Карине Арутюнова. Конец света отменили

7 мая, 2017 - 23:27

Знаменитый литературный критик Виктор Топоров писал  о Каринэ Арутюновой: «Арутюновой присуще то редкое и оттого вдвойне ценное качество, свойственное, прежде всего, подлинным художникам, которое Мандельштам назвал «хищным глазомером». Речь идёт, понятно, не о «перспективе», которой обучают в кружках рисования, и не о «пропорциях», а о сознательном — и сознательно хищном — пренебрежении и тем, и другим. Причем палитра Арутюновой — цветная, но преобладает здесь не какая-нибудь невинная берлинская лазурь, а грубая охра. Обе книги носят демонстративные названия: «Пепел красной коровы» — первая и «Скажи красный» — вторая. Полу-армянка, полу-еврейка, Арутюнова уехала из разноцветного, но неизменно красочного, родного Киева в кричаще-красный Тель-Авив, вернулась в Киев — и вот выпустила книгу в гранитно-сером Петербурге — на удивленье всей Европы, как непременно пошутил бы Пушкин. На удивленье и на зависть.

Рассказы Арутюновой — географически и метафизически повторяющие контур её скитаний — могут на первый взгляд показаться психологическими этюдами (отчасти — в израильской части — и лингвистическими этюдами: здесь средствами русского языка мастерски воссоздается иврит, идиш и ладино), однако это не так. Перед нами, повторяю, прежде всего, стихотворения в прозе.

Армянский музей Москвы и культуры наций предлагает вам прочитать подборку стихотворений в прозе Карине Арутюновой. 

Конец света отменили

Нанизывающие бусинки слов,

перебирающие драгоценные камни.



Выдавливающие по капле

Сок виноградной лозы.



Плачущие на рассвете

винами всех вин и покаянием всех

покаяний.



Молящие о спасении.

Выпрашивающие доброе слово.



* * *

Край света – он недалеко.

На пороге моего дома.

На пороге моей комнаты.

На границе моего сна.



На обрывке моих сновидений

болтаюсь пойманная на блесну.

Держите меня, держите,

не дайте пропасть



* * *

Конец света отменили, говорят,

до следующего вторника или среды.



Но это неточно.

Можно сходить к дантисту.

Можно сходить к нотариусу,

заверить необходимые документы,



* * *

это огромная разница,

быть снаружи и быть внутри.

Идти по коридору, заглядывая, отстраняясь.

Отшатываясь.

Я всего лишь иду.

Я всего лишь в аду. 

Стуча каблуками, бегу к выходу, к окну,

сажусь в любую машину, автобус,

самолет.

Перевожу дыхание.

Да, пьеса знакома.

И автор из наших, вот только имя.

Пожалуй, откажусь от роли,

от главной.

Я не настолько тщеславна.



* * *

Что сильней?

Чувство стыда?

Боли?

раскаяния?

Наслаждения.



Что раньше?

Вкус яблока?

Его форма?

Совершенство граней?

Напоминание о грехопадении.

Столь сладостном,

Столь вопиющем,

что мысль о возможном раскаянии

преступна.

Боль же кажется эфемерной,

а стыд – всего лишь приправа.

Посреди океана соли и крупицы

жгучего перца – капля стыда.

Полноводное озеро бесстыдства.



* * *

Гипсовая маска

проступающая из стены

родом из детских снов.



Как же я могла не узнать.



Маска, я тебя знаю.



Маска, я узнаю тебя из

сотен тысяч. 



Маска, уходи, еще рано.



* * *

Я убегу в другую страну.

Я убегу в другой дом.

Сменю паспорт,

мебель, кухонную утварь.



Я изменю группу крови.



Запутаю следы.



Найду другого, других.

Сменю занавески.

Выкрашу свежей побелкой стену.



А потом буду рыть туннель.

Локтями, ногтями, зубами. 



Еще лето

Еще лето.

Танец сверчков босоногих

на остывшей веранде.

Но уже кармин подсыхает,

свернувшись пеплом и сажей. 

Еще жгут костры

на окраине города, 

тянет дымком и свободой,

но бульонная чашка

вздыхает протяжно

орошая 

каплей янтарной

нёбо.



Уже плечи тоскуют по пледу

и короток день, а после обеда

шаги сообщают об осени в этих широтах,

чей-то кашель и смех за окном,

и прохожий,

из июля попавший в конец сентября,

домой поспешит, сражаясь с зонтом,

а в прихожей

станет тесно от туфель и ног,

и мокрая кисть суми-ё

растянет по небу

контур птичьей

печали. 



Про сахарную голову 

и трубочиста

Из фартука моей бабушки

сыплются всякие разности, –

трубочист в диковинной шляпе,

китайский болванчик, коробка от

монпансье, разноцветные фанты,



ленты, булавки и спицы, –

волчок, который резвится

часами, но всё же склоняется

к «нун» или «бет».

Огромная сахарная голова, –

такая и не приснится, –

она выдаёт ужасные тайны

про наших соседей,

которые тут же

не преминули явиться,

кто за иглой, кто за луковой шелухой,

а кто за маленьким чугунком,

чтоб не мешать мясное с молочным.

В фартуке моей бабушки много

всяких чудес, – таинственный цитрус

к празднику и новая скатерть

к субботе. Ещё оттуда доносятся

голоса, – на странном наречии, –

так говорят только боги,

сверчки и птицы, –

этого языка больше нет,

как и этой породы птиц,

с огромными глазами, –

они смеются и плачут

одновременно, –

похожие на чернослив

в кисло-сладком соусе.

Он долго томится

в огромном котле,

а исчезает мгновенно.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image