Игорь Англер: Бегство от бакинского кошмара. Рассказ

18 сентября, 2019 - 22:22

Вокзальный перрон заливал дождь. Его холодные отрезвляющие струи остервенело, как пули, длинными очередями били по щербатому асфальту, пассажирам и провожающим, желая пробить насквозь без разбору всё, что попадалось на их пути: перрон, крышу поезда, одежду и протянутые с билетными квитанциями руки.

Проводники поторапливали уезжающих и просили заранее готовить билеты, как будто от этого  зависело время отхода поезда. Но нервничающих проводников можно было понять: фирменные чёрные шинели набухли и налились тяжестью. Фуражки плохо справлялись с ролью зонтиков. Вода стекала по ушам и шее, стремясь в укромные тёплые уголки человеческого тела. Неприятная колючая сырость лезла за воротник, проникала под мышки, растворяя последние остатки тепла. Страшно хотелось нырнуть внутрь вагона и забиться в уютном углу своего служебного купе. Ароматный дымок уже затопленных титанов дразнил носы проводников мечтой о стакане горячего чая. Мартовский ливень продолжал полоскать всё, до чего могли дотянуться его холодные мокрые руки-струи, заливая своими слезами оконные стёкла. Лица людей тоже были мокрые от дождя, и, казалось, что все собрались в этот день, чтобы кого-то проводить и почему-то со слезами.

Вагон, дёрнувшись, тронулся с места, и перед Эдуардом медленно, с постепенным ускорением, поплыл перрон вокзала, оставляя в прошлом почти сорок лет жизни армянского майора милиции из Баку. За его спиной, в купе "СВ", сидела неподвижно его жена Виолетта и молча глядела перед собой в одну точку. Он стоял в коридоре перед окном и прощался со своими родственниками. Первыми ушли из фоторамки залитого дождевыми струями вагонного окна его двоюродный брат Марат Эликян с женой. Потом пропала из виду Лена, которая, сделав несколько поспешных шагов за набирающим ход поездом, хотела остаться на этой фотографии, но влетев неосмотрительно в глубокую лужу, споткнулась и остановилась, уткнувшись лицом в платок не в силах больше выдерживать прощальный взгляд Эдуарда. И только Самвел не желал отставать от уходящего поезда и бежал за ним, держась рукой за стекло окна, с другой стороны которого была прижата ладонь его родного брата. Самвел смотрел мимо него, пытаясь заглянуть внутрь купе и увидеть глаза Виолетты и не сказать, но хотя бы улыбнуться ей на прощание.

Виолетта словно почувствовала на себе чей-то умоляющий взгляд и повернула голову в сторону окна, к которому зачем-то прижал свою ладонь ее муж. Чья-то другая ладонь вдруг соскользнула по мокрому стеклу, и Эдуард резко дёрнулся в сторону, словно хотел удержать руку с той стороны. Самвел на бегу споткнулся о выбоину в асфальте и упал, растянувшись во весь рост в грязной луже. Всю эту неделю, когда Овсепяны решили уехать, он крепился, не давая воли слезам даже по ночам с Леной и пытаясь всех приободрить, а здесь, лежа на холодном и мокром перроне, не смог сдержать своих эмоций и разрыдался до слёз.

– Любимый, поднимайся. Пойдем домой, – это Ленка, встав рядом с ним на колени, пыталась его поднять из лужи.

Поезд длинной чёрно-зелёной дымящей змеёй уходил по стальным рельсам за горизонт, увозя людей в неизвестность. Вырезанная под корень, ни в чём не виноватая армянская семья пыталась оторваться от своего счастливого прошлого и кровавого настоящего, сев в этот поезд на Ленинград.

В один роковой момент вся Россия в слезах и крови снялась с насиженных, в одночасье ставших чужими родных мест, заняв жёсткую и холодную плацкарту в бесчисленных поездах ненависти и горя из Грузии, Прибалтики, Туркмении, Таджикистана, Казахстана и Азербайджана. Кто-то попытался их остановить, попрощаться или хотя бы попросить прощения за то, что сотни тысяч семей оказались, как сорняки, выдернутыми из жизни с корнем и кровью и выброшены на произвол судьбы? Им вслед словно пули в спину неслись проклятия и русский, кстати, мат. Ну хоть что-то полезное приобрели бывшие наши друзья-братья за время "советской оккупации".

Начиналась новая жизнь…

                ***

Роман Георгиевич заканчивал обход музейных залов, как всегда, оставив на десерт свой любимый зал холодного оружия. Ночной сторож, хорошо зная привычки директора музея, уже ждал его там, чтобы проводить его потом до кабинета и попить вместе чаю. А под хорошую байку или легенду расчувствовавшийся старик мог угостить и коньячком. Дождавшись, когда тот вдоволь налюбовался клинками, мерцавших холодным блеском, скучая по своим историческим, с кровавым оттенком делам, пожилой мужчина услужливо открыл дверь перед директором, повернул ключ в замке, подёргал дверь на всякий случай и пошаркал догонять директора.

Роман Георгиевич налил воду в электрический чайник и нажал кнопку. В ожидании, пока вскипятится чай, он ходил в задумчивости по кабинету, не обращая никакого внимания на сидевшего на диване сторожа. Директор подошёл к окну и открыл форточку. В помещение ворвался, качая тяжёлые портьеры, свежий и влажный ветер с Невы. Роман Георгиевич с удовольствием вдохнул прохладу набережной, пытаясь уловить в ней первые признаки весны, которые несла Нева на набухших серых льдинах, неуклюже поворачивавшихся и нырявших время от времени на размеренном течении.

– Начало марта, а весной и не пахнет! Кто придумал эти календари? Никакой связи с реальной жизнью, – подумал про себя старик. – Плывущая по чёрной реке рыхлая серая льдина – вот признак наступающей весны!

Посмотрев ещё немного на размытый вечерний пейзаж за окном, он вернулся к сторожу. Тот уже сам разливал чай по большим пузатым стаканам. Он знал, что директор любил пить ароматный напиток большими порциями.

– А что, Семёныч, не хлопнуть ли нам по рюмашке?

– По какому случаю праздник, Роман Георгиевич?

– Наконец пришел альбом, который я выписал из Англии. Вот, посмотри, какая красота!

На столе лежало толстенное, богато изданное в суперобложке издание "История холодного оружия Древнего Востока". Подержав некоторое время тяжеленный том на весу и перелистав несколько страниц с крупными фотографиями, Семёныч, подполковник в отставке, положил его обратно.

– Не понимаю ничего. Здесь всё на английском. Вот, если бы современное оружие, финки, штык-ножи, тогда другое дело. А так, история одна! Папирусы в пыли!

– Семёныч, а как тебе этот экземпляр?

Пенсионер, по-военному изрядно отхлебнув коньяку, покосился на чей-то портрет во всю страницу, не отрываясь от рюмки.

– Этот толстяк? Ну, падишах, обожравшийся какой-нибудь. Да мало, кого русские били в турецкие войны!

– Ты прав, это турецкий паша Мустафа IV. Но это не главное, посмотри на его пояс и нож!

– Мелковато!– пожаловался сторож, надевая очки.

– Вот здесь крупнее!

Роман Георгиевич перевернул страницу, где крупным планом были напечатаны фотографии восточного искривлённого кинжала бебута, усыпанного драгоценными камнями и инкрустированного витиеватыми арабскими узорами и надписями. Рядом было изображение такого же богатого кожаного пояса с роскошной вышивкой серебром.

– Что сказать, Роман Георгиевич, богато, конечно! Но толку с этого? Бесполезная вещица.

– Не скажи, Семёныч, не скажи!– директор подлил отставному вояке, с которым он любил поговорить об оружии, ещё коньяку. – Это знаменитый восточный кривой кинжал бебут. Для всадников. Позже его носили артиллеристы, которым длинная, даже очень кривая, сабля была неудобна. Это про Вашу любимую практичную сторону! А теперь про мою - эстетическую…

Роман Георгиевич задумался, то ли слово он подобрал, описывая свойство уникального ножа.

–  Вы слышали, как бьётся сердце? Не в стетоскопе, конечно, а в руке?

– Вы о чём?

– Этот клинок сконструирован так, что бивший им чувствовал, как на конце трепетало сердце. Неизвестный талантливый кузнец-оружейник сделал полую рукоятку со струной от клинка до головки, по которой двигался сердечник. От удара он бил в рукоятку, а натянутая струна создавала эффект дрожания – сердечного трепета! Что теперь скажите?

– Любой военный мечтает услышать последний вздох и удар сердца убитого им врага! Мастер явно знал толк в оружии…

– И понимал психологию убийства! Эх, вот бы увидеть этот кинжал-бебут!

– Н-да, увидеть в руке, но не в сердце…

                ***

"Та-та-та-та!!!"

– Виолетта-та-а-а-а! – заорал Эдуард, очнувшись из забытья.

– Та-та-та, как "узи", вторили его ночному кошмару колёсные пары на стыках рельс.

– Та-та-та-та!!! – до судорог сжимал во сне спусковой крючок автомата армянин.

…В памяти всплыла безымянная церковь в первой русской станице, куда они заехали, увидев с дороги её крест над колокольней. Обшарпанная кирпичная церковь, похоже, доживала свой срок, поскольку у неё не было не только своей паствы, но даже нищих на паперти. Эдуард, ведя под руки Виолетту, толкнул дверь и, не крестясь, вошёл внутрь. Глаза, постепенно привыкнув к сумраку, различили фигуру священника за бедным пустым алтарём, бормочущего псалмы для самого себя. Никого, кроме них самих, в церкви не было.

Виолетта, отслонившись от мужа, пошла к алтарю. Священник, лишь бросив взгляд на неё, дал ей свечку и сказал: "За упокой? К Николаю Чудотворцу, других икон всё равно не осталось."

Женщина подошла к единственной иконе во всей церкви, зажгла свою свечу от толстой свечи, уже догоравшей перед святым ликом, и в рыданиях упала на каменный пол.

– Слава богу, не онемела и не сошла с ума!– подумал про себя армянин, услышав, наконец, голос своей жены.

– Креститься надо, когда в святое место входишь, нехристь!– священник незаметно оказался за спиной Эдика.

– Зачем твой бог моих детей взял? – резко развернувшись и с ненавистью глядя попу в глаза, произнес Эдуард. – Они в чём провинились?!

Священник некоторое время молчал, но не отводил своих выцветших, когда-то голубых глаз от злого взгляда армянина, пытаясь в нём что-то прочитать.

– Видимо, война грядет, раз господу не хватает ангелов на небе…

                ***

Эдуард весь в холодном поту и с выпрыгивающим из горла сердцем приподнялся на полке и пошарил на столике оставленный с вечера холодный чай.

Это был его первый ночной кошмар, который на долгое время станет его единственным сном. Эдик, лежа с открытыми глазами в ещё сумрачном купе, смотрел на отражавшиеся на белом потолке прыгающие тени и огни, которые то появлялись, то исчезали, и пытался вспомнить сон – сон, остановившийся на моменте, когда в лужу упал его брат Самвел.

Эдуарда вдруг перекосило от страха - это его воспаленное воображение нарисовало окончание ночного кошмара. Отрезанная голова его младшего сына Ашота, не отрываясь смотрела на отца и катилась по перрону, пытаясь догнать уходящий поезд. Красные огни семафоров отражались на мокром асфальте и лужах, делая их кровавыми. Самвел и Лена стояли на коленях в крови.

Здесь Эдуард и проснулся.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image