Недавно вновь переиздана книга “Сочинения Вагрича Бахчаняна”. Замечательный человек, художник и писатель Вагрич БАХЧАНЯН (1938-2009), без сомнения, самый остроумный армянин нашего времени. Первое издание книги вышло к пятилетию его смерти. Строптивый и едкий, он несколько десятилетий был и остается кумиром всех тех, кто ценит и любит интеллектуальный юмор.

Юмор парадоксов. Без достаточного культурного багажа — литературного, политико-исторического и визуального — невозможно разобраться в текстах, максимах, рисунках и коллажах Бахчаняна. Человек совершенно свободного духа и мыслей, он смело лез на советский рожон, обжигался и лез снова, пока не эмигрировал в США. Там он стал органической частью советско-эмигрантского Нью-Йорка.
Мы, армяне, конечно, Вагрича Бахчаняна не оценили ни в бытность его в Союзе, ни в Штатах. Нам нравится, когда соотечественник со слезами на глазах говорит о любви к исторической родине. Нам и в голову не приходит, что есть иные формы проявления этой любви. На генетическом уровне. Бахчанян был именно таким. Не случайно, что он ни в советское время, ни в Америке не изменил свою фамилию, хотя так поступали и поступают очень многие. Да, он не знал толком армянского. И что из этого следует? Мало ли соотечественников в Армении и в диаспоре, несущих околесицу на армянском языке? А о нынешнем армянском юморе лучше промолчать, дабы не прогневить богов. Армянин на 150%, Вагрич Бахчанян был гражданином русскоязычного армянского мира. Как, скажем, Параджанов, чье армянство тоже не лезло в глаза, не раздирало душу. В этом и состоит культурная ценность и самодостаточность таких арт-феноменов. Почему историческая родина, которая с таким усердием глядит в сторону диаспоры, никак не реагировала на Вагрича Бахчаняна, — вопрос особый. Может, потому, что его юмор в целом был недоступен профессиональным местечковым патриотам. Как бы то ни было, ничто не мешает нам причислить Вагрича Бахчаняна к тем армянам, которые прославили свой этнос.
Предлагаем несколько “сочинений” Бахчаняна.
Сочинение N 2
Борец тяжелого веса, покрытый нездоровым румянцем, тугодум с восхитительным голосом грузил уголь, кривя лицо в хмурую гримасу, говоря по-гречески, будучи негреком. А еще была у него грыжа. С детства мечтал он о карьере дровосека. Нависшая над морем скала, принадлежащая шести государствам, ему больше мешала, чем помогала. Борец был крепок задним умом исторически. Он ушиб себе руку. Он упал на спину. У него были карие глаза. Он любил прихрамывать. “За ваше здоровье!” — сказал борец, припадая на одну ногу, садясь на своего конька — велосипед собственного изобретения.
Стояла ясная погода. Голова лошади валялась в кустах. Тигры по дороге домой съели конокрада лошадей возле родильного дома умалишенных имени какого-то негодяя. Сторож поднял шлагбаум и пропустил тигров. Плавучая казарма, меченная дегтем, без пульта управления, но с помещением для прислуги. Казарма “Водяной клоп” — плавающая крепость с коровой на борту и украшенная тесьмой и ящиком кожаных бутылок. Маленький, красиво изогнутый ротик бодливого животного уменьшился на одну треть. Группа матросов-заговорщиков воздала должное свежепокойной корове. Последним с нее слез канадец французского происхождения, дежурный по крепости. Мимо плавучей казармы на бешеной скорости промчалась шапка из бобрового меха. Челюсть борца тяжелого веса повисла в утреннем небе, как кастрюля над стулом. Марлевые мешочки для отбросов — несбыточная мечта мастера по педикюру, прожившего всю жизнь за полярным кругом.
Вязкая грязь центральной улицы Миргорода засосала наших тигров. Жалко. Все-таки тигр не насекомое и имел хорошую репутацию и характеристики с последнего места работы (городская мертвецкая). Чехов умер от чахотки, а тигры утонули на центральной улице Миргорода, воспетого Гоголем. Разные судьбы, но и одинаковые одновременно. Гоголь любил сладости, а Чехов — папиросы, а я люблю и сладости, и папиросы, и тигров, и Миргород. Чехов — не Гоголь, но и Гоголь — не Чехов. Сахар и табак тоже ничего общего не имеют. Чехов и Гоголь — великие писатели, а тигры вообще писать не умели, и тем не менее одинаково жаль и великих писателей, и полосатых хищников. Все они преждевременно ушли из жизни. Чехов родился в Таганроге. Мать Чехова, беременная Антоном Павловичем, любила гулять с собачкой, а папа Чехова просидел всю жизнь в футляре, а жили они в доме Овсова. Чехов дразнил его так: “Дядя Ваня-вишневый сад”.
В детстве Антон Павлович любил есть собак. Когда Антоше подарили к десятилетию собачку Каштанку, он тут же на глазах папы и мамы съел ее живую вместе с шерстью, а Гоголь собак не ел. Ему больше нравился сахар. Гоголь ежедневно съедал мешок (120 кг) сахара и даже перед тем, как сжечь “Мертвые души”, он съел мешок сахара. За свою жизнь Гоголь съел около 15 000 мешков сахара. Гоголь любил сахар больше, чем Пушкина. Нет, о Пушкине я писать не собираюсь — это очень опасно. Дело в том, что черное население Америки считает его своим поэтом и даже включило Александра Сергеевича в антологию негритянской поэзии. Если написанные слова о Пушкине не понравятся черному населению Америки, меня могут объявить расистом и куклуксклановцем.
По этой причине о Пушкине не стану рассказывать всякие гадости, единственное, что я сообщу о великом русско-негритянском поэте, так это число жертв женского пола, проживавших на территории Великой Русской Империи — 12 666 666! По свидетельству Кюхельбекера, Пушкин, будучи в ссылке, даже Арину Родионовну не пощадил, опоив предварительно вином (“Выпьем, выпьем, где же кружка...”).
Сочинение N 4
Черный юмор на черный день. Черный американец и белый американец. Белые чернила (изобретение Ленина). Черные белила (негритянская косметика). Белые ночи (Петербургское безумие).
Подписи: Чернышевский, Черный, Черненко, Чернышов.
Сочинение N 5
Текст продолжается на бумаге, сделанной из тряпок и всякого мусора, ненужного людям, не умершим еще. Пока вообще текст пишется сам по себе, без моего участия. Только рука с ручкой двигается слева направо.
Право, не знаю, о чем еще написать. О чем и зачем? Пишут люди, люди читают. Читают и глупеют. Вместо того, чтобы умнеть. Нужно уметь умнеть. Мыслей нет и не надо. Думать опасно и вредно для головы и судьбы. Всем известно, чем закончилась небезызвестная история индюка. Даже птицам думать опасно, а человеку — тем более. Дуракам легче живется. Значит, дураки умнее умных. Героями многих сказок являются дураки. И безумству храбрых, а не уму трусливых поем мы песню.
Да здравствуют дураки-герои сказок и былей вообще и чернобылей в частности. Умные подготовили трагедию, а дураки спасли людей от гибели, превратив трагедию в комедию. Убедительно, не правда ли? Дуракам даже законы не писаны. Они и без них знают, как себя вести во времени и пространстве. Знают, как стать героями в мирное время, а особенно в военное. У дурака все пять чувств служат одной цели. Дурак всегда в нужное время на нужном месте. Раз — и рассмешил Несмеяну. Два — и стал царем или на худой конец королем каким-нибудь Селассием с согласием не бриться до ушей. Умные живут в желтых домах, а дураки — в Белых. Главный американский дурак скажет очередную глупость (например, назовет Россию империей зла), и весь мир в тот же день об этом узнает, и многомиллионная толпа восторженно в унисон признается: как правильно наш главный сказал, как это мы сами до этого не додумались?
Или вот Окуджава написал песню о дураках, а не об умных. Умные не заслужили песню о себе. Об умных не то что слов, даже мелодии не придумаешь. Даже если бы какой-нибудь гений отважился написать песню об умных, ее и петь бы никто не стал, потому что глупо петь песню о каком-нибудь Эйнштейне или да Винчи. Дурость — это дар божий. Дурость не спутаешь с яичницей из пяти яиц на свином сале с рынка. Работа дураков любит, и дураки любят работу. Взаимная любовь и согласие счастья. Умные все чего-то изобретают, и вот результат: скоро планета Земля разлетится на мелкие осколки к ебаной матери вместе с умниками. Если кто и спасет мир, так это, вне всякого сомнения, дураки.
Молитесь Богу за дураков даже атеисты. Это в ваших интересах, люди доброй воли, люди с чистой совестью, люди с большой буквы, настоящие человеки, а повесть о вас напишут. Будьте уверены.
Сочинение N 6
Не монархия, а анархия — мать порядка, мать его (порядка) пере...б! Все дозволено в дозах неограниченных. Сотрем с лица Земли границы и заграницы, включая “Грани”. Граненые стаканы следует сохранить в силе. Сила — это знание. Незнание силы приводит к печальным результатам. Там-там скоро будет здесь. Здесь собака зарыта у разбитого корыта. Тридцать лет и три года топтал Христос нашу землю. Мореходом он стал после. По следам его пошел Карацупа. Границы на замке (английская — на английском замке), но существуют замочные скважины и отмычки от сердца возлюбленной госпожи Географии. Не зря ведь школьные карты в школе раскрашивали цветными ломкими карандашами. К слову сказать, клоун Карандаш тоже любил выламываться. Румянцевский музей не мешало бы в музей Советского цирка переименовать. Экспонатами могли бы стать: клоунский колпак Карандаша, кепка в шашечку Солнечного клоуна, знаменитая кепчонка Ильича вместе с лампочкой. Сталинская фуражка так и просится на выставку вместе с хрущевским бараньим головным убором. За неимением брежневской шапки Мономаха можно показать народу брови его знаменитые да от мертвого Андропова уши, а в завершение, на манер географической карты, на стену повесить родимое пятно Горбачева в масштабе 1:100 000. И на солнце есть пятна, Михаил Сергеевич, будем считать вас родственниками. Так сказать, ваши сиятельства.
Сочинение N 9
Крем — кремовая краска. Стыда у стужи нет. Устюг включили в сеть — погибла рыбка. На золотом крыльце сидели царь и царевич, а перед ними разбитое корыто. Белье в пыли. Уплыло мыло, а с ним и дядька Черномор, моргая в тике. Глазам своим не верь, Мишель, не макароны это — вермишель. Скользит из рук физрук без ног. Сапог — гопак по зашпаклеванным полам, не шибко слабым, несется курицей от петуха. Отпетый ухарь в марле в Арле колодец роет заливной мольбертом. Моль Берте съела капюшон. Амикошон крюшон с шампанским польским (верней, советским). Вся власть антисоветам. Заветы Ильича Ивана, бля буду, не забуду! За Будду в воду за заводом заводит песнь, идя налево, направо — с Кафкой говорит. Там чудеса, там Ленин бродит и Сталин на ветвях сидит. Там-там похож на барабан, баран — на новые ворота. Похож походкой ходока на Худякова пароход. Прохода нет. Запор. Свечу поставьте, бога ради. О, диктор Левитан, над вечным ты покоем! Плачущий палач в музее. Музыка узаконила конину (трубачи Первой конской). Бабельмо на глазу Лазо (сука буду, не забуду этот паровоз). Депо имени Дэфо. Даниэль под елью пьет эль. Ворошилов шило ворошит в мешке и кота в сапогах Джугашвили. На горе в Гори горел орел в ореоле. “Мученье — свет, ваша светлость”, — сказал Важа Пшавела, попав вожжой под хвост Алеше, и пшел вон. Эшелон пшена на эшафоте (фотография). Соляризация Земли. Землекоп окопался в окопе. Око — копейка на здоровье. Орут коровы в седлах. Сидят дядьки.
Воробышек достался степи. Кругом ругань. Ганнибал прабабушку Пушкина. Дантес неотесанный сановник в чужих санях на скользкой дорожке. Дороже рожек роже рожь. Шишкин — важный художник под дождем. Вешние воды внутри нутрии. Утраченные грозы. Розы для Люксембург на бугор. Угорел угрь угрызения совести к чести нашей эпохи. Умер — хорошо, два — еще лучше! В лучах славы купаются нагишом. Шомполом по полоумному кумполу. Кум получил получку. У Чкалова калоши хороши. Хор: На Ворошилове шапка горит синим пламенем.
Сочинение N 25
Лежу на пляже. Ляжки слегка зарумянились. Заря. А рядом дом с домашней скотиной. Тина в тени. Песок на солнце. Пятна под деревьями. Деревня ревет белугой. Луга под Луганском. Родина Ворошилова. В мешке не утаишь кота. Шуба у барина баранья. Отбивные тоже. В ноже холодно. Оружие — булыжник пролетариата. Лето пролетает над головой в теплые страны. В Африке фрикадельки делают не хуже, чем в Дели. Делать нечего. Табак дает силы и знания. Зги. Здание. Здоровье коровье. Молоко около молока не лежало, а лежит на пляже рядом со мной. Много ковчегов гниет на берегу. Врагу не сдается квартира с сортиром, а сдается без сортира. Юмор у моря. Волны бьются о берег скалистый. Скалит зубы дантист Пушкин — пуще неволи охотник починять сапоги на халяву, и выпить не прочь на похоронах, и закурить “чужбек” под занавес. Бархат, как пиво, льется от потолка к паркету. Пару красных рыб, завернутых в знамя знаменитыми Знаменскими, подарили дарвинисты-ударники под барабанный бой. Дойная корова на льду станцевала дойну. Дочь Чкалова в бреющем полете выстригла клок локонов на античной голове Лаокоона. Змей-искуситель искусства ради искусал Адама Мицкевича, а Твардовский сказал: “Мы наш, мы “Новый мир” построим руками Ивана Денисовича Давыдова, героя “Поднятой целины”, книги, воспевающей бессмертный подвиг Жанны Д’Арк”. Кубанский казак Шолохов каким был, таким и остался, степным орлом двуглавым (говорят, в “Тихом Доне” ему принадлежат только заключительные две главы). Главное не это, а то, что Атос был парторг, а Арамис пошел на компромисс по приказу армянина Д’Артаньяна, прапрадеда Шарля Азнавура, де Голля и Перро в кошачьих сапогах и турецкой красной шапочке, как у Тартарена из Тарасбульбы. Остап Вишня и Андрей Синявский — герои Гоголя, а не Советского Союза. Нерушимый рушник-двурушник (ридна маты моя той рушнык вышывала). “Гнать Гнатюка из театра”, — пробасил Гмыря, — “Его песенка спета!” Спелое яблоко недалеко падает и называется “падалка” на Украине под Харьковом, городом-побратимом Кракова, известного своими колбасами и воронами.
Сочинение N 26
Толя Васюк жил в развалюхе недалеко от стадиона “Металлист”. В сарае разводил кроликов. Не только для еды, но и для приманки очередных жертв разных возрастов и религий. Знакомился с женщинами прямо на улице. Переводил разговор, поначалу бытовой, на искусство или литературу. Потом рассказывал о своей любви к животным, приглашая сейчас же познакомиться со своими питомцами. Всем девушкам нравятся кролики. Особенно крольчата. И в тот момент, когда гостья наклонялась к симпатичным малюткам, Васюк отработанным приемом овладевал ею (бывали осечки, но не очень часто). Сарай был приспособлен для импровизированной любви вполне прилично. К синим сатиновым до колен трусам Васюка была приколота большая английская булавка, с помощью которой он заставлял под собою подпрыгивать не очень страстных жертв. Что касается сатиновых трусов, то они были любимой и постоянной темой его разговоров.
Говорить Толя умел и любил и мог без отдыха рассказывать в течение трех часов, как мать покупает ему трусы, и обязательно ультрамаринового цвета, и обязательно до колен, навырост, хотя Васюк уже лет пятнадцать не рос. Светловолосый, с лицом, покрытым множеством шрамиков от фурункулов и угрей. Приблатненный внешний вид его и особенно мимика трудно уживались с содержанием его монологов (говорить он никому не давал). Вместо “отскечь, падаль, пасть порву и горло поцарапаю” удивленный собеседник Васюка слышал что-то вроде “ах, Робертино Лоретти, какой божественный голос, слушать без слез не могу”. Или, показывая гравюры Красаускаса: “Посмотри, какая линия — она же поет, как райская птичка” и т.д. Был у Васюка дружок по кличке Беспалый, у него действительно недоставало двух пальцев. Вид у Беспалого был устрашающ: через все лицо страшный шрам и вмятина на скуле. Беспалый был страстный книжник и большой любитель пофилософствовать. И странно было слушать споры двух на вид уголовников о Ницше и Фрейде. Причем дискуссии проходили в основном на улицах в центре города — бывшей столицы Украины. Их споры постепенно переходили на крик, так что слушать их можно было с противоположной стороны Сумской. Прохожие замедляли шаг в надежде увидеть драку с поножовщиной. Но драк не было — сплошная любовь к ближнему.
Поэты любили художников, художники любили поэтов, и, если кто-то пропадал на два-три дня, все беспокоились и переживали, а когда пропащий появлялся, радости не было границ. Были у нас и свои меценаты. В основном таксисты, которые голодных угощали в “пулемете” традиционной жареной печенкой и салатом из помидоров со сметаной и луком и двойным кофе без сахара у тети Жени. “Квадратиком” Толю Васюка прозвал Григоров после длительного монолога первого о знаменательном походе, вернее, поездке на велосипеде к Грише Баеру на Москалевку первым по-настоящему весенним апрельским днем. “Ну, я вхожу к Баеру в его сырой погреб, темнота, холод и говорю: Баер, если ты не поедешь со мной в лесопарк подышать весенним воздухом, то я тебя больше знать не хочу, а он отвечает, что, мол, никуда я с тобой не поеду, я работу на линолеуме делаю, и действительно, сидит какие-то квадратики вырезает из линолеума, который он силой вырвал из-под ног бабушки (бабушкой Васюк называл мать Баера, как две капли воды похожую на Фаину Раневскую), а у нее, наверное, ревматизм, а он квадратики режет вместо того, чтобы наслаждаться первым весенним днем в лесопарке, никуда его квадратики не денутся и вообще кому они нужны, эти квадратики, когда уже есть и гений Красаускас, и Робертино Лоретти, и маски, и маскароны, и Фрейд, и Ницше, и даже Бердяев, а он сидит и квадратики режет на линолеуме, из-под ног бабушки вырванном, а у нее, наверное, ревматизм, и в их погребе, как в могиле, сыро и темно, и рыжий Баер сидит над куском такого же рыжего линолеума и вырезает квадратики первым весенним апрельским днем, квадратики, квадратики, квадратики”. Вот так и стал Анатолий Васюк “Квадратиком” с большой английской булавкой на синих сатиновых трусах, купленных махеньшей навырост.
Сочинение N 28
Дорогие вожди! Сижу у тети Оли и пишу под ее диктовку всем письма. Она упала и сломала левую руку, единственную, которой она могла что-то делать. Теперь с утра с ней сидит мама, я — после работы до вечера, и до каких это пор — неизвестно. В больницу ее не берут, придется оформить в дом престарелых, как это ни печально. Но мама этого ухаживания не выдержит, а я работу из-за нее тоже бросить не могу. Но самое жуткое состоит вот в чем: накануне мне приснился сон, что тетя Оля, запутавшись в каких-то своих лохмотьях в коридоре, упала и что-то сломала, что именно — я узнал в полдень от мамы. Руку. То есть сон был, слава богу, в руку, а не в ногу. Правда, она пытается лечь и не вставать, мы с ней боремся, но это все очень тяжко. К тому же известен ее характер, упрямый и эгоистично-самовлюбленный: сваришь, говорит, суп своей жене завтра, ничего с ней не сделается, а я тебе должна сегодня рассказать свою жизнь! Пишу под этот аккомпанемент. Надеюсь, вы нам сочувствуете? К концу дня об меня можно зажигать спички. Фотографии делаю в рабочее время. Получите очередной набор. Каковы?
Целую, Вагрич.
Ответа от вождей не поступило.
Сочинение N 29
“В чем смысл жизни?” — спросил однажды Дантес у Александра Сергеевича. “Твоя — во мне”, — ответил Пушкин и, как всегда, был прав, подвел бы черту Хармс и тоже был бы прав, подумал я и поставил точку. Нади (Крупская и Мандельштам) ни разу не встретились друг дружке на пути. Невероятно? Не правда ли? Трюгве Ли был подонок — это доказано жизнью, и я ничего не могу с этим поделать. Что поделаешь, такова “Жизнь”, как говорил Ги де Мопассан — “любитель пиздятины” по Бунину — известному обжоре, в три года растранжирившему нобелевскую премию, хватившую бы Лермонтову на всю жизнь. Опять политбюро прорвалось. Где тонко, там и рвется, или блюется, или регургетируется, как говорят убийцы в белых халатах на голое женское тело. Устроиться, что ли, телохранителем? Так не возьмут же. Староват, скажут врачи народа. Чернь. Черное море. Гарлем. Черненая серебряная ложка дорога к обеду (комплексному). Завтра буду завтракать. Послезавтра буду послезавтракать. После завтра кулаками на машут. Не птицы ведь и не мельницы мы. Мы из Кронштадта. Нас мало. Может быть, нас вовсе нет. Может быть или не может быть, вот в чем вопрос. Кто ответит? Автоответчик? Или конструктор Ильюшин? Или Илья Ефимович, у которого от кантонизма отсохла правая рука (говорил же ему Стасов: “Меняй руку, Илья”. Не послушал вегетарианец.) Еще Репин держал дома Норман-Северову, а она за это кормила его сеном и соломой, но по весне пасла его на лугу в Чухне. Пощипает Илья Ефимович травку, посмотрит на солнышко, радостно закукарекает и опять за свое. Писатель Андреев даже успел сфотографировать художника, жующего клевер на севере, и папиросы “Норд” валяются на траве слева, а на втором плане Нордман-Северова и Чуковский кушают овес на четвереньках, а на третьем плане Стасов с шампуром жареного мяса в правой руке и с бутылкой “Смирновской” в левой руке и в сапогах на обеих ногах, а по небу плывет туча, похожая на Василия Яковлевича Ситникова в профиль, с дыркой вместо глаза, а в бороде запутался Х. с километровым мундштуком в ухе, которого нет, да и мундштук вроде отсутствует, а сам Х. как две капли воды похож на У., двоюродного брата П. по Й., художнику, рисующему диссидентов по обе стороны железного занавеса, похожего на театральный. Одна из картин Й. так и называется: “Х. на раскаленном добела коне въезжает в Белокаменную”. Й. наверняка скажет, что такой картины не писал, но вы ему не верьте — он мне еще из Москвы три рубля должен, а зарабатывает тыщи тыщ, да к тому же У. его кормит киевскими тортами и заварными пирожными, а руки вытирают об роллс-ройс вместо салфеток системы “Napkin”. Однажды на У. рояль свалился с девяносто восьмого этажа. Рояль разлетелся в щепки, а У. даже шайку из руки не выронил. Так и пошел, не останавливаясь, в турецкую баню парить ноги и мозги в крутом кипятке. В ноздри он заталкивает по пучку ваты, “чтоб мозги не вытекали”. Х. на спор проглотил термометр в прошлом году в музее в изгнании в Джерси Сити и однажды плюнул в Гудзон и сказал печально: “Вот я плюнул в большую реку, а толку с этого никакого”.
Сочинение N 45
А еще был такой случай. Вышел я на улицу Горького и вижу — навстречу мне идет Алексей Максимович Горький, сильно подвыпивший, в сиреневой майке, с татуировкой на правом плече “Не забуду “Мать” родную”, и в руке — авоська с пустыми бутылками. Бутылок было много, и одна бутылка поэтому вывалилась из авоськи и, вместо того чтобы разбиться, покатилась, подгоняемая сильным ноябрьским ветром, вниз по улице к музею Революции. Возле главного входа в музей в прошлом году я прочел следующее объявление “Срочно требуются революционеры. Зарплата 120 рублей. Администрация.” Странное объявление в самом центре СССР, откуда до мавзолея рукой подать, а в мавзолее Ленин лежит, он и сегодня живее всех живых. Не все знают, что Ленин был вампиром и питался исключительно кровью группы N 2. То, что он был кровопийцей, подтверждается высказываниями Ильича. На замечания жены своей говорил, что пьет на свои, кровные. Или же в полном собрании сочинений, том 698, стр. 19, читаем: “Лежачего не пьют...” Я думаю, что достаточно доказательств, чтобы поверить мне на слово не воробей держи вора вора бей вор о шило зацепился покупая свинью в мешке далеко не уйдешь дорогой председатель министров Косыгин коси гимн брешь не велика в большой стене советской бери Ягоду Лаврентий Павлович стал инструментом дьявола Иосиф Джугашвили а братья кто Иосифа его политбюро он любит своих братьев как Каин любит Авеля Иосиф носит камень на девичьей груди и оттого сутулится а камню хорошо за пазухой Христа.
Сочинение N 47
Мой дядя по матери до мозга костей любил картофельное пюре и обзывать проходящих мимо блондинок солдатскими подстилками. В 1934 году он был зачислен в высшее учебное заведение, где и научился произносить слово шедевр на французский манер. Он считал себя выдающегося ума, хотя голова его была значительно меньше спичечного коробка. Его восхищал дом лорд-мэра Лондона. Соседка по коммунальной квартире тетя Ашхен называла его людоед, а он ее — рыба-пила, меня он называл черная магия, мою маму — райский перочин, моего папу — реснички, мою бабушку он называл крысоловка, а бабушка называла его ночная смена. 12 августа 1946 года он на улице Черноглазовской возле дома N 17а нашел хлебные карточки и боксерские перчатки. Все это было прибито гвоздем без шляпки к асфальту. Поспешно пряча найденное в брюки, мой дядя по матери вспомнил: консоль, газовый рожок, бандаж при грыже и колесико от зажигалки. И в это время он увидел знакомую проститутку с телефонной трубкой возле уха. “Я не могу прийти сегодня”, — прошептала она и столкнулась лицом к лицу с ним. Он остановил ее и, доставая из бокового кармана кисет, проговорил: “Я — труженик и хотел бы с тобой покататься на салазках ближайшей зимой”. Она внимательно выслушала до конца его просьбу, моргнула единственным глазом и, сказав нежно “ах ты, мой кончик”, величественно зашагала в сторону Гавайских островов.
Сочинение N 123
Я хороший, да что там, замечательный человек. Получив бесплатное образование, заигрывал с музой для бедных. Не планировал заранее наружность и манеры. Умницей не был. Просить хорошенько не умел. Тюремную одежду не носил. Не жил в эпоху, давшую целую плеяду великих поэтов. Трубкой затягивался многократно. От варваризмов язык не очищал. Покупательной способностью не отличался. Нечем было платить за платоническую любовь. Рыжих волос не носил. Ценил смешанные ароматы бакалейного магазина. Сычужным сыром не увлекался. При Оксфордском университете не жил. Недалеко от берега на якоре не стоял. На оси не вращался. В очень редких случаях завертывался в шаль. Вязать снопы и вязанки не умею. Брадобреем был только себе самому. Случилось много лет тому назад влепить пощечину гвинейскому бабуину. Однажды даже пролил подливку на скатерть. Он (я) — вылитый отец (в бронзе июльского загара), — говорили прохожие. Тяжкая доля секунды. Взрослел с большим трудом. Мне срочно посоветовали пока помолчать.


ИЗ МИНИАТЮР БАХЧАНЯНА

БАСНЯ
Сергей Довлатов сказал: “Я согласен на все, только бы быть хоть капельку повыше”. Только он это сказал, как смотрит — стоит перед ним волшебница.
— Чего ты хочешь? — спрашивает волшебница.
А Сергей Довлатов стоит и от страха ничего сказать не может.
— Ну? — говорит волшебница.
А Сергей Довлатов стоит и молчит.
Волшебница исчезла.
Тут Сергей Довлатов начал плакать и кусать себе ногти. Сначала на руках все ногти сгрыз, а потом на ногах.
Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе.

ЧТО ТЕПЕРЬ ПРОДАЮТ В МАГАЗИНАХ
Борис Филиппов пришел к Глебу Струве и не застал его дома. А Струве в это время был в магазине и покупал там сахар, мясо и огурцы.
Филиппов потолкался возле дверей Струве и собрался уже писать записку, вдруг смотрит — идет сам Струве и несет в руках клеенчатую кошелку. Филиппов увидал Струве и кричит ему:
— А я вас уже целый час жду!
— Неправда, — говорит Струве, — я всего двадцать пять минут как из дома.
— Ну уж этого я не знаю, — сказал Филиппов, — а только я тут уже целый час.
— Не врите, — сказал Струве. — Стыдно врать.
— Милостивейший государь! — сказал Филиппов. — Потрудитесь выбирать выражения.
— Я считаю... — начал было Струве.
Но его перебил Филиппов:
— Если вы считаете... — сказал он.
Но тут Филиппова перебил Струве и сказал:
— Сам-то ты хорош!
Эти слова так взбесили Филиппова, что он нажал пальцем одну ноздрю, а другой ноздрей сморкнулся в Струве.
Тогда Струве выхватил из кошелки большой огурец и ударил им Филиппова по голове. Филиппов схватился руками за голову, упал и умер. Вот какие большие огурцы продают теперь в магазинах.

ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН
Андрей Седых, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит Лимонов и показывает ему кулак.
Андрей Седых, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит.
Андрей Седых, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит Лимонов и показывает ему кулак. Андрей Седых, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.
Андрей Седых, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит Лимонов и показывает ему кулак.
Андрей Седых не желает верить в это явление и считает это явление оптическим обманом.

Комментарий “НВ”.
Борис Филиппов (1905-1991), писатель.
Глеб Струве (1898-1985), поэт, критик.
Андрей Седых (1902-1994), поэт, журналист.

Подготовила
Ева КАЗАРЯН