Рассматриваем героев исторического романа Раффи «Хент» в контексте других произведений мировой литературы.

Безумец, сумасшедший, простодушный, «дурак наоборот»: мировая литературная галерея этих героев обширна. В нее входят герои и плутовского романа Гриммельсгаузена «Симплициссимус», и философской повести Вольтера «Простодушный», и душевнобольные в рассказах Чехова, интеллектуально и нравственно превосходящие своих «здоровых» и «умных» мучителей.

Моралисты многих народов часто описывают в литературе носителей как мужества, так и безрассудства. И кажется, мужество для них всегда выше, потому что мужественным может стать даже вчерашний трус, преодолевший свою слабость.

И все же истоки романа «Хент» («Безумец») в другом — в создании широкомасштабного повествования о герое, который носит вечные и универсальные черты армянина. Он описан в таких исторических обстоятельствах, что его героизм, мнимое безумие, выглядят как гражданская совесть человека из будущего или очень сильно опоздавшего на 20-30, а то и 50 лет, чтобы поднять свой народ на борьбу с турецким игом, как это происходит на Балканах.

Раффи (Акоп Мелик-Акопян) издает этот роман в 1880-1881 годах, по горячим следам завершенной Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, точнее, ее очередного этапа. Уже созданы Иваном Тургеневым образ революционера болгарина Инсарова в романе 1860 года «Накануне» и «Раны Армении» Хачатура Абовяна (1858). Горение и самопожертвование этих героев, «безрассудство» Агаси, как и «хента» Вардана — главного героя книги армянского писателя, имеют большое родство.

Роман «Хент» очень многослойный, он рассматривает жизнь армян Западной, отчасти в Восточной Армении, в политическом, социально-экономическом, этнографическом, культурном ракурсах. Также в него заложены два типа повествования — реалистичный и метафизический, в которой написана последняя глава, действие ее развивается в «прекрасном далеке» — оно обязательно будет через двести лет. Такой синтетический прием был использован в современном романе «В ожидании Ковчега» Амаяка Тер-Абрамянца: оживает его герой, убитый дашнак. Мало того, метафизика Раффи поэтизирует в «Хенте» не только истинных героев Армении, их потомства, которые обретают райскую справедливую жизнь, но она и распространяется на описание некого армянского «ада», куда попадают такие предатели, как герои романа Раффи «Самвел» Меружана, Васак Сюни, их предательство имеет в глазах сборщика налогов Томаса-эфенди, покончившего жизнь самоубийством, меньший вес. Отметим, что роман «Хент» предварял работу писателя над романом «Самвел» о событиях армяно-персидской войны IV века н.э.

В центре повествования романа «Безумец» — дом старосты в Алашкертской провинции Хачо. Его образ со своми сильными и слабыми чертами описывает главу традиционного армянского хозяйства «танатера». Жизнь вот такой патриархальной семьи дана историком, профессором Сорбонны Раймоном Кеворкяном в труде «Геноцид армян. Полная версия»: «Семья в армянском обществе — это не просто ячейка, состоящая из людей, объединенных кровным родством. Это, по сути, целое самостоятельное сообщество со строгой иерархией, еще не утратившей отпечатков индоевропейского наследия». Итак, мы видим здесь многочисленных сыновей с женами, детьми, старшую невестку Сару, возглавившую женскую часть хозяйства после смерти жены Хачо, и самое главное — мы видим здесь амбивалентного героя/героиню Степаника, являющегося на самом деле переодетой дочерью Лалой.

Хозяйствование Хачо описано во взаимосвязях с деревенскими «большими людьми» (среди них поп и дьячок), с главарем курдского племени, со сборщиком налогов, армянином по рождению, утратившим свою идентичность Томасом-эфенди, несущим семье Хачо, как и всей Турецкой Армении, гибель. Конечно, домовладение старосты, описанное во всем историческом динамическом равновесии, несет в себе метафору всей Великой Армении, которая, не смотря на многовековую прочность, терпит очередной удар, ставящий ее судьбу на грань исчезновения.

Ценность романа Раффи — не в том, что он закладывает и развивает разные типы армянских субментальностей: эти нравственные и духовные вопросы он разделяет со всем человечеством. В это же самое время свои ответы ищет крупнейший мыслитель XIX века, русский писатель Лев Толстой, чья судьба оказалась так близка к армянской.

Случайность это или закономерность то, что и Толстой, и Раффи рассматривают многовековой цивилизационный конфликт армян, османов и курдов в схожей парадигме. В своей статье «Лев Толстой и армянский вопрос» Саануш Базьян пишет о том, что Лев Николаевич после резни в Сасуне не оставался равнодушным к армянской трагедии. Исследователь вспоминает о статье Минаса Берберяна «Великий человек» (1908). Толстой говорит, что армяне не должны отвечать курдам злом на зло, иначе чем же они будут от них отличаться?

— Необходимо им разъяснить, что они дурно поступают, и проповедовать любовь, а не ненависть, — говорит Берберяну Толстой.

— Но ведь это невозможно. Они не станут дожидаться, пока ты прочитаешь им свою мораль, — сразу же разрубят тебя на куски, — отвечает армянин.

Сасунская оборона произойдет спустя 15 лет после описываемых в романе «Хент» событий. А вопросы ставятся одни и те же. Раффи показывает, что и культура может играть ту же самую функцию могильщика, что и окровавленное оружие, если только она сильнее и может поглотить более слабую. Поэтому писательское кредо не включает в себе консервацию армянства, напротив, он считает, что лучшие, здоровые силы вольных курдов и армян должны объединиться. Уже после трагического бегства алашкертцев с родной земли, потери любимой Лалы, «хент» Вардан попадает в лачугу курда, где он обращается к курдянке за помощью раненому Томасу-эфенди. Глядя на нее, он думает:

«Такою же нагою была и наша праматерь, — думал Вардан, — она прикрыла свою наготу, лишь только постигла значение греха. Этот народ не знает еще, что такое грех, а потому не имеет понятия и о том, что на нашем цивилизованном языке зовется стыдом, скромностью и приличием. Вот народ, сохранившийся в своей первобытной простоте, народ, из которого можно создать нечто прекрасное. Дикие отпрыски, привитые к более культурному растению, дают прекрасные плоды

Говоря иначе, армяне как христиане даже после стольких трагедий и утрат как будто склонны давать «люфт» для своих взаимоотношений с курдами, вчерашними братьями по крови. Оптимизм Раффи базируется на хорошем знании этого этноса, среди которых есть и кочевые, и оседлые; и именно первые, эшараты, являются носителями зла и разрушений: они обращаются с оседлыми курдами так же бесчеловечно, как и с иноплеменниками. Пространство романа углубляется, так как уходит в бытописание характеров и турок, и курдов, и стамбульских армян, которые подчас выглядят «перпендикулярно» по отношению к другим армянам Османской империи, ибо образованы, хватки и зажиточны. Плохих и хороших народов для Раффи нет, он любовно, и с большой достоверностью описывает характер курдянки, призванной спасти от пленения и верной смерти "Степаника"/Лалу, служанки Джаво: к ней в доме Хача относятся как к сестре, с симпатией и доверием.

В романе есть упоминание о болгарах, которые освобождаются от ига. В задачу Раффи не входит разработка дрейфующей ментальности болгарина, среди которых были и смельчаки, и соглашатели, и изгнанники — этим занимается в это время родоначальник болгарской литературы Иван Вазов. В какой-то определенный момент Раффи наступает на больную мозоль армян, как будто упрекая их в трусости, слабости, противопоставляя их болгарам. На самом деле смелость и последовательность действий Вардана, пропагандиста Дудукджана, убитого в застенках паши, двух сыновей Хачо, выбирающего путь борьбы, ясно свидетельствует, кто является здесь героем. Как мы видим, писателю недостаточно одного «безумца» — Вардана, контрабандиста по нужде, который не боится говорить правду и самостоятельно действовать, он вводит ему в помощь активиста с созревшим гражданским самосознанием — стамбульского армянина, сына турчанки, Дудукджяна — Левона Салмана. Эти два смельчака, «хента» по отношению к простому, запуганному народу, которому Томас-эфенди бесконечно приписывает осла как его тотемное животное, олицетворяют два начала человека — эмоциональное и интеллектуальное. Пожалуй, их можно сравнить, с героями романа Германа Гессе «Нарцисс и Гольдмунд»: где описываются разные типы личности, которые руководствуются чувственностью, эмоциональностью, а с другой стороны — интеллектом, прагматизмом.

Вардан показан наделенным художественным театральным мышлением: он может переодеться в лохмотья, спеть курдскую песню, чтобы под видом бродяги пробраться к Тер-Гукасову. Левон Салман, кажется, уже утратил лиризм, он уже действует как человек, который принадлежит не себе, а идее. Вардан вынужден выбирать между любовью и идеологией. Он выбирает второе, так как осознает, что его любовь — она внутри любви к своему народу.

Что объединяет, кроме борьбы, Вардана и Левона? Пожалуй, еще и то, что Раффи создает им противоречивые биографии. Это не стерильные, безупречные герои. Контрабандист, даже если это замечательный и любимый семьей Хачо, — все-таки сомнительная работа для мужчины-армянина, во всяком случае не однозначно его воспринимают в армянском социуме. Левон в свой парижский период прожигал деньги любовницы, пока однажды не нашел в себе «узел», который распутал его судьбу, хоть и привел к трагическому концу.

Роман Раффи несмотря на то, что интеристорический, но разработка его сюжетных линий, конфликтов носит вневременной характер. Наследие писателя задало целый вектор в историографической литературе Армении, что продолжалось и в разработке философских сочинений Костана Зарьяна, эссеистике Дереника Демирчяна («Армянин») и т.п.