Скоро одному из самых знаменитых фотожурналистов XX века — Владимиру МУСАЭЛЬЯНУ — исполнится 75 лет. Он автор многих сотен блестящих снимков, в которых отразилась история советской страны. Не случайно его называют последним фотографом советской империи. Владимира Мусаэльяна широкая общественность знала прежде всего по фотографиям вождей от Хрущева до Ельцина. И особенно Леонида Брежнева, чьим “личником” он был на протяжении длительного времени. “Почти 14 лет я с ним работал без отпусков, суббот и воскресений.

Я постоянно был с ним”, — говорит Мусаэльян. Не просто светописец, приближенный к власти, а великолепный профессионал, обладатель многих самых высоких международных наград в области профессиональной фотографии. Недавно давний друг и коллега Владимира Мусаэльяна журналист Феликс Медведев опубликовал в российском издании “Элита Общества” очерк-интервью с именитым мэтром фотографии, отрывки из которого предлагаем читателям.
Эту фамилию я запомнил еще в середине шестидесятых годов, когда в петушинскую районную газету (помните “Москва — Петушки” Венички Ерофеева?) приехал за репортажем обо мне, тогда начинающем журналисте, тассовский репортер Николай Акимов. От него-то я впервые и услышал о Владимире Мусаэльяне, который в то время уже снимал генсека ЦК КПСС Л.И.Брежнева. Разве мог я тогда подумать, что через много лет судьба сведет меня с этим уникальным свидетелем многих эпизодов нашей истории, и мы не только станем с ним друзьями, но и совместными усилиями создадим к столетию “дорогого Леонида Ильича” роскошный фотофолиант.
Владимир Гургенович Мусаэльян начинал трудовую деятельность слесарем-сборщиком на авиационном заводе. Кстати, работал вместе с будущим зятем Брежнева Юрием Чурбановым. Юрий клепал центропланы, а Мусаэльян фюзеляжи. А фотографией увлекался с детства. Отец привез с фронта любительскую камеру фирмы “Цейс”. Она и привела его в конце концов в Фотохронику ТАСС, в 1960 году его зачислили на работу.
По ТАССовской легенде, один из мэтров советской фотографии Николай Кузовкин как-то увидел одну — лишь только одну! — опубликованную в журнале выставочную фотографию, сделанную электротехником Володей Мусаэльяном, и предложил ему место штатного корреспондента фотохроники ТАСС. Когда я спросил об этом Владимира Гургеновича, он подтвердил молву и добавил: “Уже лет пятьдесят каждый год я прихожу с цветами на Новодевичье кладбище на могилу человека, которому обязан своей любимой профессией”.
На мой банальный вопрос, считает ли он себя счастливым человеком, Мусаэльян разразился эмоциональной тирадой:
— Да, я считаю, что на полную катушку использовал выпавший мне счастливый лотерейный билет, можно назвать его и шансом — я попал на работу в самое престижное фотоагентство страны. Я счастлив оттого, что в 1964 году высаживался на льдину станции “СП-12”, находившейся в 100 км от географической точки Северного полюса. Летели мы на эту льдину целых шестнадцать часов. Температура за бортом — 40 с лишним градусов мороза. А потом я изнывал от 40-градусной жары в городе Кушке на 23 столбе границы с Афганистаном. В те же шестидесятые высаживался с Балтийским десантом на самой западной точке СССР и любовался красотами Камчатки на Дальнем Востоке. Повзрослев и заслужив доверие начальства, я “прикрепился” к теме космонавтики и видел, как готовились к полетам в космос наши первые экипажи. Моя тогдашняя работа была настолько засекречена, что все пленки “компостировались” спецслужбами прямо на Байконуре.
— Кто из генсеков был для тебя самой трудной моделью? Ведь ты не только с Брежневым работал.
— Юрий Андропов. Зайдешь к нему в кабинет, а он не один, кивнешь головой: “Здравствуйте, Юрий Владимирович”. Молчит, не мигая, на тебя смотрит. Гнетущая тишина. Наверное, думает про меня: чего это он пришел? А я в камеру вижу, как он смотрит на меня, точно сфинкс. Пять секунд проходит, десять. “Ну что, — говорит, — снял?” Я отрываюсь от камеры: “Нет, Юрий Владимирович, еще ни разу не нажал”. Обращается к собеседнику раздраженно-извиняющимся тоном: “Ну вот, еще просят”. В этот момент я успеваю два-три раза нажать на спуск. И меня выпроваживают из кабинета.
А вот Леонид Ильич очень любил сниматься и сам определял политику фотографии. Он понимал, что я не просто фиксирую мгновения его жизни, а это нужно для дела, для истории, для него самого. К фотографированию он относился трепетно, ответственно, волей-неволей осознавая историческую значимость вроде бы обычной бытовой работы. К тому же, что очень важно, и в этом мне как профессионалу повезло, Леонид Ильич был импозантным, красивым человеком. Когда он выходил на трибуну, в его редкостно фотогеничном типаже была видна державная мужская стать.

ЕЩЕ СЕКУНДА, И МОГЛА ПРОИЗОЙТИ ТРАГЕДИЯ

Рассматривая фототеку Мусаэльяна, я обратил внимание на странный кадр, на котором изображен почему-то сам Владимир Гургенович, да еще в неловкой позе — вцепившимся в пиджак генсека...
— Это случилось во время визита в Польшу. Шла церемония возложения венков к памятнику советским воинам. Венок несли военные, а Брежнев, как и полагается, шел следом. И вдруг он почему-то решил прыгнуть на высокую, около метра, гранитную ступеньку обеими ногами, но... потерял равновесие и начал падать назад! В тот момент рядом с ним никого, кроме меня, не оказалось. Я бросил фотоаппарат, сумку с причиндалами, мгновенно кинулся к нему и очень жестко схватил за локоть. Падения удалось избежать, и он, резко вырвав руку, бросил: “Мне же больно”. А вечером меня тепло благодарил. Потом начальник охраны генсека мне говорил: “У нас ноги точно приросли. У меня все опустилось, я понял, что еще секунда — произойдет трагедия. Ты спас всех нас”. А ужасное действительно могло произойти — на территории мемориала все было сделано из камня и падение навзничь человека могло обернуться трагедией. Кстати, этот снимок подарили мне польские коллеги.
— А много ли таких кадров, на которых “вождь” схвачен аппаратом в не совсем приглядном виде — скажем, больным и немощным?
— На эту тему могу заметить, что, когда у нас началась перестройка, ко мне ринулись толпы просителей из многих мировых информагентств. Шла критика так называемой эпохи застоя, и все хотели напечатать снимки недужного генсека, чтобы показать, кто привел страну на край пропасти. И я тогда говорил: “Господа, ничего я вам не дам, Леонид Ильич мне доверял, и его доверием я не торгую”. Кстати, я ничего не прячу на дне архива. Публикую самые разные неожиданные кадры. Все дело в их трактовке. Считаю, что власть, конечно же, изнашивает человека, а огромная безграничная власть изнашивает смертельно. Брежнев занял самый высокий пост в государстве осенью 1964 года, его личным фотографом я стал позже. Так вот, я, молодой человек, не успевал за ним, за темпом его жизни и работы. Даже перекусить иногда не успевал, потому что Леонид Ильич вечно торопился и на обед тратил всего... 8 минут. Мне же в таких случаях всегда приходилось оставаться голодным. Мы были с ним в постоянных разъездах, в месячных командировках. Он мотался по стране, по миру, встречался с самыми разными людьми. Его все интересовало, волновало. Это был энергичный, темпераментный человек. Недаром ходит много легенд и о его увлечениях прекрасной половиной человечества, особенно в молодые годы. Леонид Ильич не жалел себя, много курил, и врачи не могли ничего с ним поделать, он их не слушал...
К сожалению, все и в Кремле, и на местах замыкалось практически на одном человеке. Конечно, функционировал огромный аппарат, но без Брежнева не принималось ни одного более или менее важного решения.

ОПЕРАЦИЯ НА СЕРДЦЕ В ОБМЕН НА АРХИВ?

— Я слышал, Владимир Гургенович, что предприимчивые американцы, узнав о предстоящей тебе операции на сердце, предложили свои услуги в обмен на твои сокровища. Было такое?
- Было, только немного иначе. И впрямь о предполагавшейся операции на сердце узнал мой приятель, живший в Лос-Анджелесе. И вот однажды у меня на работе появляется прилетевший оттуда врач-кардиолог и здесь, в этой комнате, докладывает: “Меня прислал ваш друг Михаил, надо спасать вашу жизнь. Собирайтесь, летим в Америку на шунтирование”. Я оторопел, но сказал, не понимая еще, к чему он клонит, что такая операция стоит много денег. Кто будет за меня платить? И гость ошарашил меня прямо-таки “царским подарком”: “Операция вам ничего не будет стоить. Компенсацией будет только ваш архив. Мы сделаем все, чтобы операция прошла успешно”. Поблагодарив своего друга за внимание, я отказал визитеру. Архив я оставлю на родине, а операцию мне сделают наши врачи. И впрямь спас меня замечательный хирург, великий мастер своего дела Юрий Владимирович Белов. Он блестяще провел шунтирование, и, как видишь, я продолжаю заниматься своим делом.
— По-твоему, какая съемка тебе наиболее удалась? Так сказать, вершина твоего творчества? Не с Корваланом ли, когда он вырвался от Пиночета?
— Для меня все было уникальным, ведь Леонид Ильич сам по себе был неординарным человеком. А разве съемки на охоте, в плавательном бассейне, в кругу семьи не уникальны?
— Отчасти тебя можно считать папарацци.
— Нет, я не папарацци, ведь я не снимал скрытой камерой, чтобы заработать хорошие деньги. Наоборот, все работы согласовывались с моим героем.
— Ну хорошо, а Леонид Ильич, пропустив рюмку-другую, не останавливал ли твою работу, дескать, Володя, иди погуляй...
— Пьяным я его никогда не видел. Бывало, что после длительных командировок в другие страны или, пребывая в хорошем настроении, Леонид Ильич предлагал своим соратникам, друзьям немного расслабиться. Ехали, скажем, на дачу. И что же, другие пили, сколько хотели и сколько могли. Но Брежнев никогда никого не осуждал, он понимал, всякое бывает в жизни. Кстати, он был прекрасным тамадой: всех замечал, благодарил, обласкивал, говорил хорошие спичи. Даже если ему в чем-то не нравился человек, присутствующий за столом, он не подавал вида и всегда уважительно с ним прощался.

БРЕЖНЕВ ОТЛИЧАЛ ОХОТУ ОТ УБИЙСТВА

— Легенды гласят, что наши генсеки, будучи на охоте, палили в привязанных к дереву кабанов. Как вел себя на природе любитель поохотиться Леонид Ильич?
— На моих глазах не было такого никогда. Брежнев считался прекрасным охотником. Другое дело, егеря прикармливали животных в определенных местах, и охотники стреляли по кабанам и лосям, когда они шли или на корм, или уже насытившись. Брежнев никогда не убивал самок, а выбирал махрового самца. Помню охоту в Югославии с Иосипом Броз Тито. Леонид Ильич метко попал в горного марала, но редкий случай — видно, пуля не стала смертельной, и, когда к нему подошел егерь, марал был еще жив. Егерь перерезал ему горло. Леонид Ильич осуждающе посмотрел на экзекуцию, оставшись очень недовольным. А потом сказал, что это не охота, а убийство.
Компанию Леониду Ильичу составляли, как правило, старший егерь Василий Щербаков и кто-то из дежурных адъютантов. Иногда на вышку он брал и меня. Вот почему я могу свидетельствовать, что мой шеф превосходно стрелял и разил зверя с первого выстрела, тем самым не обрекал животное на мучения в случае промашки. Охотился он и на лосей, оленей, маралов, которых было в Завидово предостаточно. Любил и утиную охоту, в августе улетая в астраханские плавни. Частыми гостями охотничьих хозяйств были Подгорный, Громыко, Гречко, Черненко, Устинов. Каждому выделялся егерь, и охотники разъезжались на расстояние между вышками от 5 до 20 километров. После охоты за ужином они с удовольствием делились впечатлениями и хвалились своими трофеями.
...Вообще, Брежнев любил проводить время за городом, на природе. Кроме охотхозяйства в Завидово, Леонид Ильич жил с семьей на небольшой даче в Заречье. Кабинетик маленький, но уютный. Леонид Ильич не любил грандиозных апартаментов. Однажды приехал смотреть, как строится санаторий ЦК “Южный”. Показали ему много трехкомнатных люксов. Он спросил: “А кто здесь жить будет?” - “Ну вот к нам прилетают из других стран секретари...” — “Но зачем такие большие номера?” Даже дача в Ореанде, где жили цари и генеральные секретари, была совсем небольшой, намного меньше горбачевской в Форосе.

“ЗДЕСЬ Я КАК АЛЕН ДЕЛОН...”

— Ты сказал, что Леонид Ильич всегда выглядел импозантным. Мне кажется, что его знаменитые густые брови, харизматическая деталь его внешности, облегчали твою задачу как фотографа.
— Человек с юмором, он сам шутил на эту тему. Однажды в Крыму на отдыхе генсек вышел, что называется, в народ, попить простой газировки. Люди к нему. А он им говорит: “А как вы меня узнали?” — “По бровям, Леонид Ильич”. Об этом эпизоде он рассказывал друзьям. А однажды ему так понравился один мой кадр, что он сказал: “Здесь я как Ален Делон”. Запомнился мне и такой эпизод общения генсека с народом. Как-то в провинции зашел разговор Генерального секретаря с колхозниками. “Как вы живете?” — спросил он подошедших к нему селян. “Хорошо живем”, — ответили они хором, а я подумал: как же хорошо, когда на них старая обувь, руки у них заскорузлые, а на плечах грязные телогрейки? Но на многих снимках Брежнев выглядит “свойским”, словно понимает неловкость ситуации.
Возможно, по этой части какой-то урок Леонид Ильич получил в семьдесят первом году, когда мы собирались с визитом во Францию. Рабочая группа в Завидово готовила его выступление, обсуждались всякие детали. И Брежнев вдруг мне говорит: “Нет ли у тебя, Володя, фотографий, ну посвободней, что ли, менее официальных, французы просят”. Я говорю: “Конечно, есть, среди членов семьи, на юге, на отдыхе, на охоте”. — “Привези”. Я сел в машину, помчался в Москву. Он с интересом долго все рассматривал и отобрал для печати несколько кадров. Среди них был и тот, на котором глава партии и страны снят на яхте в майке и в подтяжках. И загнали мы в Париж восемь таких “раскованных” снимков. И что же, приезжаем во Францию и видим во всех газетах именно эти снимки, распространенные агентством “Франс пресс”. И тогда не только Франция, но и весь мир увидели иного Брежнева, простого земного человека, а не увешанного наградами орденоносца, хозяина ядерной державы.

“ФИДЕЛЬ СТАЛ ЗВАТЬ МЕНЯ “АРМЕНЬЯКОМ”...”

— Это с Фиделем Кастро на Кубе, 1973 год. Брежнев представил меня как своего личного фотографа с армянской фамилией. И Фидель стал звать меня “арминьяком”; это с Ильей Глазуновым, мы давние друзья; это с Володей Медведевым, тогдашним еще брежневским адъютантом, потом он был главным охранником Горбачева и написал мемуары; а это редкие снимки Валентины Терешковой — скромная и замкнутая, она мало снималась; это в индийской командировке с премьером Рыжковым, рядом Раджив Ганди, позднее убитый террористом; Брежнев с сигаретой, он очень много курил; это мои фотографии в редкие минуты свободного от официальных съемок времени — видишь, барханы, точно женские груди; это в Крыму, на дорожку выбежала внучка Леонида Ильича; съезд нардепов, Горбачев и Ельцин еще улыбаются друг другу; это почти неузнаваемый молодой полярник Артур Чилингаров, будущий вице-спикер Госдумы; а здесь космонавты, ведь я до Брежнева довольно долго отработал на космических съемках и в Звездном, и на Байконуре, снял всех тогдашних покорителей космоса; уникальный снимок — два патриарха рядом — будущий Алексий и тогда действующий Пимен; а на этом снимке Леонид Ильич представляет меня президенту США Никсону в Вашингтоне; а здесь мы собрались на охоту, иногда такие сборы были мгновенными, и кто был одет по-зимнему, тот садился в машину; официальный портрет Константина Устиновича Черненко, он только что стал генсеком; а это Югославия, Тито пригласил Брежнева на охоту; а на этом снимке все близкие генсеку люди — жена Виктория Петровна, дочь Галина, зять Юрий Чурбанов, внучка, — трогательная фотография; Евгений Иванович Чазов — главный кардиолог страны, мой спаситель: когда со мной случился обширный инфаркт, он вытащил меня с того света; а на этом по-нынешнему папарацционном снимке Брежнев, выходящий из бассейна в трусах (просматривая кадры и увидев этот, спросил: “А я такой нужен?”); а это за два месяца до смерти — Брежнев не любил мягкие кресла, но врачи и близкие уговаривали его сидеть на мягком.
...Где-то в середине семидесятых я стал получать в два раза больше, чем обычный фотокор ТАСС, — 240 рублей. Прибавили и командировочные, в месяц выходило около пятисот. По тем временам хорошие деньги. Однажды японцы заплатили мне приличный гонорар за один из понравившихся им снимков. Заплатили сами, я не просил. За фотографию Брежнева на Малой земле под выставочным девизом “Человек и Черное море” я получил премию на биеннале в Болгарии “Опель” — машин такой марки в Москве были единицы. Как-то Леонид Ильич, поглаживая крылья “Опеля”, пошутил: “Хорошая машина, но четыре колеса мои”. Эта шутка для меня дорогого стоит. Она мне долго служила. Квартира у меня была, но однажды Леонид Ильич, время от времени интересовавшийся нашими личными заботами, спросил, нуждаемся ли мы в чем-то. Я ответил, что нет, но только вот квартира, дескать, в шумном месте. Он позвонил Промыслову, и я переехал.

* * *

Выдающаяся карьера будущего вип-репортера началась в 1964 году, когда он стал снимать главу государства. Первые правительственные съемки разбудили в молодом фотографе творческую амбициозность, и он почувствовал себя на ступеньку выше. Любовь и интерес к своей профессии не угасил даже случайно услышанный им разговор Леонида Брежнева и Алексея Косыгина, тогдашнего премьер-министра. Указывая на группку фотографов, толпившихся поодаль, Брежнев вдруг заявил: “Вот она, Алексей Николаевич, отмирающая профессия”. Сначала Мусаэльян не понял смысла услышанного и лишь позже, поразмыслив над главным политическим событием того времени, поразившим страну, а именно снятием с должности Первого секретаря КПСС и Председателя Совета министров СССР Хрущева, неожиданно для себя пришел к выводу — новый хозяин страны отдалит от своей персоны многочисленную фотографическую рать. Что и говорить, советскому обывателю давно уже надоели бесчисленные хрущевские изображения во всех газетах страны. Мусаэльян был в курсе того, что Хрущев знал в лицо многих репортеров, даже помнил их фамилии.
И правда, фотографии Л.И. Брежнева поначалу редко появлялись в печати. Он почти не ездил за рубеж, всецело занимаясь лишь внутренними проблемами страны. Командировки по Союзу иногда длились до двадцати пяти дней. В одной из таких поездок по Средней Азии судьба и свела уже утвердившегося в своем творческом цехе молодого фоторепортера с генсеком. Впервые Мусаэльяну была поручена ответственная работа — сопровождать Л.И. Брежнева в рабочей поездке. Работа, надо сказать, оказалась нелегкой. Внешне почетная деятельность давалась огромным напряжением сил и воли. Тогда Владимир Гургенович был молодым, полным творческой энергии, в меру тщеславным, и ему льстило то, что его снимки печатались на первых полосах центральных газет и под каждым стояла подпись: “Фото спецкора Фотохроники ТАСС Владимира Мусаэльяна”.
Молодой тассовский фотограф подружился с сотрудниками службы безопасности первого лица страны. Нередко они помогали ему дотащить до места съемки его тяжелую профессиональную аппаратуру (несмотря на то что как-то начальник охраны сделал Владимиру замечание: “Ты что эксплуатируешь моих ребят, у них своя служба, гляди у меня...”). Но ситуация вокруг этих взаимоотношений вскоре неожиданно изменилась. Что и говорить, как шеф тебя жалует, так жалует тебя и его окружение. Как-то Леонид Ильич, оглядываясь по сторонам, вдруг громко произнес: “А где Володя Мусыльян?!” И Владимира Гургеновича мгновенно подвели пред очи Брежнева. Вот тут-то и зажегся свет! Один из многочисленного отряда фотокоров ТАСС стал практически персональным фотографом Генерального секретаря ЦК КПСС. Оказалось, что Л.И. Брежнев долго присматривался к работе и поведению нового сотрудника кремлевской фотослужбы. А по своему характеру Брежнев был из тех, кто если уж доверял человеку и привыкал к нему, то это было надолго, если не навсегда.

МАШИНЫ БЫЛИ ЕГО СТРАСТЬЮ

— Что больше всего в жизни любил Леонид Ильич? Женщин или шикарные машины?
— Насчет женщин, старина, вопрос особый. А к машинам, особенно западным, Леонид Ильич питал особенную слабость. Он очень любил сам порулить. Но, что примечательно, и это я особенно хочу подчеркнуть, на государеву службу ездил только в отечественных автомобилях марки ЗИЛ. Это очень комфортабельные авто, весьма представительные, не уступающие, а иногда и превосходящие западные аналоги. Отличный внешний вид, шикарные салоны, необходимые скоростные данные. А вот во время отдыха Леонид Ильич садился за руль любимого “роллс-ройса”. Водил он великолепно, увлекался быстрой ездой, иногда даже с какой-то молодецкой удалью.
Припоминаю один случай по дороге в Завидово. Ленинградское шоссе в районе города Клина, надо было переехать реку, тогда еще по узкому мосту. Ранняя весна, на обочинах дороги лежит снег, а в низине — большая лужа.
Леонид Ильич резко притормозил, и машина прикрытия покатилась с горки на него. Водителю ничего не оставалось, как направить машину в придорожный сугроб, где она и завязла в снегу. Конечно, без охраны он не остался, а приехав в Завидово, смеялся, рассказывая, как посадил ребят в сугроб.
Во время зарубежных визитов руководители стран обменивались подарками. Например, Фиделю Кастро преподнесли катер на подводных крыльях. Зная пристрастие Леонида Ильича к охоте и автомобилям, ему делали подарки в виде ружей и авто. Где-то я читал, по-моему у Роя Медведева, что у Леонида Ильича скопилось около пятидесяти машин различных марок. Не буду спорить, но такого количества машин я у него не видел, да и разместить их было негде. Знаю, что автомобили дарили, знаю, что все автомобили находились в гараже особого назначения, основанном еще при Ленине. Там им присваивались госномера.
Вспоминается еще один случай. Во время визита Брежнева в ФРГ, когда канцлером был Вилли Брандт, в резиденции на горе Петерсберг недалеко от Бонна фирмой “Мерседес” нашему генсеку был приготовлен подарок — шикарный автомобиль спортивного класса. Леонид Ильич сел за руль, рядом — представитель фирмы, дававший пояснения. Брежнев развернулся и поехал вниз. Охрана переполошилась, никто и сообразить ничего не успел, а его и след простыл. Немецкая охрана связалась по рации с постом, который контролирует выезд и въезд в резиденцию. Машину, естественно, не выпустили на автобан. Леониду Ильичу пришлось разворачиваться на узкой дороге. Во время маневра он пробил картер о бордюрный камень, потекло масло. Сколько было разговоров! Немцы очень долго смаковали эту ситуацию. Конечно, она была необычной.
Раньше много говорили о привилегиях работников ЦК, Совета министров, Моссовета. Но разве это можно сравнить с нынешней вакханалией на дорогах. Развелось столько машин с мигалками и сиренами, что рядовому автовладельцу остается только шарахаться из стороны в сторону.
Михаила Суслова (члена Политбюро ЦК КПСС, второго секретаря партии) водители Москвы прозвали “гонщиком”, потому что скорость автомобиля, в котором он ехал, была 58 км в час, и если водитель превышал эту скорость, он лишался работы. Представьте себе, по Кутузовскому проспекту движется большая колонна машин, а впереди — правительственный ЗИЛ, который водители не решаются обогнать. И вся эта кавалькада доходила до площади Революции, где Михаил Андреевич выходил и до ЦК КПСС на Старой площади шел пешком.
Я знал, что в ту пору многие водители, которые ездили по Ленинградскому шоссе, ругались из-за того, что дорогу заблаговременно перекрывали для спецпроезда. А делалось это потому, что за рулем сидел не профессиональный водитель, а Генеральный секретарь.
Еще один пример того, как было опасно ездить даже по свободной дороге. Возвращаемся из Завидово. В городе Солнечногорске во время основного проезда с второстепенной дороги на перекресток выезжает грузовой ЗИЛ-130. “Мерседес”, шедший справа на прикрытии, обгоняет головную машину и мчится наперерез грузовику, закрывая собой авто, за рулем которого сидит Леонид Ильич. Водитель грузовика, видя, что ему наперерез несется машина, остановился, но было уже поздно. Головной автомобиль успел пройти, а от столкновения “Мерседеса” и ЗИЛа-130 пострадали сотрудники личной охраны вождя. Правда, на этот раз обошлось без жертв, но для двоих больничная койка надолго стала домом.
...Я часто вспоминаю главного редактора Николая Кузовкина, который практически своими руками и энергией создал Фотохронику ТАСС, ее корреспондентскую сеть. Он организовал журнал “Советское фото”, так много сделавший для развития культуры фотографии в стране. Ведь хороший фотограф — это думающий фотограф. Каждый из нас — человек своей эпохи, независимо от того, является он субъектом или объектом фотосъемки. Недаром существуют такие понятия, как идеология, востребованность конкретного снимка в данный исторический момент.

Подготовила  Елена Шуваева-Петросян