Политические психологи – о том, как возникают образы друга и врага в массовом сознании

Взаимоотношения людей разных национальностей, живущих бок о бок, редко бывают абсолютно безоблачными: если не конфликты, то мелкие трения случаются всегда. Хотя бы потому, что человеческую натуру не переделать.

Человек не песчинка и не частица броуновского движения. Комфорт и уверенность ему дает то, что называют «своим кругом». Прежде всего такое ощущение люди испытывают рядом с братьями по крови, культуре и религии. С теми, с кем у них и колыбельные общие, и свадебные песни, и поминальные молитвы.

Но у всего на свете есть две стороны, и если рядом с тобой «свои», значит, чуть подальше обитают «чужие». А с ними – внушает человеку древний инстинкт – ухо надо держать востро. И если что плохое все-таки произошло, первым обычно не поздоровится именно чужакам, даже если ничего плохого они не делали и не замышляли. Атавизм, пещерные привычки… человек человеку волк, если волк ему не товарищ.

Хорошо, когда эти предубеждения или агрессия не простираются дальше сугубо бытовых размолвок и сводятся к нехитрому тезису «в любую квартиру тараканы от соседей пришли». Но времена у нас в последние как минимум двадцать лет жесткие и жестокие. Проблема «своих и чужих» дает о себе знать острыми конфликтами, всплесками ксенофобии и прочими тяжелыми проявлениями межнациональной розни – вплоть до погромов и поножовщины. Страдают от этого многие страны: достаточно вспомнить не только карельскую Кондопогу, но и вольный французский город-интернационалист Марсель, куда пару лет назад всерьез собирались ввести армейские подразделения для усмирения иммигрантских волнений.

Как мы находим «своих», почему нетерпимы к «чужим» и как все-таки превратить врага в друга – над этими вопросами не первое десятилетие бьются эксперты – конфликтологи, этнологи, социологи, психологи (как обычные, так и политические) и др. Масштабное исследование на эту тему недавно было проведено в МГУ им. Ломоносова на кафедре социологии и психологии политики факультета политологии под руководством доцента Татьяны Евгеньевой (научный проект осуществлялся при государственной поддержке). В ходе исследования ученые опросили 1600 человек из более чем 30 субъектов РФ (в том числе 500 молодых людей от 14 до 30 лет), а также провели 15 фокус-групп в пяти крупных регионах различных федеральных округов РФ, глубинные интервью с 15 экспертами и 70 «типичными» молодыми людьми. Целью ученых была не просто «проверка россиян на толерантность». Доклад по итогам работы предназначался в качестве рекомендаций властным персонам, которые заняты (или делают вид, что заняты) выработкой молодежной политики. Особенно в той ее части, которая помогает смягчить межнациональные противоречия и предотвратить конфликты на этнической почве.

Как обычно в России, ответа ждали два вопроса. Перед тем как понять, «что делать», ученые попытались разобраться, «кто виноват». Вернее, что. Но для начала «договорились о терминах».

Оказывается, «чужие» бывают разные. Мир «иных» в представлении молодых россиян имеет явно выраженные две ступеньки: «чужие», которые находятся внутри страны и постоянно встречаются тебе на разных бытовых перекрестках, и более абстрактные «враги» где-то за пределами России, которые угрожают сразу всей стране.

При этом суровое мировое зло пугает и злит наших молодых сограждан куда меньше, чем конкретные соседи, которые «мешают спать». Как метко заметила в свое время заведующая кафедрой социологии и психологии политики профессор Елена Шестопал, «самая страшная ведьма всегда живет в соседней деревне» – то есть гнев и ненависть обычно направлены на тех, кто оказывается ближе всего. По мнению Елены Шестопал, к подобным поискам людей подталкивает не абстрактная жажда справедливости, а собственная уязвленность. Мы ищем врага, когда не в состоянии жить в мире сами с собой. Включается некий защитный механизм: человек понимает, что он плох и несовершенен, но признать это не в силах и направляет свой гнев на того, кто кажется ему «еще хуже». Недаром во времена кризисов так часто ищут внутренних или внешних врагов, чтобы в борьбе с ними сплотиться и ощутить прежнюю силу. Западные благополучные государства в этих случаях бомбят «антинародные» режимы. Наши сограждане в ответ на перманентный стресс направляют негативную энергию «внутрь».

Со «своими» все по законам психологии. У подавляющего большинства – четверых из пяти – это в первую очередь семья, близкие родственники, друзья и т.д. Каждый десятый считает «своими» «всех, кто живет на планете Земля», «кто мог бы меня понять и оценить». И только каждый двадцатый связывал ощущение «я свой» с официальным гражданством («жители России») или своей национальностью («русские люди»).

С врагами картина иная. Для каждого десятого молодого человека «чужие» – нечто абстрактное: «все вокруг», «те, кто меня не понимает», «международные террористы», «глобальный финансовый кризис», «разгул коррупции» и т.п. Примерно пятая часть респондентов называла внешних врагов – «Грузия и Украина», «Америка и НАТО» и т.п. А две трети ответов были как раз из серии «ведьма в соседней деревне»: к «чужим» относили «выходцев с Кавказа», «старшее поколение», «чиновников», «мигрантов», «мусульманские группировки», «всяких среднеазиатов, которые едут за заработком» и, наоборот, «разных мажоров». Постоянно всплывали страхи молодых россиян перед «исламской цивилизацией», «фанатиками», «теми, кто всех уничтожает и хочет захватить мир».

Ученые попытались понять, что же стоит за подобными чувствами. Главной причиной Татьяна Евгеньева и ее коллеги называют «кризис национально-государственной идентичности». Иными словами, потерю ориентиров, когда прошлое в одночасье стало непредсказуемым, а будущее – неопределенным, прежние герои низвергнуты, а новые пока не найдены. «Кто мы? Откуда мы? Кто виноват во всех наших бедах?» – вопросы, на которые общество мучительно ищет ответы. И находит то, что кажется самым простым: «Это все происки «чужих».

Вторая причина – стереотипы, заблуждения, невежество. Средний обыватель крайне мало знает о том, что собой представляют люди разных этносов и конфессий, живущие в России, каковы их обычаи и нравственные нормы. Незнание порождает страх, страх – агрессию, агрессия – встречный отпор…

Причина номер три – то, что молодежь, как и все общество, сейчас фактически «распалась на атомы»: люди живут сами по себе, теряют навыки полноценного общения и даже не стремятся завязать с кем-либо дружеские контакты. Закон джунглей – «каждый сам за себя!»

Четвертую причину социологи усматривают в том, что люди разучились искать с другими общий язык, всячески уходят от контактов – им вполне хватает сплетен, вымысла, ссылок на интернет-сайты. Живое общение подменяется виртуальным, акценты смещаются в сторону негатива.

Не добавляет молодым людям толерантности и то, что общество имеет сейчас сразу несколько «линий разлома»: между бедными и богатыми, между «коренными и пришлыми», между мегаполисами и остальной страной. Когда «одним все, а другим ничего», обиженным часто хочется списать это не на кризис, а на то, что их «зажимают» по национальным или религиозным причинам. Свою лепту добавляют СМИ и блогосфера, которые становятся для подобных суждений мощным рупором.

Исследование, проведенное политологами и социологами из МГУ, показывает, что представление респондентов о России как государстве очень сильно «завязано» именно на том, как они себе представляют соотношение в нем «своих и чужих». Самое распространенное мнение – что она является многонациональным государством, в котором все народы имеют равные права (45%). Каждый пятый респондент считает Россию многонациональным государством, в котором русские играют особую роль, каждый десятый – государством, в котором русские опекают другие народы (12%). Еще по 9% – государством, в котором другие народы «мешают развитию русских», или «государством русских». 2% уверены, что в России «русские мешают развитию других народов». Каждый двадцатый ответа не дал. Кстати, на позициях равенства и интернационализма чаще стояли респонденты 55 лет и старше, а о «государстве русских» твердила молодежь до 17 лет.

Кого в России особенно любят? Тут, что называется, смешано «зеленое и сладкое» – социологам важны были первые ассоциации респондентов. Наиболее позитивно воспринимают «русских» и представителей гуманитарной интеллигенции (по 73%). Больше всего неприязни вызывают нелегальные мигранты из стран СНГ и дальнего зарубежья (47-49%), чиновники (47%) и приезжие с Северного Кавказа (45%). Для 35% «чужие» – «милиционеры (полицейские)», для каждого четвертого (23%) – бизнесмены, каждого пятого (19%) – москвичи. Жителей столицы особо не любят совсем молодые респонденты, чиновников – старшие.

Что же касается мигрантов, то их побаиваются и мечтают потеснить. 28% опрошенных выступали за ужесточение законов об иммиграции в РФ, еще четверть – за то, чтобы их оставить как есть. Каждый десятый – за полный запрет въезда иностранцев, 9% – за отмену всех запретов и 12% – за смягчение законов. Но – важное обстоятельство, опять же в рамках дилеммы «свой – чужой». Россияне вполне готовы принять людей «иной крови», если они будут знать язык и обычаи страны и «не устанавливать тут свои порядки». Треть респондентов, выступавших за ужесточение законов, считает, что на постоянное жительство в Россию следует пускать только бывших граждан СССР и Российской империи. То есть пусть условно, но тоже – «своих».

В целом «потенциал толерантности» у нас не самый плохой. Подавляющее большинство (свыше 80 процентов) граждан при общении с людьми другой веры или национальности не испытывают напряжения, настроены доброжелательно и спокойно. Несколько чаще негативные эмоции испытывали совсем молодые респонденты. Когда же социологи задавали тестовый вопрос – кого бы вы хотели/не хотели видеть своими соседями по дому, резкое неприятие (у 91%) вызывали люди с асоциальным поведением (наркоманы и пр.), а не с «другой формой носа». Примерно треть сказали, что им бы не слишком понравилось жить на одной лестничной клетке с приезжими из Средней Азии или Закавказья, однако у большинства (56%) это неудовольствия не вызывает.

Вообще, по мнению половины респондентов, то, что Россия – страна многонациональная и представляет собой смесь разных этносов и культур, это хорошо, а не плохо. Опасаются «утраты культурной самобытности» своего народа лишь 9%, видят в этническом разнообразии угрозу только 6%. Однако лишь 44% считают, что по закону все народы должны обладать равными правами, а 38% выступают за привилегии для титульной нации – русских. Впрочем, большинству (62%) опрошенных никогда не приходилось вступать в конфликт с людьми другой национальности. Один подобный опыт есть у 15%, а постоянно с кем-то сражаются только 3% – в основном это молодежь.

Очень любопытными были ответы на вопрос о том, кого можно считать русским (для многих людей это слово, по сути, означает «своим»). Удивительно, но о «голосе крови» говорил лишь каждый пятый. К числу «таких же русских», как и они, люди причисляли тех, кто вырос в России и воспитывался в традициях русской культуры, кто «трудится на благо России», для кого русский язык – родной, кто исповедует христианство (православие) и др. А на вопрос «кто я такой?» больше половины сказали «гражданин России», 19% назвали национальность, а треть ответила – «просто человек».

Максимально комфортно наши люди чувствуют себя в обществе русских (94%), православных (88%), сельских жителей (86%), жителей Сибири (77%) и бедных людей (71%). А неуютно им в обществе чеченцев (54%), жителей Кавказа (47%), мусульман, проживающих в России (46%), и богатых людей (43%). Иными словами, для людей, когда они делят окружающих на «чужих и своих», национальный фактор особой роли не играет. Важны различия по доходам (их назвали 78%), социально-классовые (56%) и между поколениями (52%). 59 процентам безразличны партийные и идейные пристрастия других, 52% – их национальность. Кстати, каждый третий респондент сказал, что в его семье есть или были межнациональные браки.

Исследования ученых МГУ помогают понять, почему в России по-разному относятся к представителям тех или иных диаспор и этнических групп. Например, по какой причине «средний россиянин» с недоверием относится к приезжим с Северного Кавказа и из Средней Азии, довольно настороженно – к азербайджанцам, однако с явной симпатией воспринимает армян (такие данные приводили ФОМ и ВЦИОМ)? По уровню симпатии армяне идут в массовом сознании после «братьев-славян» и татар, которые в России вообще не диаспора, а «этническая группа». Дело в том, что само поведение и история армянской диаспоры в российском государстве – пример того, как изначально «чужие» со временем приобретают черты «своих», точно (хоть и неосознанно) вписываясь в психологические стандарты принимающей стороны.

Почему армяне для российских русских «свои»? Прежде всего – «по сроку давности и цензу оседлости». В России армяне живут не первое столетие. Они для русских давние соседи, с которыми «привыкли здороваться». Практически каждый россиянин сможет вспомнить несколько фамилий армян – одноклассников, однокурсников, друзей, хороших знакомых и т.п. Ближний круг для человека – главный источник «своих», а о народе обычно судят по конкретным людям.

Очень важно и то, что российские армяне – люди, глубоко интегрированные в русскую культуру и историю. От маршала до композитора, от ученого до футболиста. Их имена на слуху, это часть истории, «золотой фонд» и всеобщее достояние страны (еще один шаг в сторону глубоко «своих»). Армяне исповедуют христианство, что тоже делает их в среде православных русских «своими». Именно поэтому, кстати, строительство армянских церквей или культурных центров в крупных городах воспринимают спокойно, чего явно не скажешь о возведении новых мечетей. Наконец, даже в глубинах исторической памяти невозможно найти примеры вооруженных конфликтов между Россией и Арменией – страны всегда были союзникам и партнерами. А на бытовом уровне многое определялось поведением армян-переселенцев: они не образовывали «колоний», были открыты для общения, умели завоевать репутацию людей трудолюбивых и доброжелательных.

Решающий фактор – общий язык. В прямом и переносном смысле. Представители армянской диаспоры не просто «знают русский» – очень часто это их родной или второй родной язык. В книге Г.В. Старовойтовой «Этнические группы в современном советском городе» приводилась статистика по Ленинграду 80-х: 98,9% ленинградских армян свободно владели русским языком и только 35,9% – армянским. Около половины ленинградских армян имели установку на добровольную ассимиляцию с русскими. Как отмечает автор известного учебника по этнологии Светлана Лурье, в армянской общине Санкт-Петербурга самой заметной была прослойка гуманитарной, технической и творческой интеллигенции, которая приехала в Россию, чтобы реализовать свой потенциал, и имела установку на то, чтобы вжиться в новую среду, а не демонстрировать ей «бытовой национализм». В общине присутствовали и бывшие обитатели армянской деревни – мелкие торговцы и их потомки, владеющие недвижимостью. Они хранили традиции и язык, но по большей части в быту и в собственном узком кругу «идеологической основы» под это не подводили. Немало было и армян – выходцев из других союзных республик, которые подчеркивали свой космополитизм, а реально, пишет С. Лурье, «имперский комплекс» – «мы» включало «армяне и русские», а не «советский народ».

Понятно, что при таких изначальных установках ни о каком обособлении армянской диаспоры не шло и речи: общение с другими этносами было активным и полноценным. Все было взаимно: когда в период карабахского конфликта диаспора пережила «этническую мобилизацию», многие русские выразили ей свою поддержку. Равно как и в момент трагедии – спитакского землетрясения, которое Россия восприняла как собственную острую боль.

«Своими» в России считают людей интеллектуального труда, деятелей культуры и искусства. В этом смысле армяне тоже сильно отличались от всех диаспор хотя бы по уровню своей образованности. Даже притом что регион был региону рознь. По данным социолога и этнолога академика Юрия Арутюняна, в середине 2000-х годов в Москве лишь 15% армян были заняты физическим трудом, а 69% – квалифицированным умственным. В Краснодаре соотношение было 32 к 27%. В Москве лишь 30% представителей диаспоры считали своей родиной Армению, всего 49% говорили, что их родной язык – армянский. Однако при этом 91% с гордостью называли свою национальность, а 58% выступали за то, чтобы отражать ее в паспорте и других документах.

Корни двух народов переплелись плотно. В Москве имели супругов той же национальности 44% армян, в Краснодаре – 74%. Лишь у каждого третьего-четвертого московского армянина дети говорили по-армянски (в Краснодаре – у 48%), а с национальными организациями в диаспоре поддерживали контакт 15% московских армян и четверть краснодарских. Проводя опросы членов армянской общины, Юрий Арутюнян отмечал, что чувство «социальной ревности» им было все же присуще и случаи конфликтов на национальной почве они воспринимали болезненно. Причем гораздо острее – недавние переселенцы, а не армяне с российским гражданством. Последние называли отношения с коренными жителями «напряженными» втрое реже, чем недавние выходцы из Армении, не имеющие гражданства РФ (6 и 21% соответственно).

Однако в целом, по мнению академика Арутюняна, армянский этнос в своих взаимоотношениях с другими (особенно русскими) представляет собой модель, оптимальную для дальнейшего поступательного развития, в ходе которого возникнут новые – межэтнические и «надэтнические» общности. В которых, добавим, деление на «своих и чужих» отпадет за ненадобностью.

По сути о том же говорят и ученые из МГУ – Татьяна Евгеньева и ее коллега Виктор Титов, изучавшие образы «свой – чужой» в массовом сознании. По их мнению, России сейчас требуется внятная государственная политика, направленная на формирование национально-государственной идентичности граждан и преодоление кризиса в этой сфере.

Екатерина Добрынина