Этот текст дал мне прочитать Юрий Оганесян, увековечивший себя в таблице Менделеева под номером 118 («Оганесон»). Второй в истории мировой науки случай, когда такая честь оказывается прижизненно. Сегодня Оганесяна знает весь мир. Как его теперь называть? «Легенда» — затерто, «Звезда» — пошло, «Выдающийся» — банально. Так кто он?

Альберт Эйнштейн однажды сказал: «Подавляющее большинство людей знает, что это невозможно, а затем находится один человек, который не знает. Вот он-то и делает открытие». Кажется, подходит.

После встречи в Ереване Юрия Оганесяна я не видел, только слышал о нем, пока с подачи Сергея Геворкяна, тоже физика, не представилась возможность пригласить его провести вечер на Николиной горе в Подмосковье. Запомнится надолго.

Снимок с моими внучками, которые назвали гостя «учителем физики». Пусть так, но ключевое слово здесь — «учитель». А теперь история, приключившаяся с академиком Дмитрием Ширковым, соседом Юрия Оганесяна, тоже академиком, проживающим в Дубне на улице, носящей имя Георгия Флерова, разумеется, академика, и тоже выдающиегося.

Примерно шестьдесят лет тому назад Диму Ширкова, молодого сотрудника Лаборатории теоретической физики, отправили в аэропорт встретить и сопроводить в Дубну известного ученого. Для гостя ОИЯИ (Объединенный институт ядерных исследований. — С.Б.) была согласована программа визита: выступление на институтском семинаре, осмотр лабораторий, поездка в Москву в Академию наук, встреча с учеными и пр.

Ширков с водителем, как положено, прибыл в “Шереметьево” на час раньше, поднялся в зал ожидания встретить высокого гостя. Точно в расчетное время он уже пожимал руку светиле мировой науки: «Welcome to Moscow, in 2 hours we will be in Dubna!».

Гость ответил: «Извините, пожалуйста, но я в Дубну не поеду, вылетаю обратно через два часа. Тем же самолетом. Я уже договорился: мой багаж перенесут обратно».

Можете себе представить состояние Ширкова. Увидев растерянность на лице молодого человека и быстро оценив, что встречающий его тоже ученый, только очень молодой, гость продолжил. «Дело в том, что, пока я летел, меня осенило: многие вопросы, которые долгое время не находят ответов, можно связать вместе в единую проблему. Решение этой новой, более общей, если угодно, глобальной задачи может пойти совсем по другому пути, нежели по тропинкам, по которым мы ходили в поиске частных решений. Если я поеду с Вами в Дубну, то утрачу нить рассуждений…

Беседы, семинары, приемы, поездки выбьют меня из колеи, — продолжал объяснять свое возвращение домой ученый. — Мне надо сейчас же вернуться в салон самолета и лучше на то же место, на котором сидел. Мне уже обещали это сделать. Посадка — через полтора часа. Прощайте!» — сказал гость и поспешил на паспортный контроль…

— В Дубну я возвращался один, – вспоминал Ширков. — Должен вам заметить, возвращался в полном восторге! Вот это жизнь! Человеку в самом неподходящем месте приходит в голову идея, приходит как озарение, и тогда все остальное меркнет. Обязательства, дискуссии, визиты, приемы — все это оказывается ничем по сравнению с тонкой ниточкой, которую человек боится потерять. Господи, как я завидую этому человеку!..

Я молчал, не зная, как реагировать на эту патетику. А сам думаю: «Что за бред! Здесь все «стоят на ушах», кто-то готовит семинар, кто-то связывается с Академией, кому-то поручено организовать посещение лабораторий, гостя ждут, чтобы показать самое лучшее… И тут светило осенило, он, видите ли, боится «потерять ниточку». Удивительно, как Дмитрия Васильевича такое может приводить в трепет.

Поставив себя на его место, я сразу понял, что моя реакция была бы совсем другой. Из “Шереметьева” я бы возвращался злой, как собака, а своему директору, академику Боголюбову, сказал: «Николай Николаевич, меня чуть свет гонят в аэропорт, ваш знаменитый гость летит в Москву, а в воздухе вдруг решает, что у него есть дела поважнее».

…Время было позднее, Дмитрий Васильевич попрощался и ушел, а я не мог уснуть, думал об этом прерванном визите. Удивительно, размышлял я, Ширков всего на пять лет старше, но как он смог моментально прочувствовать и принять озарение другого. Он же не знал, да и не мог так быстро узнать суть идеи. А главное, кажется, ему это и не было нужно.

Да потому, что он такой же сумасшедший, как и гость, которого встречал в аэропорту! Как я мог не догадаться раньше? Удивительно, что эти странные люди могут не только говорить на непонятном языке и совершать действия, лишенные здравого смысла — они могут еще и испытывать при этом необычные чувства! Какой-то неведомый, иррациональный мир!

Мы потеряли его. Ушли наши «сумасшедшие», все стало понятным, но при этом серым и пресным. Люди будут долго помнить двадцатый век, золотое время ядерной физики, ее неповторимых Мастеров, как помнят эпоху Возрождения. О них будут слагаться мифы с вымышленными подробностями их жизни, а иногда и истории, целиком вымышленные. Но это неважно.

Ведь мой короткий рассказ тоже мог бы сойти за вымысел, не поведай его мне сам герой повествования.

Сергей Баблумян