Лето в разгаре и потенциальные отпускники все чаще смотрят в сторну моря. Лучший отдых – море. Для армян самое доступное – Черное. Кобулети, Гантиади, Пицунда и конечно Сухум, город, где наши соотечественники оставили немалый след, да и сейчас проживают. Главной частью Сухума была набережная, где много лет центром общественной жизни являлась кофейня, где целых 40 лет священнодействовал Акоб Балян.

За ним закрепилась слава лучшего кофевара, поэтому кофейня и называлась «У Акоба». Колоритнейшего армянина увековечил замечательный писатель Фазиль Искандер в рассказе «Дядя Сандро и раб Хазарат». К сожалению, уже год как нет выдающегося писателя Искандера (на правом снимке), нет кофевара Акоба, но рассказ о нем по-прежнему читается с удовольствием. Кофейня сохранилась, но ее знают уже больше как «Брехаловка», она опять же является самым знаменитым кафе Сухума. Предлагаем очерк абхазского учёного-археолога Батала Кобахия о кофейнях Сухума, а также рассказ Фазиля Искандера об Акобе Баляне – знаковом кофеваре и достопримечательности Сухума. Итак, Сухум, море, пальмы и кофе.

Кофе от Акоба-ага

Фазиль ИСКАНДЕР

Этот высокий старик с коричневым лицом, иссушенным кофейными парами и долгими странствованиями по Ближнему Востоку, откуда он репатриировался, время от времени присаживался к нашему столу и заводил речь об армянах. Его горячий армянский патриотизм был трогателен и комичен. По его словам, получалось, что армяне ужасный народ, потому что ничего хорошего не хотят делать для армян. Его горькие претензии к армянам обычно начинались с Тиграна Второго и кончались Тиграном Петросяном, по легкомыслию, с его точки зрения, прошляпившим шахматную корону. Этот вроде бы не очень грамотный старик знает историю Армении, как биографию соседей по улице.

Сейчас он присел за наш столик, рассеянно прислушиваясь к беседе, чтобы собраться с мыслями и вставиться в очередную паузу.

- Теперь возьмем, – начал Акоб-ага, дождавшись ее, – футбольную команду “Арарат”. С теперешним тренером армяне никогда не будут чемпионами. Папазяна взял и поставил хавбек. Но Папазян когда бил хавбек? Папазян родился форвард и умрет форвард. А он его поставил хавбек. Почему? Потому что пришел на поле растущий Маробян. Хорошо, да, растущий Маробян поставь на место Папазян, но Папазян зачем надо хавбек? Папазян переведи на правый край, он одинаково бьет и с правой, и с левой. А правый край поставь хавбек или скажи: “Иди домой, Ленинакан!”, потому что пользы от него нету, где бы он ни стоял. Вот это неужели сам не мог догадаться? Я ему написал, но разве этот чатлах меня послушает? Даже не ответил. Вот так армяне топят друг друга.

Продолжая поварчивать на тренера, Акоб-ага собрал пустые чашки из-под выпитого кофе, поставил их на поднос и ушел за стойку.

Мы выпили по рюмке. Акоб-ага принес свежий кофе, и, когда снял чашечки с подноса и приподнял его, поднос сверкнул на солнце, как щит. Акоб-ага присел за стол и, поставив поднос на колени, придерживал его руками и, время от времени постукивая по нему ногтем, прислушивался к тихому звону.

Кемал обычно посещал другие злачные места и поэтому плохо знал Акоба-ага. Мне захотелось, чтобы он послушал ставшую уже классической в местных кругах его новеллу о Тигранакерте.

- Акоб-ага, – сказал я, – я долго думал, почему Тигран Второй, построив великий город Тигранакерт, дал его сжечь и разграбить римским варварам? Неужели он его не мог защитить?

И пока я у него спрашивал, Акоб-ага горестно кивал головой, давая знать, что такой вопрос не может не возникнуть в любой мало-мальски здравой голове.

- О, Тигранакерт, – вздохнул Акоб-ага, – все пиль и пепель… Это бил самый красивый город Востокам. И там били фонтаны большие, как деревьям. И там били деревьям, на ветках которых сидела персидская птица под именем павлинка. И там по улицам ходили оленям, которые, видя мужчин, вот так опускали глаза, как настоящие армянские девушкам. А зачем? Все пиль и пепель.

Может, Тигрaнакерт бил лучи, чем Рим и Вавилон, но мы теперь не узнаем, потому что фотокарточкам тогда не било. Это случилось в шестьдесят девятом году до нашей эры, и, если б Хачик тогда жил, он бил би безработным или носильщиком… Фотографиям тогда вобче не знали, что такой.

Но разве дело в Хачике? Нет, дело в Тигране Втором. Когда этот римский гетферан Лукулл окружил Тигранакерт, Тигран взял почти все войска и ушел из города. Тигран-джан, зачем?!

Это бил великая ошибка великого царя. Тигранакерт имел крепкие стен, Тигранакерт имел прекрасная вода, такой соук-су, что стакан залпом никто не мог випить, и Тигранакерт имел запас продуктам на три года и три месяца! А зачем? Все пиль и пепель!

Тигран-джан, ты мог защитить великий город, но надо было сначала вигнать всех гетферанов-греков, потому что они оказались предателями. Зачем грекам армяне? И они ночью по-шайтански открыли воротам, и римские солдаты все сожгли, и от города остался один пиль и пепель.

И пока они окружали его, что сделал Тигран? Он даже стидно сказать, что он сделал. Он послал отряд, который прорвался в город, но вивиз что? Армянский народ, да? Нет! Армянских женщин и детей? Да? Нет! Вивиз свой гарем, своих пилядей, вот что вивиз! Это даже стидно для такого великого царя!

О, Тигран, зачем ты построил Тигранакерт, а если построил, зачем дал его на сжигание римским гетферанам?! Все пиль и пепель!

…Пока он излагал нам историю гибели Тигранакерта, к нему подошел клиент и хотел попросить кофе, но Хачик движением руки остановил его, и тот, удивленно прислушиваясь, замер за спиной Акоба-ага.

- Сейчас проси! – сказал Хачик, когда Акоб-ага замолк, скорбно глядя в непомерную даль, где мирно расцветал великий Тигранакерт с фонтанами большими, как деревья, с оленями застенчивыми, как девушки, и с греками, затаившимися внутри города, как внутри троянского коня.

- Два кофе можно, – спросил человек, теперь уже не очень уверенный, что обращается по адресу.

- Можно, – сказал Акоб-ага, вставая и кладя на поднос пустые чашки. – Теперь все можно.

- Теперь возьмем Микояна, – сказал Акоб-ага, – когда Хрущев уже потерял виласть, а новые еще не пришли, бил такой один момент, что он мог взять виласть… Возьми, да? Один-два года, больше не надо. Сделай что-нибудь хорошее для Армении, да? А потом отдай русским. Не взял, не захотел…

- Вы, армяне, – сказал князь, – можете гордиться Микояном. В этом государстве ни один человек дольше него не продержался у власти.

- Слушай, – с раздражением возразил Акоб-ага, – ляй-ляй, конференция мине не надо! Зачем нам его виласть, если он ничего для Армении не сделал? Для себя старался, для своей семьи старался…

Акоб-ага, поварчивая, собрал чашки на поднос и ушел к себе.

- Когда он узнал, что я диспетчер, – сказал Кемал, улыбаясь и поглядывая вслед уходящему кофевару, - он попросил меня особенно внимательно следить за самолетами, летящими из Еревана. Он сказал, что армянские летчики слишком много разговаривают за штурвалом, он им не доверяет…

- Народ, у которого есть Акоб-ага, – сказал Сандро, – никогда не пропадет!

- Народ, у которого есть дядя Сандро, – сказал князь, – тоже никогда не пропадет.

- Разве они это понимают? – сказал Сандро, кивая на нас с Кемалом, вероятно, как на нелучших представителей народа.

- А что делать народам, у которых вас нет? – спросил Кемал и оглядел застольцев.

Воцарилось молчание. Было решительно непонятно, что делать народам, у которых нет ни Акоба-агa, ни дяди Сандро.

- Мы все умрем, – вдруг неожиданно крикнул Хачик, – даже кинязь умрет, только фотокарточки останутся! А народ, любой народ, как вот это море, а море никогда не пропадет!

Мы выпили по последней рюмке, доели арбуз и, поднявшись, подошли к стойке прощаться с Акобом-ага.

- То, что я тебе сказал, помнишь, – спросил он у Кемала, насыпая сахар в джезвеи с кофе и на миг озабоченно вглядываясь в него.

- Помню, – ответил Кемал.

- Всегда помни, – твердо сказал Акоб-ага и, ткнув в песочную жаровню полдюжины джезвеев, стал, двигая руками, поглубже и поуютнее зарывать в горячий песок медные ковшики с кофе.

Мы стали спускаться вниз. Я подумал, что Акоб-ага и сам никогда не пропадет. Его взыскующая любовь к армянам никому не мешает, и никто никогда не сможет отнять у него этой любви. Он связал себя с прочным делом и потому непобедим”.

***

Акоб Балян умер в 2000 году, и кофейное дело продолжил муж дочери Акоба – Леша Саркисян. Он и сегодня варит кофе на сухумской набережной.

Аромат сухумских кофеен

Батал КОБАХИЯ

Любой разговор об Абхазии начинается и завершается воспоминаниями или впечатлениями о Сухуме, основной темой которых всегда является знаменитая набережная и многочисленные кофейни, рассыпанные по всему городу. Сейчас она называется набережной Махаджиров, когда-то Приморским бульваром, Михайловской набережной, но в народе укрепилось название Сухумская набережная или Сухумский бульвар. Конечно, самые знаменитые кофейни — это те, которые были сосредоточены на набережной.

Проспект царя Леона— главная улица Абхазии — носил некогда имя Ленина. Названия столь похожи по звучанию, отчего некоторые думают, что старое наименование просто перевели на абхазский лад. Так вот, этот проспект выводит каждого, кто окажется в центре города, и в особенности гостей столицы, на знаменитую сухумскую набережную прямо к кафе “У Акоба”. Этот уголок Сухума больше знают как “Брехаловку”. Послушали новости, выпили чашечку кофе, посмотрели на грифонов, изрыгающих из пастей струи воды, ноги в руки — и на прогулку.

История сухумских кофеен восходит к концу XIX века. Их называли турецкими, поскольку культуру приготовления ароматного напитка привнесли в наш город турки, понтийские греки и армяне, переселившиеся в Абхазию в тот период. Чаще всего люди заказывали именно кофе по-восточному, по всей видимости, местные жители чувствовали некое стеснение перед армянами и греками, вынужденными к тому времени эмигрировать от преследований из Турции в Абхазию. Как-то во время войны, в 1993 году, известный абхазский художник Леварса Бутба, наспех общаясь с журналисткой перед боем, чувствуя, что осталось много недосказанного, предложил ей: “Только давай обязательно встретимся в Сухуме после войны! Мой дом находится на улице Пушкина, а если дома уже нет, встречаемся на набережной в кофейне “У Акоба”, где собиралась сухумская богема. Спроси Леварсу — там меня все знают. В шесть часов вечера после войны”, — шутливо закончил он словами из названия очень старого кино. Очарование сухумских кофеен было всегда приправлено запахом моря, меняющегося от погоды, и душистым, жгучим ароматом кофе, который на глазах посетителей жарили в огромных барабанах, мололи, и едва он успевал остыть, варили в кофеварках с длиннющими ручками на горячем песке. Весь магический процесс происходил прилюдно.

Правильно прожарить кофе, правильно промолоть до нужной консистенции, а главное, правильно приготовить его: не переварить, выдержать пропорции сахара для любителей среднего, ниже среднего, сладкого, двойного — было большим искусством. Невероятным наслаждением было наблюдать, как опытный и общительный бариста варил одновременно на двадцать чашек кофе, погружая длиннорукие кофеварки в горячий песок, и при этом всегда помнил конкретного хозяина для каждого джезвея, успевая в кратчайший срок дать ожидающему своей порции кофеина топовые новости. И знаете, я не помню случая, чтобы он когда-нибудь ошибался. Постоянные клиенты никогда не говорили ему, какой им варить кофе. Едва они подходили, хозяин кофейни уже заваривал кофе именно для него, всегда помня вкусы своего постоянного клиента. И каждый ощущал себя именно тем единственным, постоянным и любимым клиентом своей избранной кофейни.

Кстати, не считаю себя древним динозавром, но я застал то время, когда чашка роскошного, немыслимо благоухающего кофе стоила всего десять копеек и была доступна каждому. Практически каждый сухумчанин имел свое излюбленное кафе. Значение тут имели возраст, род занятий, интересы, ну и, конечно же, привычка к насиженному месту. Друзья, как правило, не созваниваясь и не договариваясь, спонтанно встречались за ритуальной чашечкой дымящегося кофе в облюбованной кофейне. Цены были смехотворными, удовольствие невероятным, а разговоры во время кофепития были тончайшие.

Наиболее знаменитыми и оживленными кофейнями довоенного Сухума были старая “Брехаловка”, “Пингвин” у Овика, кафе у Оника, находившееся перед входом в Обезьяний питомник, “У Акоба” — напротив исторической гостиницы, на причале в “Апре” и, конечно же, на “Амре”. У каждого места была своя душа и особая атмосфера, которая имела некий потаенный смысл для постоянных его обитателей. Сторонние наблюдатели и посетители не всегда могли это уловить. Но некоторым удавалось. Мне нравится сравнение кофеен времен старого Сухума с европейскими, которое дает в своих воспоминаниях русский поэт и эссеист Лев Рубинштейн: “Цивилизованность, западность, “европейскость” в данном случае обеспечивались наличием салфеточек, блюдечек, кофейничков, латинским шрифтом в меню, прохладной любезностью официантов. Альтернативой этой хорошо сервированной североевропейской мути выступали сухумские или ереванские кофейни: раскаленный песок, убойный деготь в маленьких чашечках, нарды, кайф, мухи. Но это не кафе, это кофейня — медлительная, медитативная, не замечающая течения времени”.

Наблюдая за жизнью в сухумских кафе в наши дни, замечательно сказала по поводу ритуала кофепития Надежда Венидиктова: “Черный кофе я не люблю и не пью, на набережной тусуюсь редко, но чужое кофепитие доставляет мне удовольствие – вид людей, наслаждающихся чашкой горячего кофе, “запускает” предвоенную атмосферу сухумского кайфа, возрождающуюся в наши дни очень медленно”.

Я благодарен Наде за то, что она оставила свои впечатления для тех, кто этого не знал.

И хотя прошло уже более двадцати

лет после завершения боевых действий в Абхазии, часто слышишь сетования кофейных гурманов сухумчан, что атмосфера церемонии кофепития значительно изменилась, и тому есть много причин. Главное кафе Абхазии “Амра” никак не возродилось, бывшие “амритяне” на долгое время переметнулись в “Антракт” при Русском театре, пока он не стал рядовым рестораном. А сейчас и его закрыли на засов, вернув фойе театру.

Новостийная “Брехаловка” перекочевала с прежнего места к “Акобу”, кафе на причале стало слишком европейским, дорогим и отдает сувенирным кичем. В довершение всему там установили некий пластиковый купол, заботясь о людях, дабы они не мочили голову во время дождя, но он нарушил аутентичность места, и, как правило, народ расходится от него подальше, наслаждаясь поглощением кофе под открытым небом. Телевизор, установленный в упор посетителям, наслаждавшимся раньше чашкой кофе и видом на море, хоть и радует любителей новостей и футбола, но покушается на многоречивость завсегдатаев, ибо теперь можно сидеть и вместо “мировых” новостей кофейного разлива, ежедневного созерцания меняющегося моря угрюмо уткнуться в огромный ящик. А главное, он отвлекает от вида на причал, необычную дорогу в море, упирающуюся в зыбкую границу между небом и морем, прогулка по которой входила в ежедневный церемониал кофейных старожилов.

Часто наблюдаешь, и это очень печально, что кофе во многих местах стали варить в электрических кофеварках либо используют перемолотый кофе из пакетиков. Магический цикл вкушения церемонии приготовления кофе и общения за чашкой потерял свое очарование в стремительно меняющемся времени. Тем не менее для многих, даже редко бывающих гостей в Абхазии, набережная в городе воспринимается как особый, неповторимый мир. Со своим населением, архитектурой, окружением. Один из тех людей, кто сохранил в себе верность и привязанность к нашему городу, написал мне: “Таких мест, как Арбат, Крещатик, Васильевская стрелка, мало, но они являются “визитными карточками” своих городов. С Сухумом у многих, и я не исключение, ассоциируется в первую очередь именно набережная и “Брехаловка”. Здорово, что они есть!”.

На самом деле сегодня “Брехаловка” — самое знаменитое кафе на набережной города. Считается, что именно там можно узнать все городские новости. Поэтому во всех поствоенных репортажах заезжие журналисты с ленцой просто устанавливали камеру на набережной у кафе и давали сочную информацию о том, как реагируют сухумчане на ситуацию, например, с признанием Косово, на сложности мирового экономического кризиса, на витиеватые спирали политических переговоров, на интриги в общественно-политической и культурной жизни страны, на предполагаемые перестановки в системе власти, ну и, конечно же, на достижения в спортивной жизни города и планеты.

Недавно, впервые за двадцать с лишним лет, я решил прочувствовать утро в кофейне на “Брехаловке”, убедиться, так ли уж рано туда прибывают горожане попить кофе и обсудить ночные новости. Пошел туда ближе к восьми утра. По набережной гуляли в одиночестве и парами любители пешеходных прогулок. На “Брехаловке” сидели где-то человек пятнадцать. Я удивился, что уже так много. Но мне объяснили, что остальные уже давно ушли, и сейчас наступает время после восьми для второй группы завсегдатаев: тех, кто любит поспать утром.

Утренний кофе надо пить не спеша, пройдя весь круг церемониала. Вначале надо вдохнуть свежего морского воздуха и посмотреть на море: не изменилось ли оно в размерах, цвете или еще каких параметрах. Перед тем как выпить кофе, разумеется, надо прогуляться, и желательно в одиночестве, по причалу в глубь моря, для аппетита. Потом, возвращаясь к кофейне, оглянуться по сторонам и выбрать себе стратегического партнера для утреннего кофе, учитывая, что вокруг все знакомы между собой, но при этом сидят небольшими кучками, а то и по одному.

Насладившись трепом с друзьями, можно пройтись по набережной и посетить другие кофейни. К примеру, у “Бригантины”. Кофе там можно пить стоя, вид непритязательный, но зато кофе вкусный, а главное, в ожидании своей чашки кофе вы можете насладиться ностальгическим запахом жареного и свежемолотого кофе, что стало уже редкостью в наших кофейнях, не говоря уж о ресторанах и кафе. Хотя в последнее время точка перестала работать. Устали, наверное.

Если жарко, то, конечно, лучше идти в “Пингвин”. Летом там очень многолюдно, но если вам повезет и вы найдете свободный столик, можно, наслаждаясь морским освежающим ветром, разбавить кофе мороженым. А можно просто сесть на лавочку возле мудрого пингвина и, поглаживая его по голове, смотреть, как плещутся волны. Или лучше прогуляться в сторону развалин “Сухумской крепости”, которая нынче блистает чистотой. Там можно пока еще полюбоваться древними развалинами и наблюдать, как волны бьются о рухнувшие в море старые стены, на которых четко видны следы ранневизантийской техники строительства, имеющее название “опус микстум”, что означает смешанная кладка, в которой чередуются ряды из кирпичей и булыжников, погрузиться в таинственную дымку двухтысячелетней истории.

Любителям чая и дорогих европейских рецептов кофе лучше пойти на “Апру”, но и здесь, если у вас сложились особые и доверительные отношения с сотрудниками, можно уговорить их сварить обычный кофе по-восточному. Правда, надо делать вид, что вы пьете эспрессо или мокко.

Зимой лучше пойти попить кофе в “Старый Сухум”, тут, на открытой и обогреваемой специальными лампами над головой террасе, можно, не умерев от холода, пообщаться не только за чашечкой кофе, но и перекусить. Однако истинным любителям кофе покажутся совершенно невозможными мизерные размеры чашек, в которых их подают, поэтому уж лучше сразу просить двойную или тройную порцию.

С сокращениями

Подготовила Ева КАЗАРЯН