Читал ли Петрос Шириноглу воспоминания Генри Моргентау?

6 мая, 2014 - 10:59

Публикуемые ниже отрывки из воспоминаний посла США в Турции в 1913-1916 гг. Генри Моргентау совершенно актуальны в наши дни, они показывают, что турки за время, прошедшее после геноцида, ничуть не изменились. Однако главное не это, а то, что уроки истории армянами-и не только-не усваиваются.

Не успел 23 апреля турецкий премьер Эрдоган выступить с заявлением в связи с 99-й годовщиной геноцида армян, как мир расплылся в улыбке. Слова Эрдогана о “событиях Первой мировой войны”, о некой “общей боли” и “справедливой памяти” подействовали на Запад как сладкий дурман. А еще он говорил о душах армян, которые должны покоиться с миром. Но как могут покоиться с миром 1,5 миллиона зверски замученных, изнасилованных, зарезанных и не похороненных армян? Велеречивость Эрдогана и его реальная позиция по вопросу геноцида в некотором смысле напоминают министра внутренних дел Турции Талаата, с которым встречался Генри Моргентау в 1915 году. С одной стороны, по свидетельству опытного американского посла, Талаат — “добрый, понимающий, снисходительный, обаятельно искренний человек”, с другой — “непримиримый враг преследуемых армян”. Не палач, а этакая душка, симпатичный 40-летний человек. “Наша армянская политика является твердой, и ее ничего не изменит” — эти слова Талаата вполне могут повторить нынешние руководители Турции. ‘

Обращение Эрдогана настолько потрясло некоторых турецких соотечественников, в частности Петрос Шириноглу — лидер общины, что они, совершенно потеряв чувство реальности, тут же предложили номинировать премьера на Нобелевскую премию мира. Вспомним, как лидеры младотурок пытались “по-доброму” контактировать с армянскими политическими партиями, как дашнаки стали инициаторами созыва II Конгресса младотурок (дек. 1907) и приняли в нем участие. Поверили их медовым речам о свободе и братстве всех народов Османской империи. Что произошло через несколько лет после младотурецкой революции, общеизвестно.
Читал ли воспоминания посла Моргентау бравый Шириноглу, представляет ли он, что было в 1894-1896, в 1909, в 1915-1923 годах? Трудно сказать, насколько искренен этот вполне преуспевающий человек, “назначенный” властями лидером армянской общины. Но ведь всегда находятся люди, любящие быть на коротком поводке. Так более спокойно и надежно. Тем более когда щенячий восторг Шириноглу и некоторых других турецкоподданных армян вызвал бурю протеста и возмущения во всем армянском мире. Лизоблюдство и короткий поводок, не исключено, это и следствие глубинного многовекового страха перед турецким ятаганом.
Но вот почему с такой поспешной радостью реагируют на слова Эрдогана на Западе, в Штатах в частности? Ведь воспоминания американского посла Генри Моргентау — один из главных документов, разоблачающих ложь Эрдогана о том, что не было никакого геноцида и туркам не за что просить прощения. Ничего такого не было, а только некая “общая боль”. И “пусть покоятся с миром”. Иначе говоря, мир и дружба. В этом контексте кровавый палач Талаат несравнимо более прозорлив. “Ни один армянин не может оставаться другом после того, что мы с ним сделали” — вот слова Талаата, записанные послом США. Премьеру Эрдогану подпевает и Давутоглу, уверенный, что “турки и армяне должны последовать примеру Эрдогана и похоронить общую боль”. Турки в сущности не изменились, что совсем не мешает Америке называть ее стратегическим партнером и добрым другом. Для США и вообще для Запада заискивающий Шириноглу — еще одна точка опоры, которая опять позволит так и не произнести слово “геноцид” и не осудить его.
Уроки истории, получается, многие так и не хотят усвоить. Задумчиво слушают, кивают, но не усваивают. Все пролетает мимо...

ТАЛААТ ОБЪЯСНЯЕТ, ПОЧЕМУ ОН ДЕПОРТИРУЕТ АРМЯН

Это было незадолго до того, как история об армянских зверствах во всех своих ужасающих деталях достигла американского посольства. В январе и феврале начали поступать отдельные обрывочные сообщения, но в первое время считалось, что все это является продолжением беспорядков, в течение многих лет будораживших армянские провинции. Когда появились сообщения из Урумии, и Энвер, и Талаат отмахнулись от них, назвав преувеличениями. Когда же мы впервые услышали о беспорядках в Ване, они заявили, что речь идет о восстании толпы и очень скоро ситуация окажется под контролем. Теперь я понимаю, что в те первые месяцы турецкое правительство было преисполнено решимости как можно дольше держать эти факты в тайне от внешнего мира. Они хотели, чтобы Европа и Америка услышали об уничтожении армянского народа, уже когда все будет кончено. А поскольку турки в первую очередь старались держать в неведении именно Соединенные Штаты, то, обсуждая проблемы со мной и моим персоналом, они прибегали к самым беззастенчивым уклонениям и увиливаниям.
В начале апреля власти арестовали около 200 армян (от “НВ”: Моргентау, очевидно, не знал, что были арестованы и уничтожены 800 врачей, ученых, писателей, художников, представителей духовентсва и т.д.) в Константинополе и выслали их в глубь страны. Многие из тех, кто был депортирован в те дни, являлись видными деятелями социальной и финансовой сфер, образования и промышленности. Большую часть этих людей я знал и потому живо интересовался их судьбами. Но когда я заговорил о них с Талаатом, он ответил, что правительство действовало в порядке самозащиты. Армяне в Ване показали себя активными бунтовщиками. Было известно, что высланные жители Константинополя вели переписку с русскими, и имелись все основания опасаться, что они начнут восстание против центрального правительства. Поэтому самым безопасным планом представлялась отправка их в Ангору и другие города внутри страны. Талаат категорически отрицал, что это часть некоего общего плана освобождения города от армянского населения, и утверждал, что основную часть армян в Константинополе никто не побеспокоит.
Только вскоре из внутренних частей страны стали приходить весьма специфические и чрезвычайно тревожные сообщения. Вывод флота союзников из Дарданелл положил начало резкому изменению обстановки. И до тех пор существовали многочисленные признаки того, что в армянских провинциях не все хорошо. Когда же стало совершенно ясно, что традиционные друзья армян — англичане, французы и русские — не смогут прийти им на помощь, маски были сброшены. В апреле меня неожиданно лишили привилегии использования шифра для связи с американскими консулами. Письма начали подвергаться жесточайшей цензуре. Такие меры могли означать только одно: в Малой Азии происходило то, что власти были намерены любой ценой скрыть. Но в этом они не преуспели. Несмотря на всяческие препятствия, чинимые путешественникам, некоторые американцы, главным образом миссионеры, проникали в запретные районы. Потом они часами сидели в моем кабинете и, не в силах сдержать слезы, рассказывали об ужасах, через которые им довелось пройти. Сущность всех этих сообщений из первых рук заключалась в следующем: крайняя жестокость и злодейство турок, постоянно проявлявшиеся на протяжении веков, на этот раз превзошли себя. Мне сказали, что существовала только одна надежда спасти почти 2 миллиона человек от кровавой расправы и голода — это моральный авторитет Соединенных Штатов. Люди обреченной нации объявили, что, если американский посол не сможет остановить турок, весь армянский народ исчезнет. Америка должна остановить массовые убийства или они будут продолжаться.
Если подходить с формальной точки зрения, я не имел права вмешиваться. В соответствии с буквой закона обращение турецкого правительства со своими подданными оставалось внутренним делом Турции. Если оно напрямую не затрагивало американские интересы и жизнь американских граждан, оно было вне юрисдикции американского правительства. Когда я впервые попытался обратиться к Талаату с этим вопросом, он в весьма недвусмысленных выражениях обратил мое внимание именно на этот факт. Эта беседа была одной из самых волнующих из всех, которые мне приходилось вести. Незадолго до этого меня посетили два миссионера, рассказавшие о пугающих событиях в Конии. Выслушав их рассказы, я не смог удержаться и немедленно отправился в Оттоманскую Порту. Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться: Талаат находится далеко не в лучшем расположении духа. В течение многих месяцев он пытался добиться освобождения своих ближайших друзей Аюба Сабри и Зиннауна, которые содержались в плену у англичан на Мальте. В то утро министр внутренних дел был в “настроении Аюб Сабри”, причем в его наихудшем варианте. Он снова попытался освободить пленных и снова потерпел неудачу. Как обычно, он старался соблюсти внешнее спокойствие и быть по отношению ко мне вежливым, но его короткие, отрывистые фразы, бульдожья жесткость, а главное, сжатые кулаки, которые он держал на столе, показывали, что момент крайне неблагоприятен для обращения к его совести или чувству сострадания. Сначала я заговорил с ним о канадском миссионере докторе Макнотоне, который подвергся жестокому обращению в Малой Азии.
— Этот человек — английский шпион, — ответил Талаат. — У нас есть доказательства.
— Позвольте мне ознакомиться с ними.
— Мы ничего не станем делать ни для одного англичанина или канадца, пока они не освободят Аюба и Зиннауна.
— Но вы же обещали обращаться с англичанами, находящимися на службе у американцев, как с американцами, — ответил я.
— Возможно, — не стал спорить Талаат, — но обещания не держат вечно. Я отзываю это обещание. На всякое обещание есть лимит времени.
— Но если обещание ни к чему не обязывает, тогда что это? — спросил я.
— Гарантия, — быстро ответил Талаат.
Это тонкое, чисто турецкое отличие имело немалый метафизический интерес, но у меня были практические вопросы, которые следовало обсудить. И я заговорил об армянах в Конии. Не успев начать, я почувствовал, что настроение Талаата стало еще более враждебным. Его глаза загорелись, он стиснул зубы, подался вперед и процедил:
— Они американцы?
Подтекст этого вопроса едва ли был дипломатическим: это был просто способ дать мне понять, что я занимаюсь не своим делом. Через несколько мгновений Талаат выразил свою мысль более развернуто.
— Армянам нельзя доверять, — сказал он, — и, кстати, то, что мы с ними делаем, не касается Соединенных Штатов.
Я ответил, что всегда считал себя другом армян и был шокирован, узнав, какому обращению они подвергаются. Но в ответ он только покачал головой, что означало отказ обсуждать со мной этот вопрос. Я понял, что ничего не добьюсь, если буду продолжать настаивать. И заговорил о другом англичанине, с которым обращались недолжным образом.
— Он англичанин, разве не так? — заявил Талаат. — Значит, я буду обращаться с ним как захочу.
— Ну, съешьте его, если хотите, — сказал я.
— Не стану. У меня будет несварение.
Талаат тоже находился в некоем бесшабашном настроении.
— Gott, strafe England! — выкрикнул он одну из немногих знакомых ему немецких фраз. — Что касается ваших армян, мы не будем говорить о будущем. Мы живем сегодняшним днем. А если речь идет об англичанах, можете телеграфировать в Вашингтон, что я не сделаю для них ничего, пока не освободят Аюба.
Затем он принял картинную позу, прижал руку к сердцу и сказал по-английски (я думаю, это было все, что он знал на этом языке):
— Аюб Сабри, он — мой брат.
Несмотря на это, я снова попросил за доктора Макнотона.
— Он не американец, — сказал Талаат. — Он канадец.
— Но это почти одно и то же, — возразил я.
— Ладно, — хмыкнул Талаат, — я отпущу его, если вы пообещаете, что Соединенные Штаты аннексируют Канаду.
— Обещаю, — быстро ответил я, и мы оба засмеялись этой нехитрой шутке.
— Всякий раз, когда вы сюда приходите, — твердо сказал Талаат, — вам удается что-то у меня украсть. Хорошо, считайте, что вы получили своего Макнотона.
Конечно, эта беседа не была многообещающим началом, если говорить об армянах, но Талаат далеко не всегда был в “настроении Аюб Сабри”. Его настроение менялось легко и быстро, как у ребенка; сегодня он мог быть в ярости и проявлять несговорчивость по любым вопросам, но уже назавтра становился добрым, понимающим и в высшей степени снисходительным. Поэтому было бы во всех отношениях благоразумнее дождаться более благоприятного момента, чтобы затронуть вопрос, который мгновенно пробуждал в нем варвара. Такая возможность вскоре представилась. Как-то раз, вскоре после описанной мной выше беседы, я снова пришел к Талаату. Первое, что он сделал, — это открыл ящик стола и вытащил пачку желтых телеграмм.
— Почему вы не дадите эти деньги нам? — с ухмылкой спросил он.
— Какие деньги? — удивился я.
— Здесь для вас телеграмма из Америки. Вам посылают много денег для армян. Вы не должны использовать их таким образом. Отдайте их нам, туркам, они нужны нам не меньше, чем им.
— Я не получал никаких телеграмм, — ответил я.
— Пока нет, но получите, — сказал он. — Вы же знаете, что я всегда получаю ваши телеграммы раньше. И, только ознакомившись с их содержанием, отправляю их вам.
Это утверждение было чистейшей правдой. Каждое утро все некодированные телеграммы, полученные в Константинополе, передавались Талаату, который читал их и только после этого давал согласие на их отправку адресату. Даже телеграммы посольств не были исключением, хотя, конечно, это не касалось шифрованных сообщений. В другой момент я непременно выразил бы протест по поводу нарушения моих прав, но обаятельная искренность Талаата по вопросу о вскрытии моей корреспонденции, которой он в самом прямом смысле помахал перед моим носом, дала мне прекрасную возможность перейти к запретной теме.
Правда, в этом случае, как и во многих других, Талаат был донельзя уклончив, ничего не обещал и с ожесточенной враждебностью высказался об интересе, который американский народ проявлял к армянам. Свою политику он объяснял тем, что армяне поддерживали постоянные связи с русскими. Из этих бесед я вынес твердое убеждение, что Талаат был непримиримым врагом этого преследуемого народа. “У меня создалось впечатление, — записал я в своем дневнике 3 августа, — что Талаат желает уничтожить несчастных армян”. Он сказал мне, что комитет “Единения и прогресса” рассмотрел вопрос во всех деталях и что проводимая политика будет именно такой, какую он официально принял. По его мнению, я не должен думать, что решения о депортации принимались поспешно и непродуманно, в действительности они явились результатом длительных и тщательных обсуждений. На мои непрекращающиеся просьбы о том, что он должен проявить милосердие к армянам, Талаат отвечал то серьезно, то зло, то легкомысленно.
— Когда-нибудь, — как-то сказал он, — я приду, и мы с вами обсудим армянский вопрос. — После этого он добавил по-турецки: — Но только этот день никогда не наступит.
— Почему вас так интересуют армяне? — полюбопытствовал он в другой раз.
— Вы иудей, они христиане. Мусульмане и евреи всегда поддерживали гармоничные отношения. Мы здесь хорошо обращаемся с евреями. Полагаю, вам не на что жаловаться. Почему вы не хотите позволить нам обращаться с этими христианами по нашему усмотрению?
Я часто отмечал, что турки практически любой вопрос рассматривают как личное дело, и все же такая точка зрения меня ошеломила. Между тем в ней полностью проявился турецкий менталитет.
— Создается впечатление, что вы не осознаете очевидного: здесь я не еврей, а американский посол, — сказал я. — В моей стране живет более девяноста семи миллионов христиан и около трех миллионов евреев. Так что, по крайней мере в качестве посла, я на девяносто семь процентов христианин. Но в конце концов, главное не это. Я обращаюсь к вам не от имени конкретной расы или религии, а просто как человек. Вы часто говорили, что хотите сделать Турцию частью современного прогрессивного мира. То, как вы обращаетесь с армянами, не поможет вам воплотить это желание в жизнь. Вы сами себя ставите в ряд отсталых, реакционных людей.
— Мы хорошо относимся к американцам, — сказал в ответ Талаат. — Вам не на что жаловаться.
— Но американцы возмущены вашими преследованиями армян, — возразил я. — Вы должны основывать свои принципы на гуманности, а не на расовой дискриминации, иначе Соединенные Штаты не смогут относиться к вам как к другу и равному. И вы должны понимать, что в христианском мире имеют место существенные перемены. Христиане забывают о различиях между ними, секты сближаются, становятся единым целым. Вы свысока смотрите на американских миссионеров, но не забывайте, что лучшая часть Америки поддерживает их религиозную работу. После того как война окончится, вы столкнетесь с качественно новой ситуацией. Вы считаете, что победитель может игнорировать весь остальной мир, но в этом вы не правы. Везде придется считаться с общественным мнением, и в особенности в Соединенных Штатах. Наши люди никогда не забудут эти массовые убийства. Они всегда будут против полного уничтожения христиан в Турции.
Странно, но моя речь не оскорбила Талаата, но и не поколебала его решительности. С таким же успехом я мог обращаться к каменной стене. От моих абстракций он немедленно перешел к конкретике.
— Эти люди, — заявил он, — отказались разоружиться, когда мы этого потребовали. Они выступили против нас в Ване и Зейтуне, и они помогали русским. Есть только один способ защитить себя от них в будущем — депортировать их.
— Предположим, несколько армян действительно предали вас, — не стал спорить я. — Но разве это достаточно серьезный повод для уничтожения целого народа? Разве это может являться извинением страданий женщин и детей?
— Это неизбежно, — ответил он.
Последняя ремарка разъяснила мне многое, но еще более характерным оказалось замечание, высказанное Талаатом репортеру “Берлинер тагеблатт”, задавшему ему тот же вопрос.
— Нас упрекают, — сказал он, — в том, что мы не делаем различий между невинными и виновными армянами, но ведь это совершенно невозможно: невинные сегодня могут стать виновными завтра.
Одной из причин, по которой Талаат не мог обсуждать эту проблему со мной свободно, была национальность посольского переводчика. Он был армянином. В начале августа Талаат отправил ко мне посыльного с приглашением прибыть одному, переводчика он обещал предоставить своего. Так Талаат впервые признал, что его обращение с армянами было делом, касающимся меня. Беседа состоялась спустя два дня. Так случилось, что после моего предыдущего визита к Талаату я сбрил бороду. Как только я вошел, министр заговорил в своей обычной добродушно-шутливой манере.
— Вы снова стали молодым человеком, — сказал он. — Вы теперь так молоды, что я больше не могу обращаться к вам за советами.
— Я сбрил бороду, — ответил я, — потому что она поседела от переживаний из-за вашего обращения с армянами.
После этого ритуального обмена комплиментами мы перешли к делу.
— Я просил вас прийти, — начал Талаат, — чтобы объяснить нашу позицию по армянской проблеме в целом. У нас есть три основные причины выражать недовольство армянами. Во-первых, они обогатились за счет турок. Во-вторых, они хотят господствовать над нами и создать отдельное государство. В-третьих, они открыто поощряют наших врагов. Они помогали русским на Кавказе, и наши неудачи там по большей части объясняются их действиями. Поэтому мы пришли к твердому решению лишить их силы еще до того, как окончится война.
На каждое из утверждений, изложенных Талаатом, у меня было достаточно возражений. Его первое заявление было попросту признанием того бесспорного факта, что армяне были более работящими и способными, чем недалекие и ленивые турки. Резня, как средство уничтожения конкуренции в бизнесе, была слишком уж оригинальной концепцией. Его обвинение в том, что армяне плели сети заговоров против турок и открыто выражали симпатии их врагам, при беспристрастном рассмотрении сводилось к одному: армяне постоянно обращались к европейским державам с просьбой защитить их от грабежей, убийств и издевательств. Армянская проблема, как и любая расовая проблема, была результатом вековой несправедливости и угнетения.
— Вам нет смысла спорить, — сказал Талаат, — поскольку мы уже избавились от двух третей армян. Их не осталось в Битлисе, Ване и Эрзеруме. Ненависть между турками и армянами сейчас достигла такой степени, что мы просто вынуждены с ними покончить. Если мы этого не сделаем, они будут мстить.
— Если вы не считаетесь с соображениями человечности, — ответил я, — подумайте хотя бы о материальном ущербе. Эти люди работают. Более того, они контролируют ряд отраслей вашей промышленности. Они являются налогоплательщиками. Вы не опасаетесь, что потери станут невосполнимыми?
— Нас не волнуют коммерческие потери, — сообщил Талаат. — Мы все подсчитали и знаем, что они не превысят пяти миллионов фунтов. Тут беспокоиться не о чем. Я просил вас прийти, поскольку желал уведомить о следующем: наша армянская политика является твердой и ее ничто не изменит. Армян не будет в Анатолии. Если хотят, пусть живут в пустыне, но только не здесь.
Я снова попытался убедить Талаата, что такое обращение с армянами уничтожает Турцию в глазах всего мира и что страна никогда не оправится от такой негативной славы.
— Вы совершаете ужасную ошибку, — сказал я и повторил это трижды.
— Да, возможно, мы делаем ошибки, — ответил он, — но, — он стиснул зубы и покачал головой, — никогда не будем сожалеть об этом.
У меня было много бесед с Талаатом об армянах, но мне ни разу не удалось заставить его хотя бы в малейшей степени изменить свою позицию. Он всегда возвращался к основным моментам, о которых я только что говорил. Он был всегда готов выполнить просьбу, произнесенную от имени американцев и даже французов или англичан, но я никогда не добился ни одной уступки армянам. Мне всегда казалось, что он был глубоко лично заинтересован в этом вопросе, причем его антагонизм по отношению к армянам лишь возрастал по мере усиления их страданий. Однажды, обсуждая судьбу конкретного армянина, я сказал Талаату, что он ошибочно посчитал этого человека врагом турок, на самом деле он их друг.
— Ни один армянин, — ответил Талаат, — не может оставаться нашим другом после того, что мы с ними сделали.
Однажды Талаат обратился с требованием, шокировавшим меня в высшей степени. Ничего подобного мне в жизни не приходилось слышать. Дело в том, что некоторые американские страховые компании традиционно вели дела с армянами. То, как армяне относились к страхованию жизни, на мой взгляд, было еще одним доказательством их бережливости и расчетливости.
— Я бы хотел, — заявил Талаат, — чтобы американские страховые компании выслали нам полный список армянских держателей страховых полисов. Сейчас практически все они мертвы и не оставили наследников, а значит, выморочное имущество должно перейти в казну. Их деньги должно получить правительство. Вы сделаете это?
Это было уже слишком, и я утратил сдержанность.
— Вы никогда не получите ничего подобного от меня, — сказал я, встал и вышел.
Еще один эпизод, касающийся армян, привел Талаата в самое дикое настроение. В конце сентября миссис Моргентау уехала в Америку. На нее произвели крайне тяжелое впечатления страдания несчастных армян, она почувствовала, что не может больше жить в этой варварской стране и уедет домой. Но она решила попробовать еще раз вмешаться в судьбу этих людей, причем сделать это лично. Она ехала через Болгарию, где получила уведомление, что царица Элеонора будет рада ее принять. Царица Элеонора была благородной женщиной, ведущей печальную и одинокую жизнь. Она тратила много времени, пытаясь улучшить положение бедняков в Болгарии. Она знала все о социальной работе в американских городах и еще несколько лет назад запланировала посещение нашей страны, чтобы изучить все интересующие ее вопросы лично. Во время визита миссис Моргентау у царицы было две американских медсестры из американской общественной организации “Генри Стрит. Сеттльмент”, которые инструктировали болгарских девушек о методах работы американского Красного Креста.
Моя жена была заинтересована в посещении царицы, поскольку планировала в частной беседе замолвить слово за армян. В то время вопрос о вступлении Болгарии в войну достиг критической стадии, и Турция была готова пойти на уступки, чтобы получить ее в качестве союзника. Поэтому момент для такой просьбы был весьма подходящим.
Царица приняла миссис Моргентау в неофициальной обстановке и в течение часа слушала ее рассказ о горькой судьбе армян в Турции. Большинство из того, что она сказала, было абсолютно новым для царицы. Европейская пресса по этому поводу почти ничего не писала, а если бы и писала, царица Элеонора была именно тем человеком, от которого правду попытались бы скрывать как можно дольше. Миссис Моргентау изложила ей все факты относительно положения армянских женщин и детей и попросила вмешаться. Она зашла довольно далеко и даже намекнула, что, если Болгария, которая в прошлом тоже пострадала от жестокости турок, теперь станет их союзницей в войне, это будет ужасно. Царица была очень тронута. Она поблагодарила мою жену за содержательную беседу и сказала, что немедленно разберется и решит, что можно сделать.
Когда миссис Моргентау собиралась уходить, она увидела стоящего у двери герцога Мекленбург-Шверинского. Герцог как раз в это время был в Софии, пытаясь ускорить вступление Болгарии в войну. Царица представила его миссис Моргентау. Его высочество был любезен, но выглядел холодным и уязвленным. Судя по его виду и неприязненным взглядам, временами бросаемым на миссис Моргентау, он слышал большую часть беседы. Поскольку он прилагал все усилия, чтобы Болгария вступила в войну на стороне Германии, неудивительно, что он с неудовольствием отнесся к горячей просьбе миссис Моргентау, убеждавшей, что Болгария не должна становиться союзницей Турции.
Царица Элеонора чрезвычайно заинтересовалась армянской проблемой, и болгарский посол в Турции получил приказ выразить протест. Приказ был выполнен, правда, протест ничего не дал, только вызвал сильный гнев Талаата по отношению к американскому послу. Через несколько дней повседневные дела призвали меня в Высокую Порту, и Талаат встретил меня в весьма мрачном расположении духа. На все мои вопросы он отвечал резко и односложно. Позже мне сказали, что в такое состояние его привело вмешательство миссис Моргентау и ее пламенная речь перед царицей. Но прошло несколько дней, и он снова вернул себе обычное добродушие. Болгария стала союзницей Турции.
Отношение Талаата к армянам лучше всего выражено в хвастливой фразе, которую он произнес перед своими друзьями: “Я сделал для решения армянской проблемы за три месяца больше, чем Абдул-Хамид за тридцать лет”.

P.S. Талаат, один из главных организаторов геноцида 1915 года, был убит 15 марта 1921 года народным мстителем Согомоном Тейлеряном. Суд оправдал его... “Вы совершаете ужасную ошибку”, — трижды сказал Моргентау Талаату. “Да, возможно, мы делаем ошибки, — ответил тот, — но никогда не будем сожалеть об этом”. Интересно, промелькнула ли эта мысль у Талаата, когда он увидел окликнувшего его армянского мстителя?

Подготовила Елена Шуваева-Петросян

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image