Эрмитаж и Армения

12 декабря, 2014 - 23:06

Международное сообщество людей культуры и искусства отмечает 250-летие Государственного Эрмитажа — одного из крупнейших музеев мира. И не только. Эрмитаж — культурное достояние всего разумного человечества. Юбилей музея отмечается очень широко, но самое главное, что ожидает посетителей и наехавших гостей, — это новые музейные помещения, открытое хранилище, публичная библиотека по искусству, выставочный зал в Малом Эрмитаже и т.д. И конечно, постоянная экспозиция, которая расширена после реконструкции Главного штаба.

Масштабные работы по обновлению и реконструкции музея были инициированы известным ученым-востоковедом, крупным музейным деятелем, директором Эрмитажа Михаилом ПИОТРОВСКИМ, чье 70-летие чудесным образом — знак свыше — совпал с юбилеем руководимого им музея. Нам, армянам, приятно сознавать, что юбиляр наш соотечественник. Напомним, отец Михаила Пиотровского, Борис Пиотровский, и мать, Рипсимэ Джанполадян, — известные археологи, многие годы — 1939-1971-го — проводили раскопки на Кармир Блуре в урартском городе-крепости Тейшебаини и в немалой степени участвовали в становлении Академии наук Армении. Так началось научное исследование царства Урарту. Можно сказать, что Пиотровский-младший, родившийся в Ереване в 1944 году, с раннего детства впитал не только дым отечества, но и пыль — на раскопках. С тех пор Михаил Пиотровский никогда не порывал своих связей с Арменией.

После того как Михаила Пиотровский стал в 1992 г. директором Эрмитажа, эти связи упрочились. Благодаря его инициативам значительно обогатился и был модернизирован зал культуры и искусства Урарту, посвященный памяти Бориса Пиотровского, директора Эрмитажа в 1964-1990 гг. Открылся Зал культуры и искусства Армении, посвященный Иосифу Орбели, директору Эрмитажа в 1931-1954 гг. Санкт-Петербургской армянской церкви Св.Екатерины были переданы святые мощи из Скеврского реликвария — шедевра киликийского искусства, хранящегося в Эрмитаже. Прошли крупные выставки армянского искусства, в частности “Сокровища Эчмиадзина”.
Важными сферами сотрудничества М.Пиотровский считает, в частности, историю и археологию. В этом контексте чрезвычайно интересным и перспективным — наверняка! — окажется, по словам Пиотровского, работа археологов Армении и Эрмитажа на Кармир Блуре, где открыт новый некрополь. Еще один совместный проект — издание полного свода данных по урартским памятникам и их перевод в цифровой формат. Будет расширена работа армянских историков и археологов с российскими коллегами по изучению христианского Востока.
Мы также можем гордиться, что директором Эрмитажа в 1934-1951 гг. был крупнейший востоковед и общественный деятель Иосиф ОРБЕЛИ (1887-1961), представитель княжеского рода правителей Сюника Орбелянов.
Иосиф Орбели был смелым и решительным человеком и в жизни, и в науке. Смелость его порой доходила до дерзости. Так, в самый разгар сталинских чисток-репрессий он получил указание из НКВД немедленно представить список сотрудников Эрмитажа, имевших дворянское происхождение. Орбели составил список и отправил его по нужному адресу. Первым в списке стояло его имя. Больше Эрмитаж не беспокоили...

“МАМА УМЕЛА ДЕРЖАТЬ СЕМЬЮ”

Отрывок из интервью Михаила Борисовича Пиотровского, в котором он говорит
о своих армянских корнях, о родителях, о Ереване и, понятно, об Эрмитаже


...Отец привел меня в Эрмитаж, лишь только я начал ходить. Родители почти сразу после моего рождения вернулись из Еревана в Ленинград. Мы жили в квартире тогдашнего директора музея Иосифа Абгаровича Орбели, который многих бесквартирных сотрудников селил у себя.
По рассказам, мне больше всего нравился восточный Арсенал, где мне давали играть на барабане. Сам же хорошо помню выставку, посвященную Итальянскому и Альпийскому походам Суворова: в Гербовом зале висели громадные картины, знамена, все было очень красиво. Набор открыток с этой выставки много лет лежал у меня на полочке. Вообще же я помню не столько экспозиции, сколько людей, работавших в Эрмитаже. И это совершенно удивительная коллекция, которой нигде в мире нет!
Поколение Иосифа Абгаровича Орбели почти послереволюционное, пережившее все политические перипетии. Академичные ученые, которые при этом совершили все то, что можно назвать перестройкой в науке и в эрмитажной жизни. Они приходили к нам домой, я к ним ходил, мне давали читать разные книжки, сначала на русском, потом на английском. При этом я знал, что это великие ученые.
Другое — уже папино поколение. Сотрудник Эрмитажа Леон Тигранович Гюзалян, замечательный востоковед, подарил мне первую бритву, “Жиллет”, которую привез из Англии. Это было очень символично — своего рода инициация, когда ты становишься мужчиной. Он долго сидел — и подарил мне свой лагерный ватник. Я в нем ездил на картошку, при этом понимал символику подарка: так мистики передают свой плащ ученику...
Леон Гюзалян — уроженец Тифлиса. Окончил персидское отделение Ленинградского Восточного института, а также ЛГУ. В 1930 году стал научным сотрудником Эрмитажа, специализировался по культуре средневековья Ирана. Некоторое время вместе с Б.Пиотровским и А.Аджяном вел в Закавказье разведку урартских памятников. Преподавал на Восточном факультете ЛГУ. Леон Гюзалян был арестован в феврале 1938 года, ему дали пять лет исправительно-трудовых лагерей. Освободили в 1945-м, реабилитировали в 56-м. Разумеется, ни в чем повинен не был. Доктор исторических наук, Леон Гюзалян до конца жизни (1994) работал в Эрмитаже, автор многих научных трудов. Практически всю свою жизнь занимался эпиграфикой и материальной культурой средневекового Ирана, Кавказа и Средней Азии. Его любимой темой был персидский национальный эпос “Шахнаме”. (“НВ”.)
— Как музей пережил перестройку?
— Не лучшим образом. Ведь чем Эрмитаж замечателен? Входишь — здесь другой мир. А в начале 90-х сюда вошла улица: борьба, амбиции тех, кто считает, что им недодали того, что они заслуживают. Все это очень мешало, отвлекало людей от дела. И это при том, что у музея кончались деньги, нужно было строить новую схему взаимоотношений и с властью, и с миром, и с другими музеями.
— Говорят, этот раздрай роковым образом сказался на здоровье Бориса Борисовича?
— Говорить так — слишком много чести для тех, кто плел тогда интриги. Хотя, конечно, Борис Борисович очень переживал. Но причиной его ухода стала болезнь. Он был из тех людей, которые никогда не болеют, а когда начинают, то это идет обвалом. У него было неважно и с ногами, и с глазами. Лечили глаза — стало хуже с ногами, все кончилось роковым инсультом.
— Борис Борисович, ученый-востоковед с мировым именем, возглавлял Эрмитаж с 1964 по 1990 годы. А каким он был папой?
— Просто замечательным. Очень нас с братом любил, даже в угол не ставил. В угол мы становились сами — так были воспитаны. Он очень много работал, и мы это видели — в экспедициях, в Институте археологии, в Эрмитаже, писал книги. Профессиональная жизнь отца была неразрывно связана с домашней, ведь наша мама тоже археолог. Летом мы ездили в Армению, где у родителей были раскопки.
— Папа — на раскопках, мама — на раскопках... Выросли на бутербродах или на толме? Рипсимэ Микаэловна была хорошей армянской мамой?
— Очень хорошей армянской мамой. Обед всегда был. Толму же мы ели в Ереване, там каждый день была толма. Кстати, я ее не очень любил...
Мама умела держать семью, и это качество, возможно, она унаследовала от своей матери. Бабушка была очень сильный человек. Она, беременная мамой во время армянской резни в 1918 году, прошла путь из Нахичевани до Еревана под обстрелом курдов, с двумя пистолетами на боку и с ядом. Впрочем, яд у нее потом отобрали, потому что женщины при нападениях нередко травили себя преждевременно... Рипсимэ Микаэловна появилась на свет по-библейски, в яслях. Папины предки — по большей части обрусевшие поляки. Наш дедушка — полковник артиллерии. По папиной линии все были артиллеристами... У нас хороший набор не столько предков, сколько традиций. Всегда можно быть с поляками — русским, с русскими — армянином, с армянами — опять русским...
— Не так давно вы вновь побывали в родном городе — Ереване. Ваши впечатления?
— Во-первых, у меня несколько родных городов — как и должно быть у всякого интеллигентного человека. Город, где я родился, — это Ереван, я его очень люблю. В Ереване у меня огромное количество родственников. Еще до революции несколько заметных каменных зданий в центре города были построены семьей моей мамы — одно снесли совсем недавно. Как раз когда я после долгого перерыва приехал в родной город. И стал этому свидетелем. Что поделаешь, в Петербурге мы уже привыкли к этому. Второй родной город — Петербург, где я вырос и прожил всю сознательную жизнь. И третий практически родной город — Каир, где я год провел в качестве студента. Это был мой первый выезд за границу, в страну, которую я изучал. И теперь каждый визит в Каир для меня носит также ностальгический характер.
Что касается Еревана — это, конечно, замечательный город, и я рад был увидеть в свой последний приезд, что он в целом сохранился. Не исчез этот замечательный архитектурный стиль, который изобрел архитектор Александр Таманян. Кстати, его семья — это тоже наши родственники. Кроме того, они родственники фамилий Бенуа и Лансере в Петербурге. И сам армянский стиль родился как продолжение традиций петербургского стиля, петербургской школы. Ведь до поры до времени Ереван был скопищем глинобитных домиков. Мы сами ютились в подобном — и в том же дворе, увитом виноградными лозами, с туалетом на свежем воздухе, жили семьи директора Матенадарана, нескольких знаменитых ученых-академиков. В середине двора находился общий для всех кран с питьевой водой. Но самая вкусная вода была у старой бани — туда мы за ней ходили специально. Моего дедушку — младшего из братьев — обучили геодезии, и я до сих пор встречаю людей, которым он отмерял землю в Араратской долине. Один из братьев мамы был знаменитым химиком и делал отменные коньяки, а другой был одним из руководителей армянской энергетики. В общем, большая и разветвленная армянская семья. Многие уже ушли из жизни, но до сих пор время от времени собирается вся наша семья — что, конечно, трудно представить себе, например, здесь, в Петербурге. И все стараются не забывать друг о друге, друг о друге заботятся. В последний приезд я повез туда своего сына, который никогда не был в Армении. Это было первое его знакомство со страной.
Дом этот, конечно, давно снесли, на его месте построили более современное жилище, там мама с папой в свое время получили квартиру, которую они потом передали беженцам из Баку. Именно на нем сейчас мемориальная доска памяти отца. Я побывал во всех тех местах, которые связаны с памятью родителей: в картинной галерее, на раскопках... И, конечно, мы договаривались укрепить музейные связи. Будем совместно готовить большую выставку, посвященную искусству и истории Армении, — приурочим ее к столетию Бориса Борисовича Пиотровского, которое будет отмечаться в следующем году. Речь шла об участии археологов Эрмитажа в исторических раскопках на территории Армении — этим мы тоже продолжим традиции, заложенные при моем отце.
— Вы однажды сказали, что “два народа отдохнули друг от друга” и теперь, храня в памяти лучшее, необходимо по-новому взглянуть друг на друга. По-новому — это как?
— По-новому — это значит по-старому, патриархально, я бы сказал. Во-первых, у нас у всех общая история — история Российской империи. Все народы, собранные в эту империю, прежде всего христианские, активно участвовали в формировании общей истории. Прежде всего человечески: можно назвать имена знаменитых военачальников, ученых, купцов... Прибалтийские немцы — без них представить историю России невозможно. Само существование, например, Багратиона не только по-особому освещает российско-грузинские отношения, но и отличает нашу общую историю от истории любого западного государства. Если говорить о связях в XXI веке — это прежде всего связи через культурное наследие и русский язык. У меня есть одно воспоминание, связанное с русским языком, когда я его озвучиваю, не всем это сегодня нравится в России. Многие интеллигенты из других республик — грузины, армяне, азербайджанцы — говорили по-русски лучше, чем простые русские. Потому что они учили этот язык по Толстому и Чехову. Другая сторона общей языковой среды — очень много слов и выражений из русского языка входило в национальный обиход. Когда разговаривали простые армянские жители между собой, каждое второе слово звучало по-русски. Вот это уже было плохо. Культура — та сфера, в которой при желании тоже можно найти немало поводов для противостояния — кто старше, кто лучше, — но в ней гораздо больше людей, готовых идти на компромиссы, чтобы сохранить давние связи, сохранить общность разных народов. В экономике, в политике все по-другому.
— Легенды и мифы вокруг Эрмитажа? Вот говорят о пятидесяти ваших кошках.
— Миф о кошках родился из реального события: когда вдруг все начали уничтожать этих животных, то мы стали подбирать тех, кого бросали, мы их приютили по своей доброте. Вокруг нас существуют злостные легенды типа истории о царском сервизе, который партийный руководитель Ленинграда Романов брал на свадьбу своей дочери. На самом деле никогда ничего у нас он не брал. Это, я считаю, дезинформация, которая использовалась в борьбе за власть. Есть легенда о некоем мебельном гарнитуре с эротическим оформлением. Есть у нас и эротика в фондах, и порнография, но такого гарнитура у нас нет. Еще одна злая легенда: подменили все картины. Понятна цель распространения подобных слухов: в мире предлагается масса картин, якобы украденных из Эрмитажа. Если действительно украли шедевр, продать его практически невозможно: он по-другому играет свою финансовую роль. В бандитском мире он может быть, например, залогом. Я сталкивался с ситуациями, когда коллекционерам предлагали что-то будто бы украденное из Эрмитажа. Лет пять назад турецкая полиция задержала партию картин, которая якобы из Европы попала в Кувейт, потом в Ирак, затем в Турцию, и захват этой партии картин они считали своей великой победой. На этикетках значились Эрмитаж, Лувр и прочее. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это копии, срисованные буквально с открыток: особенно пострадал несчастный Пикассо. Пока легенды подобного рода существуют, можно пытаться где-то потихоньку толкать картины под девизом: “Ну вы же знаете, в Эрмитаже все подменено!” Однако легенды остаются легендами, с действительностью у них мало общего.
— Какое кино можно было бы снять в Эрмитаже? Вариант “Ночи в музее”? Какого жанра?
— Ничего в Эрмитаже снято не будет. Это моя принципиальная позиция. То, что сделал режиссер Александр Сокуров — я имею в виду “Русский ковчег”, — он просто воплотил мечту, оживил наше представление о своем музее. Получилось кино, и сделать это мог только Сокуров. Современному кино на самом деле не нужна подлинная натура. Это совсем другой мир. Когда что-то пытались снять в Эрмитаже, всегда что-нибудь разбивали, мусорили — в общем, проявляли полное неуважение к музею. И это не только у нас. Я говорил с директором Лувра, спросил: зачем ты пустил к себе снимать “Код да Винчи”? Он сказал, что вообще-то до съемок книжку не читал. Тут могут быть разные подходы, на мой взгляд, музею это не нужно. Музей сам по себе — это такой драматический сюжет, где сочетается искусство, история, архитектура, необыкновенные виды из окон... И главный герой — сам Эрмитаж.


ИОСИФ ОРБЕЛИ: УЧЕНЫЙ,
ДИРЕКТОР И БЛОКАДНИК


Из очерка А.Арзуманяна

Он играл роль воспитателя людей разных поколений и специальностей. Екатерина II, заложившая основы картинной галереи будущего Эрмитажа, говорила: “Этими картинами любуются мыши и я”. В последующие годы Эрмитаж стал несколько доступнее, но только для избранных.
В советское время Эрмитаж стал подлинно народным музеем. Но эта перестройка произошла не сразу. Потребовались долгие и трудные годы для превращения придворного музея в музей, доступный широким массам. Его залы были широко открыты для показа культурного наследия тех народов, которые не считались в то время ведущими в мировой культуре. Это были народы Востока. Отдел Востока был создан благодаря кипучей энергии Иосифа Орбели, благодаря его чуткому пониманию запросов современной жизни.
У Орбели были помощники среди его друзей и многочисленных учеников, но он был душой этого отдела, его организатором. Постепенно роль центра изучения востоковедения в Ленинграде стала переходить к Эрмитажу. Выставки, посвященные культуре народов Востока, особенно разделов, относящихся к народам советского Востока, превращались в научные праздники. Не случайно культурные празднества народов СССР проводились при энергичном участии И.Орбели в стенах Эрмитажа: юбилеи Пушкина, Шота Руставели, эпоса “Давид Сасунский”, а в годы войны — юбилеи Низами и Навои.
Бывавшие у Иосифа Абгаровича в Эрмитаже могли видеть его занятым одновременно и крупными делами государственного и международного значений, и “мелочами музея”. В этом была замечательная черта характера директора — внимание и к большому, и к обыденному. Недаром Орбели знал всех служащих Эрмитажа и дружил со многими из них. Он был патриотом своей родной Армении, но ему всегда была чужда национальная ограниченность, пренебрежительное отношение к достижениям культуры других народов.
В первые грозные дни войны Орбели проявил себя истинным патриотом. В кратчайший срок была организована эвакуация наиболее ценных сокровищ Эрмитажа, причем вместе с музейными коллекциями были увезены и такие бесценные сокровища Академии наук, как рукописи Ломоносова и библиотека Пушкина. Сам он остался в Ленинграде и руководил охранными работами, перенесением оставленных музейных ценностей в надежные хранилища. В тяжелые дни блокады вел большую общественно-политическую работу, постоянно выступая в воинских частях перед солдатами и офицерами и по радио.
Борис Пиотровский, тогда еще молодой ученый Эрмитажа, разделивший все тяготы блокады, вспоминает: “В ночь на 1 января 1942 года Иосиф Абгарович был приглашен в Радиокомитет для выступления. Я провожал его. Помню, как в холодных, промерзших комнатах Радиокомитета сидели прибывшие с фронта солдаты, рабочие ленинградских заводов, а гостеприимные хозяева могли угостить их только кружкой кипятка... Но эта тяжелая обстановка только воодушевляла крепких духом людей. Иосиф Абгарович произнес замечательную речь, которая, к сожалению, не сохранилась в записи. Он выступил после летчика, протаранившего вражеский самолет над Ленинградом, и перед рабочим, который рассказывал о том, как их завод выпускает танки для фронта.
После митинга мы возвращались с ним ночью в Эрмитаж. Начался артиллерийский обстрел, и мы попали в вилку разрывов снарядов. Но Иосиф Абгарович был на таком большом подъеме, что не утратил своей бодрости и веселости и уверенно шел под звуки разрывов снарядов, не обращая на них никакого внимания.
Внутри Эрмитажа он организовал большое бомбоубежище, в котором жили научные сотрудники многих учреждений города. В противопожарной комнате Эрмитажа не затихала научная работа. Писались научные труды, делались переводы восточных стихов, расписывались фарфоровые изделия на восточные темы, и во всем этом Иосиф Абгарович постоянно принимал организующее участие. Все знают, какое большое значение для работы имеет спаянный коллектив. Директор Эрмитажа сумел организовать дело так, что Эрмитаж продолжал жить полной жизнью. Вокруг него стали объединяться другие учреждения. В самые трудные дни, когда была опасность, что враг может прорваться в город, Орбели не покинул Ленинград. На настоятельные предложения выехать, на предложения, граничащие с приказом, Орбели ответил решительным отказом и добился от Военного совета разрешения остаться в Ленинграде до окончания охранных работ.
В дни сильных бомбардировок Ленинграда Эрмитаж спасал до двух тысяч человек, постоянно там живших. Кроме убежища для сотрудников Эрмитажа и их семей было устроено убежище и для работников других учреждений. Там жили архитекторы, сотрудники Академии наук, Академии художеств, Медицинской академии, артисты и режиссеры театров. Особые убежища на 240 мест были отведены детям и старикам, которых не успели эвакуировать из Ленинграда. Все бомбоубежища были устроены силами работников Эрмитажа.
Зимой 1941/42 года почти весь Балтийский флот находился на Неве. Моряки кораблей были лучшими друзьями не только Эрмитажа, но и самого Орбели. Они провели с ближайшего корабля свет в госпиталь Эрмитажа, где лежали ослабевшие сотрудники музеев. Моряки провели освещение и в комнату Иосифа Абгаровича, постоянно предоставляли музею рабочую силу...”
После завершения охранных работ Орбели в апреле 1942 года выехал в Ереван для выполнения своих обязанностей председателя Президиума армянского филиала Академии наук СССР. С присущей ему кипучей энергией он принялся за большую научную и организационную работу.
Это было временем расцвета Орбели-ученого. Все те, кто встречал его в это время в Ереване, видели его окруженным людьми разных профессий. Он постоянно встречался с Аветиком Исаакяном, Мартиросом Сарьяном, Дереником Демирчяном. Всем памятна та энергия, с которой еще в дни войны первый президент взялся за организацию Академии наук Армянской ССР.
Сразу после войны Орбели вернулся в Ленинград, в свой Эрмитаж, и с новой силой взялся за восстановление музея и развертывание прежних и новых экспозиций.


“КУЛЬТУРА — ЭТО ОБЕСПЕЧЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ
БЕЗОПАСНОСТИ СТРАНЫ И НАЦИИ”


Из интервью М.Пиотровского

Михаил Пиотровский: ...Мы уже понимаем, что XXI век будет веком гуманитарного знания, связанным с умственным капиталом и интеллектуальным влиянием. И уже сейчас, когда в творческой индустрии денег можно заработать не меньше, чем в самолетостроении, государству было бы полезно сменить позицию мецената культуры на позицию инвестора.
Культура — и в этом ее основная важность и для экономики, и для социума — создает потребность отвечать на потребности, которые еще не проявились. Но которые будут остры в будущем.
Потому что именно культура создает сложного человека, сложного потребителя и производителя. И хоть результаты видны не сразу, но это не пальба по воробьям, а прицельное действие. Результаты инвестиций в воспитание человека можно рассчитать. Такие расчеты уже существуют, это вообще серьезная экономическая теория культуры.
— И что же из нужного государству может дать культура?
Михаил Пиотровский: Ну, во-первых, государству, власти нужна хорошая культура как таковая. Потому что она приносит стране настоящую славу: “В России такие поэты, такие художники!”
При том что власти может быть и не всегда уютно с этими художниками. Приносящие стране настоящую славу, они могут быть “антисоветскими”, как в свое время Пастернак. И у власти должно быть понимание, что без некоего набора гениев ей ну никак. Что, собственно, эти неудобные и неугодные, все время делающие “не то” люди и создают ей недутую славу. А это огромный капитал. Особенно сейчас, когда у нас не очень хорошо с “образом России в мире”. Государство это должно понимать. Николай I же понимал, что Пушкин великий поэт.
— Но до сих пор государство финансировало культуру по остаточному принципу?
Михаил Пиотровский: Однако президент недаром говорил недавно на Совете по культуре, что культура не должна восприниматься как подраздел социальных программ. Она сегодня важнее многих социальных проблем, хотя бы потому, что они решаются проще. А здесь необходим взгляд в будущее. Культура — это, если хотите, обеспечение интеллектуальной безопасности страны и нации. Она не менее важна, чем оборона.
— Государство способно увидеть, что культура создает будущее?
Михаил Пиотровский: У нас лет 20 само слово “культура” в программных речах не произносилось. Сейчас его стал произносить президент. И мы должны этим воспользоваться. Даже если остальные только делают вид, что на что-то идут, это нужно моментально использовать. Быстро показать им, как и что можно сделать.
Выделить культуру из подраздела социальной политики, утвердить ее как одну из важнейших сторон человеческой жизни и, если хотите, права нации на существование. Еще Екатерина II понимала, что нужно иметь хорошую экономику, хорошую армию и хороший музей. И поэтому появился Эрмитаж.
— У культуры есть права, на ограничение которых ни общество, ни государство не могут покушаться?
Михаил Пиотровский: Да, у культуры есть свои права. И у меня на столе недаром всегда лежит “Декларация прав культуры” Дмитрия Сергеевича Лихачева — эти права могут очень сильно отличаться и от прав человека, и от прав государства, и от прав наций.
Я не раз слышал: ну никто же не отдаст жизнь за картину Рембрандта? Однако когда на “Данаю” в Эрмитаже напал сумасшедший, стоявший неподалеку милиционер кинулся к нему и остановил. И в блокадном Ленинграде люди ценой голода, ценой жизни сохраняли культурные ценности. И в целом голодающие ленинградцы, мне кажется, понимали, за что они платят мучительную жертву — за сохранение города как величайшей культурной ценности. Варварские планы немцев открылись позже, но люди чувствовали это еще тогда.
У культуры есть свои права и не
в столь экстремальных обстоятельствах. Почему при перемещении культурных ценностей через границу мы должны именовать их “товаром”? Права культуры должны защищать ее от использования в юридических спорах и шантажах. Когда выставку арестовывают по какому-то постороннему экономическому иску, это нарушает права культуры.
— Образ Эрмитажа как особо ценного музея утвердился как раз в XX веке.
Михаил Пиотровский: Да, Эрмитаж в XIX веке не был энциклопедическим музеем и таким символом русской культуры, каким он стал в середине XX. Причем речь о русской культуре, обращенной в мир — и на Восток, и на Запад. Может, как своего рода компенсацию за пережитые трагедии — грабеж коллекции, продажи картин за границу — музейная интеллигенция сотворила эту открытость Эрмитажа миру.
— В этом есть заслуга и вашего отца Бориса Борисовича Пиотровского.
Михаил Пиотровский: И папы, и Орбели. И я стараюсь выполнить то, что ими было задумано.
— Почему музейщикам навязывается образ замшелых жуликов?
Михаил Пиотровский: Есть два примитивных взгляда на музеи. Один — там сидят на маленьких деньгах не уважающие себя и достойные презрения люди и наверняка что-то “крутят”. Хорошо бы заменить их эффективными менеджерами. Другой образ — слушайте, у них там такие сокровища, а они их не ценят, не все показывают. Нужно прислать им человека, лучше в погонах, который разберется и определит, что показать, а что, может, и продать...
Иногда не понимаешь, как складываются такие стереотипы. И еле сдерживаешь себя от желания построить конспирологическую теорию.
Я все-таки думаю, что за всем этим стоит некая сила, которой музеи не нравятся по чисто экономическим причинам. Им хочется наложить руки на то, что есть у нас. Кого-то снова захлестывают иллюзии раннего советского государства: ценности продадим — миллиарды получим! Где они, эти миллиарды?
Музеям, где работают, как правило, настоящие подвижники, трудно оправдываться. Когда люди слышат “они за копейки делают свой труд”, то многие внутри себя этому не верят. У обывателя в сознании тут же возникает бегущая строка: ну должен же тут быть какой-то навар... И этот капитал недоверия все время используют для атак на музей — грубых, изощренных, разных...

На снимках: эвакуация фондов Эрмитажа из блокадного Ленинграда; Борис Пиотровский с внуком; армянская мама Рипсимэ Микаэловна и папа Борис Борисович.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image