110 лет назад мировая литература потеряла одного из своих главных классиков — умер Антон Чехов

Письма Чехова — одно из самых значительных эпистолярных собраний русских классиков. Сохранилось около 4 тысяч 400 писем, написанных им с 1875 по 1904 годы. Тематика их очень многообразна. Полная же переписка писателя содержит около 10 тысяч адресованных ему писем, которые Чехов нумеровал и сортировал по алфавиту. Из письма от 14 июля 1888 г., адресованного сестре Марии Чеховой: “Утром в 5 часов изволил прибыть в Феодосию. Через час после приезда меня повезли на завтрак к некоему Мурзе, татарину. Тут собралась большая компания: Суворины, главный морской прокурор, его жена, местные тузы, Айвазовский...”
Очевидно, Айвазовский и Чехов понравились друг другу, и последний незамедлительно был приглашен художником в гости. О своем посещении имения Айвазовского Чехов пишет в письме к матери от 22 июля 1888 г.: “Вчера я ездил в Шах-Мамай, имение Айвазовского, за 25 верст от Феодосии. Имение роскошное, несколько сказочное, такие имения, вероятно, можно видеть в Персии. Сам Айвазовский, бодрый старик лет 75... полон собственного достоинства, руки имеет мягкие, и подает их по-генеральски. Натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника, и армянина, и наивного деда, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах. Знаком с султанами, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой “Руслана и Людмилу”. Был приятелем Пушкина. Я у него пробыл целый день и обедал. Обед длинный, тягучий, с бесконечными тостами...”
Как всегда у Чехова — меткий образ в нескольких словах. Ну и, конечно, большой знаток и ценитель женской красоты, Антон Павлович не мог обойти вниманием Анну Бурназян — вторую жену Айвазовского. В дальнейшем Чехов не раз упоминает Айвазовского и его семью в своих письмах. Например, в письме к А.Суворину от 16 ноября 1898 г.: “...Здесь дочь Айвазовского, была у меня, теперь надо идти к ней с визитом” или в письме от 19 августа 1899 г. к тому же адресату: “Недавно был я проездом в Феодосии, видел издали Ваш дом. Город совершенно изгажен железной дорогой и добрым гением Феодосии. Армянский дух этого доброго гения чувствуется на каждом шагу”. “Добрым гением” не без доброй иронии Чехов называет Айвазовского, по инициативе которого строилась дорога и другие коммуникации Феодосии.
В начале 1890-х к Чехову пришла литературная слава. Российские журналы и газеты соперничали за возможность представлять на своих страницах произведения писателя. По этому поводу Чехов как-то высказался: “До сих пор я решался отказывать только тем журналам и газетам, недобросовестность которых являлась очевидною и доказанною, а когда мне приходилось выбирать между ними, то я отдавал преимущество тем из них, которые по материалам или другим каким-либо обстоятельствам наиболее нуждались в моих услугах”. Из письма Чехову от 10 января 1897 г.: “Готовится литературный сборник в пользу армян, пострадавших от турецких зверств. Инициатором сборника является Г.А.Джаншиев, который и просил меня написать Вам, не будете ли Вы столь любезны дать что-нибудь из своих литературных произведений для этого сборника. Надеемся, что Вы о своем любезном согласии известите меня или Григория Аветовича по его адресу. Может быть, Вы спросите, при чем тут я? Кроме легкого знакомства с Г.А.Джаншиевым, может быть, я также буду сотрудником этого сборника в его художественной отделке, если только соберется это прибавление”.
Речь шла о сборнике “Братская помощь пострадавшим в Турции армянам”, издание которого предпринял армянский общественный деятель, правовед и публицист Георгий Джаншиев с целью сбора средств в пользу жертв абдулгамидовских погромов. Автором письма являлся приятель Джаншиева — художник-карикатурист М.Чемоданов. Чехов на письмо ответил: “Будьте добры, передайте Григорию Аветовичу, что я согласен вполне. Только, пожалуйста, напишите, к какому сроку нужен рассказ и какой нужен рассказ — новый или уже бывший в печати?” Однако в силу некоторых причин, в частности из-за проблем со здоровьем, Чехов не успел что-либо представить в сборник. “Братская помощь” разошлась до последнего экземпляра, принеся около 30 тысяч рублей в кассу помощи пострадавшим от злодеяний турок.
Воодушевленный Джаншиев принялся за второе расширенное издание сборника. И вновь он, на этот раз самолично, обратился к Чехову с просьбой принять участие в его создании: “С искренним удовольствием узнал я вместе с другими Вашими читателями, что здоровье Ваше поправляется. Эта приятная новость дала мне надежду, что, может быть, на сей раз удастся исполнить Ваше любезное обещание дать что-нибудь для “Братской помощи армянам”. Первое издание разошлось в три месяца, и с января начинает печататься второе. Был бы крайне Вам признателен, если бы Вы прислали несколько страничек, на число 7 февраля. Сам чувствую, что срок короток, но удлинять невозможно, так как сборник выйдет в конце февраля. Я даже ничего не имею против такой комбинации: я бы набрал Вашу статью в рукописи, а потом передал бы в “Русские ведомости”, в крайнем случае я удовольствовался бы даже разрешением перепечатать Вашу прелестную последнюю вещицу, напечатанную вчера в “Русских ведомостях”, или что-нибудь в этом роде. Просил бы только черкнуть два слова, чтобы я мог воспользоваться Вашей подписью для автографа”.
Джаншиев получил согласие Чехова, и во втором издании “Братской помощи” был напечатан его рассказ “На подводе”. И в дореволюционной России, и особенно в СССР образ Чехова был изрядно рафинирован. Это потом он стал национальным символом интеллигентности, яростным разоблачителем мещанской психологии. Истинный Чехов был жизнерадостным гедонистом, с брутальной физиологией, в отношениях с женщинами неумеренным и даже циничным. “Жизнерадостный, жадный до наслаждений, веселый” — в таких выражениях описывал писателя его близкий друг Владимир Немирович-Данченко (напомним, армянин по матери). Яркое подтверждение тому — весьма недвусмысленные по содержанию письма Чехова, в которых он открытым текстом высказывался относительно природы взаимоотношений полов.
Надо сказать, Чехов спокойно относился к возможности обнародования своих писем. Не раз замечал, что “со временем все его вещи должны увидеть свет и что ему стыдиться нечего”. Такого, конечно, в СССР допустить не могли. Даже постановление Политбюро вышло “Против опошления и дискредитации Чехова”. Борьбу с “опошлением и дискредитацией” возглавила сестра писателя Мария Павловна. Вооружившись фиолетовыми чернилами, она безжалостно затемняла откровенные пассажи в письмах брата. Те, кто вспоминал о Чехове “неправильно”, подвергались беспощадному остракизму, Мария Чехова не пожалела даже собственного брата Александра, объявив последнего сумасшедшим в связи с некоторыми его воспоминаниями относительно детства Чехова. “Хозяйка чеховского дома” — так ее называли, и эпитет этот был совершенно справедлив. Согласно завещанию Чехова, она стала наследницей и хозяйкой Белой дачи — собственного дома Чехова на окраине Ялты в Аутке. В 1921 г. дом получил статус государственного музея. Здесь Мария Чехова принимала многочисленных посетителей, переживавших в стенах дачи одинаковое ощущение, будто Чехов только что вышел и может вернуться в любой момент.
Одним из частых гостей Марии Павловны был проживающий по соседству художник Вардгес Суренянц — основоположник армянской исторической живописи. Чехов и Суренянц познакомились в конце 1890-х в Крыму, где художник работал над иллюстрациями к “Бахчисарайскому фонтану” Пушкина. Именно Суренянц был приглашен Немировичем-Данченко в качестве художника-декоратора для работы над оформление чеховской “Чайки”. Однако известно, что еще до поступившего из МХТ приглашения к Суренянцу обратился Чехов: “Уважаемый Вардгес Акопович, уверен, что именно Вы должны оформлять “Чайку”. Для меня это очень важно”. Перед Суренянцем стояла ответственная задача: первая постановка “Чайки” с треском провалилась, и Чехова мучили навязчивые опасения. Однако перепостановка пьесы имела громкий успех, и не в последнюю очередь благодаря декорациям Суренянца. Чехов высоко ценил работы армянского художника, несколько своих картин маслом Суренянц преподнес писателю в дар.
В своих воспоминаниях Мария Чехова с большой теплотой говорила о Суренянце. Более того, в личных беседах с Марией Павловной художник был посвящен в некоторые подробности частной жизни Чехова. Линия отношений Чехов — Суренянц нашла отражение в книге советского писателя Вениамина Каверина (он известен прежде всего приключенческим романом “Два капитана”) “Перед зеркалом”: “Как-то в Ялте, которую я часто вспоминаю, мы с Вардгесом Яковлевичем пошли в домик Чехова. С каким трепетом рассматривала я его вещи! Мне казалось, что он жив и только уехал на время из дома... Вардгес Яковлевич рассказал мне тогда историю Лики Мизиновой (влюбленная в Чехова барышня послужила прототипом Нины Заречной — ред.). Он услышал ее от сестры Чехова Марии Павловны, у которой часто бывал. Я слушала с жадностью — ведь мы, женщины, всюду ищем свое”.

Сегодня, увы, Чехов считается одним из самых нечитаемых русских классиков, причем больше в России, чем на Западе. Во многом этому поспособствовал советский идеологический пресс, стерилизовавший и законсервировавший писателя, превративший его в вялого, беззлобного “интеллигента в пенсне”, умеренного критика царского режима. Но Чехов не был мумией, не был аскетом. В этом смысле наиболее достоверным источником информации о писателе являются его письма. Может быть, прочтя их, молодежь, в том числе армянская, станет ближе к Чехову, а через него и к нашим великолепным новеллистам. Так как можно, по словам Довлатова, восхищаться Достоевским и Толстым, но хочется-то быть похожим по-прежнему только на Чехова.

На снимках: часть “многочисленной” семьи Айвазовского, о которой пишет Чехов; дом  Айвазовского в Феодосии, где гостил Антон Павлович; Чехов в своем ялтинском доме.

Ева КАЗАРЯН