Этот ереванский пятачок называли бермудским треугольником. Здесь располагались три самых популярных в 70—80-е годы в городе кафе — «Поплавок», «Козырек», «Сквознячок». Зайдя в одно из них, человек пропадал на целый день, а то и больше. Это трио обладало уникальной способностью легко притягивать к себе посетителей и с трудом отпускать. Это были не просто едальные и питейные заведения — они имели культовое значение. Завсегдатаи этих кафе были людьми богемы, даже если не имели к ней прямого отношения. Здесь царила удивительная атмосфера бесшабашности, безумства и свободы, которых так не хватало в советское время.

Спросите ереванца, где находится кафе «Арагаст», он запнется. А на вопрос, как пройти к «Поплавку», ответит не задумываясь. А ведь речь идет о двух названиях одного и того же заведения — официальном и народном. Здесь в горячих спорах о смысле жизни провели свои молодые годы многие деятели искусства, науки, политики, спорта. Здесь в дымке папирос и парах алкоголя рождались и умирали Гамлеты, Отелло, Дездемоны, писались масштабные полотна, снимались гениальные фильмы современности и строились грандиозные здания века. Правда, большинство этих шедевров так никто и не увидел. Но главным был не результат, а сама идея — сумасбродная, безумная, свободная. Добившись высот в своих сферах, эти люди по-прежнему захаживали сюда, чтобы вновь приобщиться к родной поплавочной атмосфере. Помнится, один из бывших городских парней — успешный бизнесмен, исколесивший полземли, обедавший в лучших ресторанах мира и, наконец, осевший в Москве, — приехав в Ереван, первым делом направился в «Поплавок». С наслаждением отпив глоток сомнительного напитка с гордым названием кофе, он воскликнул: «Вот он, настоящий, домашний… Ничего вкуснее не пил!»

«Поплавок» был не обычным кафе, а действом. А неизменным его персонажем многие годы был заведующий, точнее, хозяин Мацо. Он лично знал всех своих посетителей и биографию каждого из них, знал кого, где и в каком часу можно найти, был знаком с их семьями и пассиями, прекрасно осведомлен о гастрономических пристрастиях каждого. Признаться, в «Поплавке» тех лет выбор блюд был не таким уж богатым. На верхнем этаже, на «палубе», подавался не самый лучший в городе кофе, а внизу, в «трюме», можно было подкрепиться посущественнее. Меню не менялось — переперченные лагмаджо, пережаренная картошка, зелень на грани увядания, сыр бальзаковского возраста, вяло соленые огурцы, помидоры, перец... Коронными номерами в этом меню были два блюда — яичница с винегретом и винегрет с яичницей. Одно стоило 50 копеек, другое — 60. На вопрос, в чем все-таки разница, официант с достоинством отвечал: «В одном случае яичница находится поверх винегрета. В другом — винегрет поверх яичницы». Вот только тайна разницы в десять копеек до сих пор не разгадана. Особым уважением и популярностью в «Поплавке» пользовалось вино за рубль двадцать, давно отдавшее душу уксусу. В магазине его можно было купить за 98 копеек. Посетители, как правило, заказывали две бутылки — остальные приносились из соседнего гастронома. Мацо это видел, но делал вид, что ничего не происходит. В уме он подсчитывал ущерб, нанесенный заведению, но понимал, что таким образом студенты и интеллигенты весьма среднего достатка могут сэкономить хоть какие-то гроши.

«Поплавок» обладал удивительным свойством: оказавшись там в компании незнакомцев, человек не ощущал себя чужеродным элементом. Самое позднее на десятой минуте общения выяснялось, что у вас масса общих знакомых. Ну, к примеру, двоюродный брат по отцу вашего троюродного дяди по матери был женат на родной сестре золовки соседки одного из присутствующих. Ближе просто некуда!

Из «Поплавка» провожали в армию, здесь писали диссертации, знакомились, сходились, расходились. Здесь даже создавались семьи. Ее звали Рузанна, его — Карен. Познакомились во время горячих споров вокруг недавно открывшегося Ереванского камерного театра. Потом уже все вечера проводили в «Поплавке». Как только расписались в загсе, прибежали сюда. Гуляли всем «Поплавком». При входе в кафе, прямо на пороге, по обычаю разбили тарелки, которые великодушно пожертвовал по такому случаю Мацо. Через пару часов, когда пир был в самом разгаре, в кафе прибежал разъяренный посаженый отец и вернул счастливую парочку к семейному застолью. Сюда же они принесли своего первенца, когда ему едва исполнился месяц. При этом Мацо возмутился: «Ну что ж вы, ребята, опаздываете, надо было прийти прямо из роддома!»

Напротив «Поплавка» находился Ереванский драматический театр, а рядом — Мясникянский райком партии. Актеры перед утренней репетицией заправлялись кофе в «Поплавке» и пере кидывались новостями. Иногда так увлекались, что главному режиссеру театра Рачия Капланяну ничего не оставалось, как выйти на балкон и призвать актеров к порядку, то есть вернуться в храм Мельпомены. Что он и делал своим хорошо поставленным мощным драматическим голосом, слышным на всем пространстве от улицы Теряна до проспекта Ленина. Комичность ситуации при этом усиливалась его тоном главнокомандующего небольшой армией. Затем эта же актерская компания появлялась здесь после репетиции и еще раз после спектакля. Однажды в «Поплавке» даже прошел шахматный турнир между актерами драматического театра и писателями. Болельщики приходили со всех концов города. Кому не удалось проникнуть на территорию кафе, наблюдали за гамбитами и цейтнотами с улицы. Верный своей профессии Мацо и тут все подсчитал — поклонников театрального искусства в Ереване оказалось больше, чем книголюбов. Впрочем, заведующий был силен не только в бухгалтерии и менеджменте. В Мацо дремал талант дипломата и миротворца, периодически просыпающийся в нештатных ситуациях. Однажды девушке — комсоргу Ереванского художественно-театрального института — нужно было отнести взносы в райком комсомола и пропечатать комсомольские билеты. Но в тот день пройти мимо «Поплавка» было просто невозможно, от лиц голова шла кругом — Фрунзик Мкртчян, Владимир Мсрян, Рафаэл Котанджян, Рубен Ахвердян, Мартин Вартазарян, Роберт Еолчян… Подсела к одному столику, к другому, третьему… До райкома так и не добралась. На следующий день пришла в слезах — где-то посеяла деньги и билеты. Перерыли все кафе — не нашли. Мацо даже обиделся: «Ты же знаешь, у меня ничего не пропадает, здесь все свои, если б нашли, обязательно бы вернули. Поищи в другом месте». Но и в другом месте их тоже не оказалось, короче, документы и финансы партийного резерва исчезли. Выговор не заставил себя долго ждать. И тут на авансцену событий вышел Мацо в ипостаси кризис-менеджера: «Все, ребята, нечего ждать, идите в институт и разберитесь с этими людьми». В итоге художественно-театральная братия «Поплавка» сделала высокому комсомольскому начальству института предложение, от которого те не смогли отказаться, — провести вечер в «Поплавке». Вечер, мягко говоря, удался, засиделись допоздна. И только наутро комсомольские боссы вспомнили, что накануне у них сорвалась какая-то важная встреча.

«Поплавок» был местом, где пространство и время существовали по особым законам. Однажды к кафе подкатил зеленый «Запорожец», из которого вышло человек восемь — ребята из Камерного театра. Но это был не предел — вслед за людьми из машины появился контрабас, за ним — торжественно вынесли пластмассового крокодила. За этим сюрреалистическим зрелищем наблюдало все поплавочное сообщество. Контрабас бережно приставили к авто, крокодила пристроили рядом, а сами пошли пить кофе. Размеренность теплого вечера неожиданно нарушил грозный голос милиционера: «Ненормальные, почему контрабас прислонили к машине?» Народ обернулся. Столь трепетное отношение блюстителя порядка к музыкальному инструменту было неожиданным, но миф быстро развеялся: «Так и машину немудрено испортить. Поцарапаете ведь…» Крокодил, как выяснилось, в круг его интересов и обязанностей не входил. Контрабас внесли в кафе и, может, именно в тот день на палубе этого сухопутного кораблика впервые зазвучала живая музыка.

Прошли годы, и богемно-небритый статус «Поплавка» сменился на элитно-гламурный. Переход был бархатным, почти незаметным. Просто однажды в кафе не стало колченогих столов и стульев, исчезла общепитовская посуда, меньше стало знакомых лиц... Зато появились другие, которые, вернувшись издалека, проводят здесь вечера под звуки джаза, между делом пьяно объясняясь в любви Еревану, рассказывая слезные истории о том, как тяжело жить на чужбине. Наверное, все это вполне можно было бы делать в других кафе, но главное отличие «Поплавка» — он всегда готов выслушать, понять и простить. «Сквознячок». В отличие от «Поплавка», где царила атмосфера бесшабашности и открытости, здесь витал утонченный дух богемы и искались ответы на вечные вопросы. Художник средней руки Гево, убежденный, что талант и популярность приходят к человеку от долгого сидения в кафе, в ожидании своей музы протер здесь не одну пару штанов. Муза же все не приходила, предпочитая ему других живописцев. Тогда он начинал крыть самыми крепкими словами господствующие порядки и социалистическую систему. Аполитичная муза не реагировала и на это. И однажды, придя в «Сквознячок», Гево сделал великое умозаключение: «Стены мешают свободе. Вот если снести…» На что ему сразу посоветовали искать творческого и политического убежища в «Поплавке», где нет ни стен, ни перегородок, ни перекрытий, мешающих самовыражению. С тех пор обойденный музой художник и новатор архитектуры в «Сквознячке» не появлялся. В отличие от круглосуточной активности «Поплавка», здесь час пик начинался только вечером, после рабочего дня. Трудно было отказать себе в чашечке ароматного кофе, который готовился на раскаленном песке и считался лучшим в округе. Здесь обменивались не только последними новостями, но и книгами. Конспирация при этом была запредельной, на зависть резидентам всех разведок мира. Парень говорил вполголоса: «ОН в папке, которая в другой папке. Верхняя завернута газетой «Правда». Кстати, у тебя есть непрозрачный пакет»? Девушка доставала из сумки аккуратно сложенный пакет с надписью Wrangler. «Откуда у тебя это?» — «Купила у спекулянтов за три рубля. Какое это имеет отношение к НЕМУ?» — «Надежный?» — «Вроде да». — «До дому дотащишь?» — «Наверное». — «А вдруг вывалится? А вдруг увидят?» Разговор все больше интриговал подслушивающих. «Короче, придешь домой, сразу не разворачивай. Родители не должны знать…» Было ужасно интересно, кто же все-таки ОН, почему о НЕМ не должны знать родители и как ОН вообще уместился в этот не по-советски надежный буржуйский полиэтиленовый пакет. Все оказалось до смешного простым — ИМ оказался роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», отпечатанный на пишущей машинке под четвертую копирку фиолетового цвета. В другой раз столь же конспиративно передавалась из рук в руки машинописная версия повести-притчи Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

Обменивались не только книгами, но и записями зарубежных певцов и групп, к которым звукозаписывающая индустрия СССР относилась без особого интереса и энтузиазма. Вначале это были огромные бобины, пластинки, потом — аудиокассеты. Захаживали сюда и пластиночные спекулянты, и мошенники. Так, однажды в фирменный конверт The Beatles лихо была загнана пластинка Людмилы Зыкиной. Парень, долго копивший деньги на диск ливерпульской четверки, наверняка испытал при прослушивании альбома незабываемые ощущения.

Случалась в «Сквознячке» и мистика. Однажды в кафе вбежал взволнованный фотокорреспондент «Арменпресс». Подойдя к окошку, где выдавалось спиртное, он заказал 50 граммов коньяка и опрокинул этот благородный напиток, как водку. За первой рюмкой пошла вторая, потом третья, четвертая… Присутствующие сбились со счета. Когда на грудь было принято уже достаточно, у фотокорреспондента развязался язык: «Люди, я схожу с ума… Сделал фотки пребывания Брежнева в Ереване. Во время проявки башка куда-то исчезает… Все как люди стоят, а он без головы. Я уже боюсь!» За последним столиком тут же отреагировали: «Безголового генсека бояться не надо. От него вреда нет». — «Я без работы боюсь остаться», — заплетающимся языком выдал фотограф. На следующий день та же доза повторилась, но уже по другому поводу — голова генсека на снимках таки проявилась. Разгадку же этой практически майнридовской истории химия и жизнь, увы, не дали.

Коронным блюдом в «Сквознячке» был лораблит. Свое название он получил от сыра сорта «Лори» и армянского слова «блит» — «лепешка». В городе трудно было отыскать что-то равное ему по вкусу. Эти сырные лепешки здесь штамповались со скоростью печатного станка. За лораблитами выстраивались длинные очереди, аромат их распространялся далеко за пределами кафе. Цена была вполне демократичной — 60 копеек. С лепешками обычно предлагали тан. Но предпочтение, как правило, отдавалось рублевому вину. Однажды студент вызвался на спор съесть целых 15 лораблитов. На пятой лепешке едок стал заметно тормозить, под ободряющие крики сквознячных тиффози «Жми, жми!» осилил шестую, но на седьмой сдался. Притащил ящик проигранного шампанского и угостил всех присутствующих. Здесь умели не только красиво кутить, но и достойно проигрывать.

Говорят, в Глендейле армянские эмигранты облюбовали одно кафе — оно находится на первом этаже здания и тоже продувается с двух сторон. Ностальгически назвали его «Сквознячком» и теперь собираются в нем, пьют кофе, обсуждают последние новости, вспоминая ереванский «оригинал», на месте которого кому-то пришло в голову устроить офис с зеркальными стеклами. Мимо него старые ереванцы стараются проходить быстро — в этих зеркалах не видно ничего, кроме искаженного временем города и безрадостных лиц.

***

Свое необычное название «Козырек» кафе напротив Оперного театра получило потому, что по форме напоминало кепку, под «козырьком» которой — навесом — стояли столики. Особенно многолюдно здесь было летом. Впрочем, дефицита посетителей не наблюдалось и в другие времена года. Возвращаясь из отпуска или командировки, первым делом спешили в «Козырек», чтобы отчитаться о поездке перед друзьями. Как говорил Йохан, он же вокалист первой армянской хард-рок группы «Востан Айоц» Ованес Кургинян, «завсегдатай «Козырька» — это звание, дающееся за определенный образ жизни».

Долгие годы бессменной заведующей кафе была тетя Рипсик, принадлежавшая к той породе женщин, на которых держалась глыба советского общепита. Тетя Рипсик вполне могла стать прототипом плакатов «Родина-мать зовет!» и «Фашизм — злейший враг женщин!» При всем этом «Козырек» был, пожалуй, самым безбашенным местом в городе. 11 ноября 1982 года сообщили о смерти дорогого Леонида Ильича, и в СССР был объявлен траур. Этим пасмурным ноябрьским утром немногочисленные посетители кафе стали свидетелями необычной для живущего в безалкогольном режиме «Козырька» сцены: из подъехавшего уазика трое козырьковских старожилов, одетых строго в черное, выгрузили ящики с водкой и понесли к кафе. Ошарашенная тетя Рипсик просто не знала, как быть, — люди-то свои! А ребята стали откупоривать бутылку за бутылкой, наполнять бумажные стаканчики доверху и предлагать водку всем посетителям кафе и прохожим. Рипсик наконец решила возмутиться, но была сражена аргументом: «Генсека поминаем!» Надо ли говорить, что поминки недолго протекали грустно — народу становилось все больше, и дело кончилось всеобщим весельем. Никто не буянил и не нарушал общественный порядок, который, на всякий случай, блюли поодаль два милиционера. Тот, который постарше, объяснял другому, совсем еще мальчишке и, по-видимому, неереванцу: «Это «Козырек». Они тут все чокнутые, но добрые».

В триаде самых популярных кафе города «Козырек» выделялся тем, что алкоголь там не употребляли, а приходили полакомиться десертом, употребив заранее. Кофе, мороженое, выпечка нескольких видов, соки — вот и весь ассортимент. Однажды на окошке выдачи появился отпечатанный на машинке новый прейскурант — с печатями Минторга и самого кафе. Этот оригинальный документ вызвал бурный восторг козырьковцев. Он состоял из двух колонок, в первой наименование было указано по-русски, а во второй — по-армянски, но почему-то русскими буквами. Не нашлось, наверное, машинки с армянским акцентом. Но не это было самым забавным, а то, что, согласно этому меню, «слоеный пирожок» стоил 15 копеек, а его армянская версия — «шертавор каркандак» — уже 30, «пирожное с кремом» — 22 копейки, а «перожни кремов» — 28. Надо ли говорить, что с тех пор все стали требовать именно «слоеный пирожок», а ни в коем случае не «шертавор каркандак».

Сюда ходили балерины и певцы из Оперного театра напротив, писатели и художники, профессора и таксисты. Один из теноров, которому в жаркий июльский вечер страшно не хотелось на сцену под палящие прожектора, съел невероятное количество мороженого — спектакль в итоге пришлось отменить. Теплыми вечерами, когда все места были заняты, опоздавшие пили кофе на газонах и под деревьями, а вновь подошедший вполне мог провести минут сорок, здороваясь буквально со всеми. Одним из завсегдатаев «Козырька» был Бензовоз Гуго, человек с высшим образованием, блестящим интеллектом, искрометным юмором и внешностью, от которой Ломброзо пришел бы в восторг. Он работал дальнобойщиком на бензовозе и как-то забыл на козырьковском столике сверток с зарплатой за очередной рейс, рублей 500 — деньги по тем временам огромные. Те, кто сменил его за столиком, 

даже не стали разворачивать пакет — сдали официанткам, сказав, что его забыл «такой большой страшный мужик». Когда через час бледный Гуго появился в «Козырьке», ему вручили целехонький сверток со словами: «Ты тут книгу, наверное, забыл». Впрочем, если бы деньги и не были бы завернуты, они бы все равно не пропали — их вернули бы точно так же, как и «книгу». Коронной фразой Гуго была: «Погода шепчет — займи, но выпей». Он говорил это с ноября по апрель, но, поскольку «Козырек» был зоной трезвости, Гуго осуществлял свои высокоградусные планы в иных, менее пуританских местах. Бывал здесь и такой интереснейший персонаж — высокий, бледный, благообразный мужчина за 60, постоянно одетый в один и тот же серый костюм, лет двадцать назад бывший шикарным. Он всегда брал только чашечку кофе, долго сидел над ней, всматриваясь в лица посетителей. Потом по каким-то одному ему известным критериям выбирал человека, подходил и, наклонясь к уху, покровительственным полушепотом сообщал: «Сударь, с вас двадцать копеек!» С деньгами расставались охотно, чувствуя свое превосходство над теми, кто не был отмечен высоким вниманием.

На что только не шли, чтобы не ломать сложившуюся здесь компанию! Несколько лет подряд почти каждый вечер один из столиков занимала компания из четырех человек. Армен и Марина были супругами, а Тигран и Нара — братом и сестрой. Кончилось тем, что Марина ушла к Тиграну, а Тигран чуть ли не насильно поженил Армена и свою сестру. Но даже после подобных матримониальных манипуляций они продолжали сидеть вчетвером. 

За многие годы здесь мало что изменилось — даже на растущем посреди кафе платане сохранились некогда вырезанные посетителями «берестяные грамоты». А в них — истории любви, приглашения, объявления… Да мало ли что писали эти сейчас уже постаревшие чудаки. Среди них одно пережило время и не потеряло актуальности до сих пор — «Встречаемся здесь, в «Козырьке».

Ныне кафе — собственность тети Рипсик. В 1990-е на выступающем козырьке появилась надпись «Рипсиме». Однако ее попытка снискать славу осталась просто проигнорированной: ну скажите на милость, кому придет в голову назначать встречу в кафе «Рипсиме»? Да и сама хозяйка называет свое заведение не иначе, как «Козырьком». И точно так же, как десятилетия назад, выговаривает работницам за то, что они кладут на столики мокрые пепельницы. Кажется, время не властно над этой женщиной, разве что чуть потучнела. И голос ее по-прежнему звучен, как в те добрые времена, когда ежевечерне над окрестностями Оперы разносился призыв: «Те, кто занял столики вчера, уступите место пришедшим сегодня!»

Элеонора Малхасян, Рубен Гюльмисарян