывая ни секунды, с легкостью отменила другие планы, потому что все эти великие (да!) знаковые (да!) места, это все можно посмотреть потом, оно ведь будет стоять вечно. А люди — приглашенные к Лилит девочки — миры, вселенные. Их унесет куда-то в другую страну, в другую галактику свежим ветром, и я никогда больше их не увижу, сегодняшних, в их настроении, в их состоянии. А как же потом при встрече, если будет у меня такая удача, сравнивать и радоваться опять?
Так вот, Лилит сказала, что нас будут подымать вручную. А у меня же воображение! И я сразу же увидела картинку, как группа сильных мужчин... красавцев... плечи... грудь... руки... Каждую из нас... и меня... несут... на руках... на четырнадцатый этаж! Боже мой, чего только может не случиться за четырнадцать этажей на руках у сильного молодого армянина! Это ж надо не повесть — роман писать! В четырнадцати этажах! То есть главах.
Дааа, размечталась. Нет, наверно, будет по-другому. Вот я прямо вижу: маленький, сухой, носатый, ворчливый дяденька с крепкими жилистыми руками, такой работяга, что еще поискать, раздвигает двери лифта как Самсон — пасть льва, и мы все туда, в кабину входим, становимся там кто куда, еле размещаемся, нас же пятеро — Наира, Мариам, Каринэ, Наринэ и я — и видим, как наш Самсон опять же нечеловеческими усилиями задвигает двери лифта. И кто-то из нас еще при этом пискнет, скорей всего я:
— Самсон джан, вы осторожно, да?
И он увидит, что мы боимся и улыбнется мягко. И не скажет, как могут сказать в других, менее гостеприимных местах “Понаехали тут”, нет, не скажет. Он возьмется своими крепкими руками за гигантский рычаг лебедки и начнет его с нечеловеческим усилием крутить. И мы будем чувствовать себя в нашем лифте как в ракете, которая подымается в космос рывками. И вот отделилась первая ступень и мы чуть не упали от тряски, вот вторая ступень отпала уже где-то в районе стратосферы, уже и дышать стало трудно, скафандры все-таки тесноваты и, если долетим до Лилит, мы все выйдем, будем шагать тяжело в наших серебряных скафандрах, с усилием подымая руку в толстых перчатках, чтобы помахать Лилит и ее дочери Ане, как это в кино делают все астронавты под красивую величавую музыку. А потом мы одна за другой торжественно войдем в узкую для астронавтов квартиру Лилит, прямо как в фильме “Армагеддон”: Don’t want to close my eyes I donnawant to fall a sleep Cause I’d miss you babeAnd I don’t want to miss a thing. А Лилит будет заглядывать нам всем в окошки наших круглых шлемов, чтобы разобраться, где кто и знаками предлагать снять шлемы — мол, здесь тоже есть воздух, можно дышать и так. И мы снимем шлемы и будем держать их под мышкой, а сами с влажными волосами и шейками тоненькими, торчащими из скафандров, такие дуры, что вообще...
Короче это все представилось мгновенно и что-то подобное было и на самом деле, правда, кроме скафандров. А самым же фантастичным, как потом оказалось, было другое: уровень армянского гостеприимства, то есть радушие Лилит и ее соседей по подъезду в частности.
Выяснилось, что весь вечер накануне эти самые соседи по подъезду обсуждали, что к уважаемой Лилит приедут в гости известные писатели. Писатели! А у нас лифт не работает. Что они о нас подумают? И договорились, и вызвали мастера, и, я так думаю, скинулись и хорошо ему заплатили, и тот невероятными усилиями починил грузовой лифт. Правда, ехали только мы с Наринэ, опоздали потому что. Вышли на четырнадцатом этаже, увидели гостеприимно распахнутую настежь дверь, вошли тихонько, чтобы крикнуть “сюрприиииз!”, обнаружили накрытый стол и улыбающуюся женщину в туго накрученном на голове платке. Мы стали кланяться, улыбаться, чуть было не уселись за стол, но тут за нами прибежала Лилит, что-то извинительное пробормотала женщине, вроде того, что это писатели, рассеянные люди, схватила нас за руки и повела в квартиру напротив, где нас ждали Мариам и Каринэ. И Анечка, дочка Лилит. Следом, задыхаясь, притопала Наира, то ли Самсон джан уже ушел, то ли лифт ее не “опознал” и не сработал, поскольку Наира миниатюрная и легкая. Правда, Наира не вломилась следом за нами в чужую квартиру, а сразу пришла куда надо, двигаясь на наш смех и визг. Прелестная невероятная круглолицая женщина-подросток, персонаж собственных мультфильмов, с копной волос, яркой угловатой пластикой и восхитительными широкими абсолютно детскими жестами, Наира с грохотом поставила на щедро накрытый стол нарядную золоченую коробку с чем-то алкогольным, к которому мы и не притронулись, потому что и так было душевно и радостно, и уселась на стул, поджав под себя ноги. И мы все тоже удобно расселись и стали разглядывать друг друга. И не исподтишка, а честно пялились и не стеснялись. Боже мой, какие забытые ощущения! Даже не помню, когда мне было так хорошо, весело и спокойно. И что важно — просторно, прохладно и никакого (ни-ка-ко-го) музыкального фона. Да, мы стали есть и разговаривать на самые (самые!) животрепещущие темы. То есть о чем угодно.
...А еще мы завистливо разглядывали и обсуждали кофту Мариам. Она купила эту кофту в Мексике. Мы потребовали, чтобы Мариам встала. Она стояла, раскинув руки, и мы водили пальцами по Мариам и рассматривали уникальную вышивку, похожую на календарь Майя на будущее столетие или даже тысячелетие, кто их разберет этих самых индейцев, ну которые Майя... И тут кто-то из нас сказал, что вот, мол, человечество ломало себе голову — будет конец света, не будет, где календарь на следующие тысячелетия, куда делся. А оказывается, его тихонько уволокла из Мексики на себе известный писатель и художник Мариам. И теперь этот важный для всех календарь хранится у нее в комоде на второй полке сверху. И опять мы с удовольствием зашлись от хохота...
Что я вам скажу. Мариам вообще из царей. Не знаю, каких, я слаба в древней истории. Но я сразу вижу белую кость и голубую кровь - по узким запястьям, по внутреннему вежливому достоинству и покою, притягательной уверенной силе, некоторой отстраненности и прямому, смелому, даже вызывающему взгляду. Мариам — правнучка великого художника и сама художник. Но десять лет она отдала другому — писала роман. Видимо, кто-то с неба тронул ее за плечо и велел отложить карандаш и кисти. И она придумала новый мир, странный, небывалый, но там, в этом мире все и все живые и теплые. Там звуки, запахи, там жарко, там холодно, там страшно, печально, там зловещая тишина и плач, и стон, и странные игры или дурацкие беседы, там вдруг теряются мысли и мозг упирается в мягкую глухую стену, там персонажи, увернувшись из-под ее пера, начинают жить свои жизни, и делают, что хотят, поступают как хотят, живут как хотят и подминают под себя других персонажей и читателей. И вдруг тают, исчезают, оставляя только зыбкую о себе память, горечь, сожаление и скорбь...
Правда, о литературе мы не говорили. Зачем? Мы говорили о сокровенном: о детях, о погоде, о еде, о путешествиях и еще не помню о чем. Да это и не важно было. Наши голоса, мысли, смех — все это сплеталось под высоким потолком, как цветные нитки и бусины в кружевной орнамент и создавало поле доверия и радости, в котором было очень комфортно существовать.
А потом девочки ужасно красиво курили у окна. Мы, две некурящие, Наринэ и я, наблюдали за ними и даже смущались, что оказались такими провинциалками (я из крохотного городка на границе трех государств, Наринка — хотя из Москвы, но навсегда из своего маленького армянского Берда), что мы, такая деревенщина, так и не научились курить, а значит иметь возможность поддержать тихую беседу у распахнутого окна, элегантно отводя и вновь поднося к губам длинную тонкую сигаретку. А ведь под сигарету можно уже и о высоком. Нет, ну согласитесь, не глупо ли беседовать о судьбах литературы под ароматные баклажаны с бараниной, фаршированные чем-то вкусным перепелиные яйца, разные-преразные душистые салаты, что-то еще вкусное только что из печи, под горы овощей, зелени и фруктов, таких, вот таких и еще таких, под сладости, мороженое, домашний лимонад?.. Оооооо!
В самом начале девичника, когда все еще немного стеснялись, я позвонила с планшета по скайпу своей маме.
— Мама! — сказала я, — мы у Лилит. Сейчас буду тебя знакомить со всеми.
И как в детстве, когда приводишь в дом большую компанию детей поиграть, представляешь их всех маме и страшно хочешь, чтобы они все ей понравились.
— Мама, смотри, мама, это — Наира. Вот.
Наира машет своей кукольной, но крепкой ручкой в камеру планшета. Мама кивает и радостно улыбается.
— Это — Мариам, мама!
Мариам, глядя прямо в глазок камеры, склоняет царственную голову и опускает ресницы. Смотрю на Мариам мамиными глазами и вижу, какая у нее красивая длинная шея. (Как-то один знакомый мальчик, описывая свою маму, сказал: “У моей мамы длинноногая шея”, вспомнила я вдруг, глядя на Мариам, и поняла, что имел в виду этот мальчик.)
— Это — Каринэ, мама, — показываю я Каринэ, которая как балерина застыла в неудобной, но очень красивой позе, точеная, настороженная, серьезная, очень похожая на любимую куклу моего детства Кучинскую, и добавляю: — Каринэ, мама, армянка, но живет в Киеве, хотя приехала из Израиля. А в Одессе она недавно презентовала свои книги, мама.
— Понятно, — растерянно сказала мама, что означало, что я ее совсем запутала сведениями о Каринэ.
— Это — Наринэ, мама, — не скрываю я своей щенячьей радости и подношу планшет поближе к Наркиным очам, чтобы мама видела, какие глаза у Нарочки — серебристые, большие, лучистые.
— Оооо, — мама знает о Наринэ давно. Мама читала ее “Манюню”. И Наринэ говорит точь-в-точь то же самое, что сказала я, когда увидела Надю, маму Наринэ:
— Ой, как похожа на мою маму!
— Это Лилит, мама, — пытаюсь камерой поймать быструю Лилит, которая с помощью своей дочки Ани сдвигает на столе потесней одни блюда, чтобы поместились другие, мелькает, уходит на кухню, приходит, проносится мимо, потом останавливается, кланяется в камеру и опять удирает, приносит, приносит.
— А это стол, мама, — я держу планшет параллельно столу и все девочки смеются.
Я подбегаю к окну, чуть-чуть наклоняю планшет и говорю:
— А это Ереван, мама, Ереван!
И сама застываю от красоты. Он, такой живой этот город, лежит, как будто на облаке. Он весь облит горячим солнцем. Ереван. Он такой распахнутый, это город... Слушай, мам. Тут, знаешь — кругом небо. Вот есть ведь города, где неба нет вообще. А в Ереване даже на самой узкой старой улочке с балконами, как ласточкины гнезда, все равно полно знойного, растопленного, ослепительного синего неба днем и кроткого, уставшего, черного, бархатного, мерцающего — ночью.
Это Ереван, мама, Ереван..

Окончание следует