Специальный корреспондент “НВ” Валерия ОЛЮНИНА недавно побывала в Феодосии — родине знаменитого мариниста Ованнеса-Ивана Айвазовского. Предлагаем ее очерк-эссе, в котором слились старая и новая Феодосия, аура и мир великого художника. “В той детской поездке в Крым, - пишет она в своем очерке, - когда мне было лет восемь, случилось два потрясения: я заработала карбункул на подбородке и сходила в картинную галерею Айвазовского. Случайная феодосийская бабушка с улицы Клары Цеткин прилепила к моему лицу кусок намыленной сочащейся свежей капусты — на утро многодневная ранка была чистой. А в галерее одна среди взрослых и из зала в зал задавала экскурсоводу вопросы. Мой первый опыт искусствоведения и интереса к армянской культуре...”

...В город Айвазовского, “богом данную” Феодосию, я вернулась спустя тридцать лет. Почти все было на месте — даже шрам на лице, кроме той бабушки и улицы имени автора идеи международного женского дня, на которую ни один из местных жителей направить уже не мог.

Этот удивительный город, которому уже более 2500 лет, притягивал греков, евреев, готов, гуннов, аланов, татар... Армяне массово селились здесь с X века, генуэзцы основали важнейший торговый центр Кафа, в XIV веке отстроив крепость, потом турки перестроили его в Малый Стамбул, превратив в крупный невольничий рынок. В 1783 году Екатерина II подписала Манифест о принятии Таманского полуострова, Кубани и полуострова Крым “под державу Российскую”: так городу было возвращено историческое имя Феодосия, “Богом данная”. До сих пор помнят эти улицы и мальчишку армянина, который разносил кофе. Ему было суждено стать не только прославленным художником, но и основателем нового культурного феодосийского слоя.
Галерея Ивана Айвазовского и Дом-музей писателя Александра Грина стоят на Галерейной улице по соседству. Как бы ты ни петлял по городу, ноги сами вынесут тебя сюда, потому что здесь самый удобный спуск к морю. К берегу призраком подплывает алый парус. Иван Константинович подглядывает за горожанами и туристами, кажется, отовсюду: с календарей, с обложек книг.... Да вот он и сам — покрытый патиной памятник работы скульптора Ильи Гинцбурга. Здесь любят рисовать молодые художники и толпиться лавочники разных мастей. Айвазовский сидит и вдохновленно смотрит вдаль. Достигший многого не только благодаря собственному таланту, но и упорному труду, Айвазовский не жаловал бездельников. Нам бы он точно прокричал: “Иди-ка поработай!”.
Он много путешествовал, но надолго Феодосию не покидал никогда. “Мой адрес — всегда Феодосия”, — писал в одном письме. Я часто представляла Айвазовского и Грина вместе, выходящих одновременно из своих домов, не договариваясь. Несмотря на то что оба исповедовали в искусстве романтизм, их судьбы внешне были очень разными: сын потомственного польского дворянина, за участие в белорусско-польском восстании высланного в Сибирь, и сам был часто гоним внешними обстоятельствами и жаждой приключений. Рыбак, лесоруб, золотоискатель Грин, сидевший в тюрьме за пропагандистскую работу среди матросов в Севастополе и бежавший из нее — ну чем не собеседник для великого мариниста, общественного деятеля, мецената?! Всегда окруженного поклонниками и учениками Маэстро, открытого, чуткого к чужой нужде... Он легко одаривал людей прямо на улице, если видел, что совершается бракосочетание или ожидается прибавление семейства. Он отдавал как крупные суммы денег, так и земельные участки, а порой и целые дома. Но из его рога изобилия сыпалось не всегда. Иногда, зная о щедрости Айвазовского, некоторые хитрили, приходя к нему и жалуясь на бедность. А дальше было дело случая. Иван Константинович вполне мог легко прийти в ярость и выгнать просителя.
И выходили бы Грин и Айвазовский к морю часов в шесть утра... Айвазовский очень любил свет раннего утра: чуть подогретый ранним солнцем до цвета топленого молока.

Вот уже несколько дней мы с мамой и девочками жили неподалеку от рынка, в большом четырехкомнатном доме, обвитом виноградной лозой и двориком, где клеенчатый стол, качели, сооруженные из автобусного кресла, и старый рукомойник. С улицы Любы Самариной до Галерейной минут десять. И пока галерея стояла неприступно, меня тянуло найти того мальчишку-армянина. Черноглазого жизнерадостного курчавого мальчугана, часами пропадавшего у развалин средневековых стен Генуэзской крепости .
Эта цитадель, город в городе, и стала местом первых игр Айвазовского. Она расположена на окраине Феодосии, на берегу залива. Вдруг перед глазами появляется место удивительной тишины среди шумного курортного антуража, как будто специально прикрытое соснами от чужого глаза. Здесь на улице Армянской, теперь Тимирязева, неподалеку от армянской средневековой церкви Святых Архангелов Михаила и Гавриила, словно воспаряет церковь святого Саркиса. Постройка эта датируется 1363 годом, но существуют предположения, что это один из древнейших армянских храмов Феодосии, сооруженный в Х-ХI веках, еще до появления в Крыму генуэзцев. Рядом могила Ивана Константиновича. 30 декабря 2001 года сосну на могиле Айвазовского срубили. А ведь это было мемориальное дерево... Потом экологи писали, что такие деревья нужно отнести к разряду культовых, но не в религиозном понимании, а в духовном, историческом, но было уже поздно. На могиле Айвазовского его женой Анной Никитичной был воздвигнут памятник-саркофаг из цельного куска белоснежного мрамора. На мраморной доске надпись: “Профессор Иван Константинович Айвазовский”. На саркофаге лежат алые розы, несмотря на сильную жару, кажутся почти свежими. Вспоминается андерсеновская “Роза с могилы Гомера”. Анна Никитична тоже рядом нашла свой покой.

Как ни странно, посетителей почти нет. Ни феодосийских армян, ни туристов, ни молодых художников со своими мольбертами. Ведь это более таинственное, намоленное место, чем затертая набережная, где рядом с галереей можно посмотреть динозавров, сфотографироваться в каких-нибудь перьях и шляпах, купить расхожие картинки a la Айвазовский. Пожилой служка из тех, кого называют божьими людьми, предлагает мне свечи.
— Где же настоятель? — спрашиваю я.
— Так он здесь постоянно не служит, — отвечает тот. — Он в Ялте живет. А в Феодосии бывает редко, если кто-то из богатых умрет или младенца крестить надо....
Грустно мне отчего-то стало. В любом городе, где проживает армянская община, мне всегда хочется зайти в армянскую церковь на службу, но здесь, увы, не сложилось. Я фотографирую хачкары, алтарный выступ и полуциркулярный свод, выхожу на улицу... Солнце, пробивающееся сквозь лапы сосен, тоже просится в кадр. И два григорианских креста у входа в храм. Прежде он был украшен ореховой дверью с искусной резьбой, сейчас одна из ее половинок выставлена в Эрмитаже, вторая — в экспозиции Феодосийского краеведческого музея.
Но уйти мне сразу не удается. Он представился крымским краеведом Львом Константиновичем Петровым. Это он открыл для феодосийцев историю строительства “Индо-Европейского телеграфа Сименса, Лондон-Калькутта”, проходившего через Крым в 1870-1931 гг. И ведь активное участие в сооружении Крымской линии принимал опять-таки Иван Константинович Айвазовский. Легче сказать, на что он не тратил свои деньги.
С древних времен недостаток воды был предметом постоянных забот жителей Феодосии, положение обострялось. Осенью 1887 года Айвазовский из Субашского источника, находящегося на территории его имения в Старом Крыму, проводит чугунный водовод длиной 25 километров. Для отпуска воды на средства художника был построен фонтан в восточном стиле по его собственным эскизам. “Не будучи в силах более оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население родного города, я дарю ему в вечную собственность 50 000 ведер в сутки чистой воды”, — писал он в дарственной.
Лев Петров вот так и ловит случайных туристов, заглянувших в Сурб Саркис, для того, чтобы рассказать о великом художнике, для которого эта церковь была родной. Он был крещен здесь в 1817 году, здесь он венчался с Юлией Яковлевной Гревс, здесь его и отпевали. Оказывается, в стене церкви, над дверью, имеется плита с армянской надписью, сообщающая о том, что в 1888 году храм был перестроен, поскольку значительно пострадал во время пожара. Перестройка осуществлена, конечно, на средства Ивана Айвазовского.
Самое удивительное, что настоятель, приписанный в Ялте, был против того, чтобы Петров работал здесь. Ну, конечно, ведь выгнал же Христос торговцев из Храма! Много ли он напродавал своих брошюр ценой в двадцать гривен? Многим ли он успел рассказать о депортации армян, болгар и греков из этих мест? Случилось так, что в Феодосию приехал глава Армянской Апостольской Церкви на Украине. Он узнал о сподвижничестве Петрова и дал ему свое благословение. Теперь Петров как будто причастил и меня...
Но мы прощаемся, и я выхожу на улицу Ленина, ведущую прямо к цитадели. От Сурб Саркиса несколько минут, и за оградкой показывается тоже будто спрятанная от чужака мечеть Муфтий-Джами, единственное средневековое мусульманское культовое сооружение 1623 года, сохранившееся в городе от периода турецкого владычества. Армяне, турки, русские, украинцы... Вместе не могут, и друг без друга тоже нельзя.

От могилы Айвазовского в Генуэзскую крепость трудно идти. Цитадель была возведена в 1340-1343 годах вокруг Карантинного холма, на крутых в сторону моря склонах, которые могли служить первичной преградой для врагов. Но даже если бы дорога шла по равнине, спешить по ней все равно бы не хотелось. Больно созерцать лежалый мусор возле жилых домов и запущенную обветшалую инфраструктуру совсем неподалеку от захоронения того художника, чьи картины украшают лучшие галереи и музеи мира. Неожиданно для себя увидела я морской пейзаж его кисти в Киргизском национальном музее изобразительных искусств имени Гапара Айтиева в сентябре прошлого года.
Еще в школьные года Максимилиан Волошин застал Феодосию крошечным городком, приютившимся в тени огромных генуэзских башен, сохранивших собственные имена — Джулиана, Климентина, Констанца... на берегу великолепной дуги широкого залива, как он писал, напоминавшего морские захолустья Апулии. Привели бы сегодня предприимчивые “женовесцы” в порядок и эти места. Может быть, и далекие потомки тех купеческих фамилий поспособствовали бы этим проектам. Ведь каких-то сто лет назад в городе еще оставались генуэзские фамилии. Некоторые из школьных товарищей Волошина ехали продолжать образование не в Одессу, не в Харьков, а в Геную...
Впрочем, мы забыли о мальчишке, все время вынужденного зарабатывать себе на жизнь беготней по богатым домам с чашечкой кофе и печеньями. Но когда ему удавалось прийти в цитадель, он застревал здесь надолго. Бродил по Карантинному холму, где до сих пор остались четыре церкви, в том числе и армянские.

Публикация в местной газете “Кафа” о книжных новинках издательства “Коктебель” и привела меня к директору галереи Татьяне Гайдук. В заметке шла речь о биографической книге Минаса Саргсяна “Жизнь великого мариниста. И.К.Айвазовский” в переводе исследователя армянской культуры в Крыму Ерванда Барашьяна. В разговоре Татьяна Гайдук высказала сожаление, что до сих пор не издана книга, где личность маэстро вставала бы во весь рост, как фигура крымского ренессанса. Ведь он был основателем “Киммерийской школы” живописи, пополнившей свои ряды такими мастерами, как итальянец Лагорио, немец Феслер, абхаз Шервашидзе, Богаевский с польско-русскими корнями, Латри с армяно-английско-греческой кровью, грек Куинджи, чабанский мальчишка, привезенный Айвазовским в Шах-Мамай растирать краски и убежавший от него через неделю в Петербург, в Академию. Я сказала Татьяне Викторовне, что из Москвы фигура Айвазовского действительно просматривается плохо, и только в Феодосии его можно адекватно и полно оценить. А о причинах умаления заслуг Ивана Константиновича многие из нас просто не подозревают. Не классовым же врагом он был, наконец, хоть и считался самым богатым помещиком Крыма?
Татьяна Гайдук вспоминает, что в Ленинградской Академии искусств о творчестве Айвазовского она могла написать лишь реферат, и то на начальном курсе. Защищать диплом по Айвазовскому в те годы было невозможно. И вот почему. Художник был наделен не только большим даром и трудоспособностью, но и крепким, устойчивым характером. И своим творческим кредо, которому не изменял. Русские “передвижники” пытались заполучить мастера в свои ряды, им нужны были для раскрутки большие имена, но Айвазовскому это было неинтересно. Это позже Иван Крамской, написавший портрет художника, скажет: “Айвазовский есть звезда первой величины во всяком случае, и не только у нас, а в истории искусства вообще”, ну и тогда для многих “не было пророка в своем отечестве”. Бурлаков он писать не хотел, его искусство было иным. Айвазовского, закончившего с золотой медалью Императорскую петербургскую Академию художеств, академика пяти европейских академий художеств подчас травили. Тот же Всеволод Гаршин, обвинявший его в легковесной живописи на скорую руку. Он и правда быстро работал, к своим полотнам всегда был критичен. Считал, что лучшее еще впереди.
Художник со временем встал в ряд мировых абсолютных величин, представителей романтизма. Таким был и английский живописец Уильям Тернер, признавший мастерство феодосийца. И даже посвятивший ему стихи, в которых назвал Айвазовского “гением”. Невозможно натянуть на него “армянское одеяло”, как делают некоторые, утверждая, что божественный свет на его полотнах — примета армянского искусства. Сегодня Национальная галерея — это уникальный музей маринистического искусства. Здесь представлены произведения Айвазовского, его современников, учеников и последователей, а также западноевропейских маринистов и художников нового времени. Основа и гордость галереи — крупнейшая в мире коллекция произведений Айвазовского — 417 работ (живопись и графика). Коллекция является эталонной, она отражает все этапы творчества — от ранних студенческих работ до самых последних. Кроме того, в собрании — документы, фотоматериалы, мемориальные вещи. Галерея — центр притяжения и горожан, и гостей, которые занимают очередь за сорок минут до ее открытия. Ее можно назвать стратегически важным объектом, ведь если в городе выключают коммуникации, то галерейные — в самую последнюю очередь.
Когда я уезжала из Феодосии, зашла попрощаться и к Ивану Константиновичу. Петрова здесь не было, да мне и не нужна была дополнительная детализация жизненного пути художника. Мне хотелось просто подышать этой хвойной тишиной, гармонизирующей все пространство вокруг саркофага. После того как снова побывала в галерее, я поняла, что армянство — это почти как море Айвазовского: то оно как тонущий корабль, то представляется освещенным восходом луны над черной вспененной бездной, то вновь начинает зацветать розовым утром над берегом какого-нибудь далекого залива... Но именно здесь, в Крыму, я поняла, что больше всего люблю Армению немногословной, неимпульсивной, без боя барабанов и пронзающей зурны, но приглушающей боль изгнания и страх смерти робкими, неброскими красками...