Вскоре после развала СССР в начале 90-х Армения в силу различных обстоятельств оказалась в глухой блокаде: без электричества, газа и т.д. Особенно туго приходилось в зимние месяцы. Тем не менее, несмотря ни на что, большинство населения страны выстояло. Блокадное время ушло, но о нем граждане Армении помнят. Но кроме них о той блокаде мало кто знает.

Именно по этой причине в рамках Литературного фестиваля с легкой руки известного русского литератора Евгения Попова родился проект сборника «Блокада.am». Осуществить его взялись творческая группа P.R.Creative Teamwork под руководством журналиста Рубена Пашиняна, при участии коллеги по «НВ» Елены Шуваевой-Петросян и писателя Ованеса Азнавуряна. В сборник вошли рассказы армянских писателей, переживших блокаду, а также воспоминания людей искусства, которые продолжали свою деятельность в то самое лихое время. «Основной эффект от чтения этого сборника заключается в том, что авторам безоговорочно веришь, ибо повествования их наполнены такими деталями, придумать которые невозможно. Но — характерная деталь! — эта высококачественная русская проза с армянским прононсом начисто лишена нетерпимости и ненависти, чему так легко поддаться, забыв про разум. И многое из того темного, страшного, безнадежного вспоминается авторами почти с улыбкой. Здесь нет душераздирающих описаний смерти, ранений, уродства, озверения. Я, кстати, заметил, что люди, много испытавшие, насидевшиеся, к примеру, в тюрьме, не любят вспоминать о мерзком. О смешном или трагичном — да, но не о мерзком. Вот и здесь — вспоминая суровые годы своей юной жизни, авторы невольно ищут в них светлое или веселое», - отмечает в предисловии Евгений Попов.

Ниже публикуем отрывки из книги.

Александр ГРИГОРЯН,

худрук Ереванского русского театра им.К.Станиславского

Героиня говорит «мне жарко», а изо рта идет пар

Я буду добиваться, чтобы это понятие перестало быть исключительно ленинградским, а стало бы, увы, и армянским. Потому что это блокада, о которой никто не знает, — мы не сумели должным образом рассказать об этом, донести всему миру.

Конечно, эти годы и дни самые запоминающиеся, потому что вдохновение, с которым жил народ, ни с чем не сравнить. Представьте себе 91-92 годы: это очереди за хлебом, керосином, бензином и полное отсутствие культурного понимания. Что же произошло? А случилось следующее: мы, Армения и Карабах, попали фактически в блокаду, причем со всех сторон: экономическую, политическую, культурную, нравственную, связанную с отсутствием информации, которая бы питала население. Приведу фантастический пример, связанный с театром. В какой то момент на премьере спектакля «Французские штучки», на которой присутствовали американский посол и посол России Ступишин, за полчаса до окончания выключился свет. Премьера — вырубается свет — полная темнота! Но не тут-то было: армяне уже привыкли к таким веерным отключениям света, хотя в театре это было впервые. Шум в зале, я в темноте: в одной руке — керосиновая лампа, в другой — свечка. Вышел и начал успокаивать зрителей: давайте я вам расскажу финал, мало осталось — тем более он запутанный. Зрители завопили и вынули все что у них было — фонарики, свечки, спички. Посол Ступишин достал мощный фонарик неизвестного происхождения, а посол США включил еще более яркий фонарь, и я понял, что должен сесть в первый ряд и освещать актеров, находящихся на сцене в полнейшей темноте. Я осветил Лейли Хачатрян и Витю Ананьина, которые были на сцене, спектакль продолжился. Но вот начинается танец. Что делать? Я встал с первого ряда, обратился к зрителям и своим хрипатым голосом запел «ля ля ля…», заранее объяснив, какая здесь должна быть песня — известная «Мелодия любви». И весь зал затянул эту песню. Актеры подхватили и стали танцевать. Это было такое единение, чудо, которого я больше никогда не видел нигде — до сих пор мурашки по телу.

Тогда я понял, что люди все равно будут верить в искусство, в таинство театра. Это меня очень впечатлило и воодушевило. Зрители не расходились минут тридцать, стали выносить на сцену все, что было — пирожки, конфеты, хлеб… Это такое было мощное сопротивление той блокаде, когда мы выходили на улицу впотьмах, это единение. Никогда не забуду, как на улице Абовяна в полной темноте увидел длинную цепочку из людей — она тянулась от нашего театра до площади Ленина, цепь людей, которая не сдавалась: они доводили друг друга до площади и далее. Так я, держась за руки, дошел в тот вечер и до своего дома.

Не забыть и случай, когда по сценарию героиня спектакля, которую играла Милена Штейнберг, говорит «мне жарко», а в этот момент изо рта у нее идет пар… А после она прибегала ко мне в кабинет — согреться у буржуйки. Задаешься вопросом иногда: не ради чего они это делали, а как вообще они это делали?

Спектакль играли, как всегда… Они прошли в зал и, как все, смеялись, аплодировали. Все через преодоление. Потом подошли, поблагодарили. Я уверен, что бы ни случилось с армянами, наш народ все преодолеет. Дружное умение прощать недостатки друг друга, ценить достоинства — это тоже преодоление блокады.

Зара НАЗАРЯН

Масло. Целая коробка!

Был девяностый год. Армения. Ереван. Перебои с электричеством. Пустые магазины. Темный холодный вечер. Стук в дверь. Муж идет открывать. Какая-то суета на пороге. Негромкие голоса. Потом слышу звук захлопнувшейся двери. Подхожу к мужу. У него что-то в руках. Пытаюсь разглядеть. Муж стоит оторопелый — в руках картонная коробка. Пошли вместе на кухню открывать. Масло. Целая коробка. Десятикилограммовая коробка масла. Я смотрю на мужа — он все еще молчит. Из ступора вывел плач проснувшегося ребенка. Я побежала к нему в спальню. Возвращаюсь. Муж сидит на табурете и смотрит на масло.

Годом позже. Там же. Но все гораздо суровее. Зима. Без света, воды, газа и отопления. Буржуйка посреди кухни. Трехлетний сын. В городе голод. Хлеб по талонам. Хлеб с опилками. Брат, только что вернувшийся из армии. Мой дорогой младший брат, оставшийся в восемнадцать без папы. Такой скромный, деликатный, стеснительный, строго воспитанный... Он заходит в дом с двумя коробками масла — глаза его блестят от счастья. Одну он купил, а вторую незаметно стащил... Глаза его блестят от счастья...

Да, забыла сказать. Ту, самую первую коробку, принес двоюродный брат моего мужа. Он вез ее из Москвы. Сейчас живет в Лос-Анджелесе. А мы живем в Торонто. Братья поссорились недавно на почве любви к Родине. Не разговаривают уже год... А Родина... ей все равно. Она как то масло, что никогда не портится.

Ашот ГАЗАЗЯН

Жилые массивы Норка стыли на глазах

...23 января, когда еще с утра было с оптимизмом обнаружено, что до конца зимы осталось «немногим более 35 дней», ничто не предвещало никаких катастроф. Разумеется, я не имею в виду те, традиционные, которые уже стали неотъемлемой частью жизни каждого из нас: редкий паскудный мороз на дворе, замерзшие трубы водопровода, канализации, веерные отключения на грани фола, масло по 1200 рублей за килограмм, обилие вконец обозленных на людей собак на заиндевевших улицах города...

В том, что в 14.00 ожидаемый свет не залил наши дома, никто не почувствовал предвестника последующих треволнений: мало ли что могло прийти в голову ведающего кнопками и рубильниками оператора. Однако уже в 14.30 вернувшийся с работы сосед сообщил, что света нет во всем городе. Ресторан «Армения-2», где он служит, пришлось закрыть. («Видите, что-то серьезное, наверное, произошло...»)

Шло время. Жилые массивы Нового Норка стыли «на глазах». Когда стемнело, обитатели некогда цветущих микрорайонов обнаружили, что света действительно нет во всем обозримом пространстве — ни в Зейтуне, ни в Аване, ни в Джрвеже, ни в Канакере. Прибывающие в темные стылые квартиры соседи приносили с собой все новые страшные вести...

— Говорят, опять в Грузии звиадисты газопровод подорвали.

— Да не в Грузии, а в Северной Осетии — ингуши добрались...

— Не звиадисты и не ингуши! Сами армяне и подорвали, подлецы! Хватит придуриваться, будто не знаете!

— Где вы об этом наслышались! На ТЭЦ взрыв был! Люди сами его слышали...

— И еще, говорят, месяц света не будет. Когда оперативно последствия аварий устранялись?

Когда около 21.00 люди поняли, что и «во вторую смену» останутся без света, подошел еще один сосед, кажется, всерьез решивший расставить точки над всеми сомнениями. Замечу, немного забегая вперед, последних тем самым он не рассеял. Он сообщил, что турецкие регулярные части, перейдя государственную границу страны и разбросав российских пограничников, устремились в направлении столицы и сейчас закрепились где-то в районе Арташата. С северо-востока азербайджанские формирования поддерживают агрессоров интенсивным огнем из дальнобойной артиллерии и танков. Над Варденисом, Горисом и Капаном сбиты еще три самолета противника. Словом, ничего утешительного...

Все это было выпалено одним духом, и сосед почему-то говорил голосом Левитана...

— МошеЙник! — не поверил Том, скульптор из соседнего дома, и снова закурил. Он всегда курит, когда в чем-то сомневается. А сомневается Том все время.

Люди уже бросились к телефонам, но напоролись на исключительное, молчаливое непонимание своего прямого предназначения величайшего из изобретений человека. Принялись лихорадочно крутить ручки радио, однако и оно, армянское, хранило неприступное молчание. Стали прислушиваться, не звучат ли где сирены воздушной тревоги или других систем оповещения населения, как водится в экстремальных ситуациях... Не звучат...

Ночь. Мороз. Тишина... Даже свечи, кажется, перестали светиться в окнах соседних домов...

— Значит, и хлеб сейчас нельзя будет выпекать. Надо было сегодня и на завтра взять, — вздохнул кто-то в темноте. — И на послезавтра.

На него зашикали: «Погоди ты с хлебом! Оружие у кого-нибудь дома есть?»

Не оказалось...

Люди вышли из домов, выискивая тех, кому удалось добраться до норкских массивов: что там в центре города происходит и происходит ли?

— Темно, — слышали в ответ, — и никто ничего не знает, мать их...

...Утром 24 января — еще одно маленькое удовольствие: до конца календарной зимы остается 34 дня. Тот, кто не смог уснуть ночью, сообщил, что где-то около 01.30 на «почти целый час» дали свет. Ему не поверили...

В ожидаемое время хлеб в магазин не поступил...

Телефоны и радио по-прежнему молчали, как партизаны на допросе...

Стук топоров и визг плохо смазанных пил на улице стал интенсивнее...

Появилась версия, более или менее логичная: грузинские братья недодали Армении четырех с половиной миллиона кубометров газа. Пугали же нас энергетики двух-трехчасовыми включениями. Вот и дождались. Но что происходило на самом деле, да и происходило ли что, никто, конечно (как и все последнее время), не понимал.

Впрочем, хлеб к 15.00 подвезли. Теперь бы «Лрабера» дождаться... Но электричество появилось только на два часа...

Гоар РШТУНИ

«Свет дали!»

Кто мог подумать в новом, давно цивилизованном мире, что блокада приползет к твоему городу, к твоему дому, и начнет душить медленно, но верно?

Как сейчас помню начало. Газ начал едва гореть в конфорке и совсем погас. Сказали, Иран не поставляет. Темная история, жители тогда не общались с внешним миром напрямую, кто знает, почему не поставляет…

Закрыли АЭС, чтобы победить на выборах. И началось… Потом заработала ТЭЦ на мазуте. И вот тут — блокада. Наивные горожане возмущались и пытались жаловаться на плохих соседей. Но никому не было дела до нашей блокады… Мазут не пропускали. Бензин тоже. Керосин отпускали инвалидам и особо нуждающимся. Свет могли давать на час или два в сутки. Родились новые слова — «веерные отключения». Это когда в здании напротив свет есть, а в вашем его нет. Особенно тяжело переживали блокаду домохозяйки. В то время по телевизору показывали «Санта-Барбару». Русским-то что? У них проблем в Останкино не было. А веерное отключение в качестве уважительной причины «Санту» не учитывало.

Кривая поставок автомобильных аккумуляторов резко взмыла вверх: изобретательные ереванцы наладили домашнее освещение маленькими лампочками, и телевидение у зажиточных граждан было круглосуточное, на 12 Вт… Вообще, вот тут-то снова появились богатые и бедные: одни согревали дома керосинками «Фуджи», освещались с аккумуляторов, имели левый свет, те же, что победнее, мерзли и пользовались свечками. Все, кто мог, бросились делать свечи. На нашей работе придумали форсунки из пустых пивных банок, наливали туда легкие фракции отгонов, и получалась настоящая газовая конфорка. Голь на выдумки хитра…

Сосед-электрик провел левый свет с троллейбусной линии, в доме повсюду последовательно были включены электроплитки. Как-то он объяснял необходимость трех-четырех плиток. Это что! У меня коллега левый свет из метро провел! И телевизор у них все время показывал эту «Санта-Барбару». Дочка так переживала, что не может досмотреть, но стеснялась проситься на просмотр. А сосед-электрик днем во дворе громогласно рассказывал вчерашнюю серию. С балконов свешивались соседи и поочередно просили: «Подожди, не рассказывай, пойду дверь открою!» Потом кто-то кричал: «Свет дали!» И двор тут же пустел: здание интенсивно использовало электричество: уроки, глажка, плита… Часто из-за аварии все вокруг мгновенно погружалось в темноту — сгорал кабель… Чинили долго, к этому времени веерное отключение давало свет соседнему зданию…

Большую заботу электроснабженцы проявляли к умершим — армяне умеют чтить традиции. Естественно, за мзду. Если в доме заводился покойник, весь двор кайфовал: свет и воду давали на весь день. В нашем доме в третьем подъезде жила тетя Такуш, лет 80. Жила — громко сказано. Хорошая сноха попалась, четыре года так ухаживала за свекровью, что она в глубоком инсульте с парализованной половиной тела умудрялась репетиторствовать. И встречаясь, соседки глазами указывали на их окна и шептали: «Еще жива?» Вот так поставили на счетчик.

Я решила подремонтировать квартиру и сдавать ее. Но, увы, ничего не получалось: цены меня устраивали только с иностранцев, а они нагло спрашивали: «Хев ю леви лайт?» Левого света у меня не было, а правый — час-полтора в сутки… Кабель постоянно пробивало, и мы днями мерзли… Жалко было на новый ремонт и печку. А потом не стало дров — все деревянное из моего подвала всю зиму беззастенчиво жгла забравшаяся туда нижняя соседка. И как я ее не отдубасила той антикварной ножкой! Поднимаюсь: прямо на площадке ее племянник рубит топором антикварные ножки от старинного дубового стола, который мы на время ремонта спустили в подвал…

Как-то холодильник тоже пробило, позвали мастера, тоже соседа. Он долго чинил, оглядывался и при расчете сказал: «Денег я у тебя не возьму: я твой холодильник изнутри видел. Но твои талоны на сигареты вам не нужны — отдай их мне!»

Летом со светом было чуть получше, отопительные приборы не пробивали кабель. И я варила борщи. Закатывала в банки. Пассеровала лук и закатывала в банки. Все закатывалось, чтобы зимой вскрыть и подогреть за короткое время веерных подключений... Подружки тонко нарезали морковь, помидоры и картошку и сушили. Оставалось вскипятить. Так мы экономили электричество.

У нас дома антиквариата тогда было много, приходилось продавать. Старинная керосиновая лампа Ehrich & Graetz как новая. Дочка под этой бабушкиной лампой готовила уроки. Самовар дореволюционный, на 5-7 литров. И вот однажды, пристально посмотрев на него, я поняла, что он может обогревать комнату. По чертежу заказала в институтской мастерской трубу с коленами и засыпала в самовар щепу. Результат был потрясающий! Мы были спасены! Грели руки, обняв пузатого спасителя, пили чай и всегда имели теплую воду… Наша кошечка, которая в холодные ночи лапкой откидывала наше одеяло, чтоб и нас погреть, и самой погреться, теперь от самовара не отходила.

Нелли МАДАТЯН (Геворкян)

День-деньской

На работу иду пешком — транспорт, если его и дождешься, в этот час надо брать штурмом. Да и сколько можно, выходя из задней двери, гордо поднимать над головой библиотечный билет в красной корочке.

Иду и прикидываю, что выгоднее: экономить на проезде в транспорте или на ремонте стоптанной обуви. Смотрюсь в витрины шопов, сменяющихся один за другим, и прихожу в ужас от собственной гримасы: уголки рта сползли вниз, на лбу недовольно пролегли преждевременные морщины, да и хорошо бы в воскресенье нагреть на солнце воду и помыть голову.

Дохожу до работы, захожу в кабинет — и сразу новость. Приятная! После перерыва будут выдавать зарплату. Бегу к кассе. Простояв пару часов в огромной очереди, походившей, скорее, на былые митинги на площади Свободы (интересно, что такого калорийного ели эти ораторы на завтрак?), получаю четыре девственные пачки с купюрами номинальной стоимостью в 5 рублей. Не возвращаясь в кабинет, ухожу с работы, на сей раз решившись наплевать на грозного шефа.

Иду походкой, напоминающей бег трусцой, в направлении рынка. Перебираю, подобно счастливому Буратино, вариации на тему «Что купить?». Хорошо, что в сумке завалялся целлофановый пакетик из-под французского стирального порошка. Эти французы, вероятно, и не догадываются, сколько полезных вещей они прислали нам в коробке с гуманитарной помощью. В баночке из-под тушенки можно выращивать укроп и петрушку, канистра от растительного масла — незаменимая тара для воды, ну а самой коробки в случае отсутствия сухого спирта хватило бы для приготовления кофе на весь наш многоэтажный дом. Вот они, долгожданные положительные эмоции! Пусть не каждый день, пусть крайне редко, но мы еще не разучились радоваться!

Отворачиваясь от дорогущих гамбургеров и мороженого, уверяя себя, что это — сплошной сальмонеллез, влетаю на рынок, остановив свой выбор на картошке, маргарине и яйцах, постоянно приоритетных в дилемме «яйца — сыр». Через полчаса выхожу с рынка с тем же целлофановым пакетом в сумке: минимальной купюрой, вращающейся в обороте на рынке, сегодня оказался червонец.

Со сведенными на нет положительными эмоциями бреду к магазину, получаю четвертую часть чего-то, условно называемого хлебом, отовариваю свалявшиеся пожелтевшие талоны на рис и сигареты. Хорошо, хоть в магазине нет табу на «трешки» и «пятерки».

По пути домой захожу подряд во все торговые точки и тщетно пытаюсь укрупнить деньги. Под конец, виновато улыбаясь, захожу в коммерческий магазин за очередной банкой консервов для котенка и вступаю в длинные и безрезультатные переговоры. Хозяин, скорее, согласен отдать эту злосчастную банку просто так, нежели снизойти до такой мелочи, как пятирублевая купюра. В силу того, что мы с ним мыслим разными категориями, приходится расстаться, не придя к общему знаменателю.

Плетусь домой без задних ног с нехитрыми покупками. Только в полутемном подъезде вспоминаю о так и не купленном сухом спирте. Ладно, ерунда! Котенок доест свою рыбу, а утренний кофе сварить не проблема.

Включаю контрольную лампочку, откручиваю до отказа все краны, плюхаюсь на диван и долго таращусь в сумерки. Казалось, прошло совсем немного времени. Но что это? «Ку-ка-ре-ку!»

Давид ХАЧИЯН

450 рублей! Я чувствовал себя миллионером

Почти нечего уже было продавать. Сохранились лишь обручальные кольца родителей да несколько символических вещиц, ценность которых, к счастью, пока не исчислялась рыночными единицами. А ситуация была уже критической. Когда два года назад я вернулся из армии, то весил девяносто пять килограммов, а теперь не тяну и на семьдесят. Числа… Как, какими числами можно измерить голодные, молящие о помощи взгляды близких? Каким может быть ответ жизни, которая приказала тебе превратиться из юноши в мужчину одним щелчком истории?

Самым удобным транспортом было метро, чисто из-за дешевизны. Да и работало бесперебойно как объект стратегического назначения. В подземке на подходе к станции звучало: «Куплю доллары за драмы! Продам рубли за доллары!» Слова эти беспрепятственно влетали в одно ухо и вылетали в другое, поскольку не имелось у меня ни долларов, ни рублей. Единственным сокровищем были тома, рассказывающие о жизни замечательных людей. Слипшиеся от собственной тяжести в один гигантский том.

В магазине, который каким-то чудом все еще действовал, долго торговаться не пришлось. Сам факт, что кто-то готов заплатить наличными за книги, вселял оптимизм. Чехов поспособствовал, чтобы продалась биография африканского вождя. А Кутузов помог Джавахарлалу Неру состояться на ереванском книжном рынке. Оценщица магазина предложила четыреста, я потребовал пятьсот. Сошлись на четырехстах пятидесяти.

450 российских рублей. Не шутка. Я чувствовал себя миллионером. Земля, казалось, вертелась персонально для меня. Быстрыми шагами дошел до киосков и торговых прилавков, расположенных в районе станции метро, где жизнь кипела как в заправском муравейнике. Территория перед издательством «Луйс» под гневным взглядом Акопа Мегапарта превратилась в базарную площадь, где все продавалось и покупалось. Вернее, продавались книги, вышедшие в свет с его легкой руки в издательстве «Луйс», а покупалась разная снедь и другие необходимые для выживания вещи. Искать долго не пришлось, так как эти ряды были уже сотни раз пройдены мной, а материнское добро на приобретение было получено заблаговременно. Я сразу подошел к примелькавшемуся уже торговцу и купил десять банок рыбных консервов — по тридцать рублей каждая. Триста рублей заплачено — сто пятьдесят рублей оставлено на другие расходы. Домой вернулся героем. Десять баночек с рыбкой плюс запасенные накануне макароны — да всей семьей можно будет шиковать целых десять дней! И впереди — весна, полная солнца и надежды.

В каждом жилом районе был определен хлебный магазин, торгующий хлебом из государственных пекарен, то есть по сносной цене. Пекарни на время оставались единственными государственными предприятиями страны, а другие заводы и фабрики к моменту моего возвращения из армии были навечно закрыты и глубоко загублены. Так вот, очередь за хлебом нужно было занимать с вечера, и отец, как обычно, отправился выстаивать наше право на хлеб. Спустя два часа я пошел сменить его. Уже темнело. Хлеба не было — была надежда, что рано или поздно его все-таки привезут. Мы с друзьями присели на мерзлые каменные ступени магазина и, невзирая на недосып, недоедание, холод и витающую в воздухе безнадегу, принялись шутить, вспоминать случаи из армейской жизни, придумывать планы на светлое будущее. Все были уверены, что однажды все будет хорошо, и жизнь широко улыбнется нам блистательной американской улыбкой.

Когда разнесся слух о приближающемся хлебном фургоне, толпа десятикратно вспухла. Слух оказался ложным, но каждый такой повтор вызывал мгновенное разрастание очереди. В два часа ночи кто-то сказал, что хлеб поступил в магазин нижнего района. Подобно упругой пружине, толпа растянулась до нижних кварталов, насколько хватало глаз. Убедившись в ложности слуха, пружина вновь сжалась и застыла вокруг заледенелых ступеней магазинной лестницы. Спускавшийся под уклон улицы человек в кургузой кепке сообщил, что наш фургон с хлебом уже продал весь запас в верхних районах и уехал на стоянку. Это уже был кинжал в спину.

Но лишь тот, кто верит в чудеса, становится их свидетелем. Я верил. И друзья верили. И вообще невозможно было представить, как же мы вернемся домой без хлеба.

В пятом часу утра, когда мрак стал пожиже и возникло предчувствие рассвета, мы услышали шаги, топающие вверх по улице. Потом почувствовали волнующий запах горячего хлеба. И наконец появился парень с горячим матнакашем под мышкой. Ну разве это не было чудом? Мы окружили его и, перебивая друг друга, принялись задавать один и тот же вопрос: как (и где) он нашел это сокровище?

— В хлебном магазине Малатии. Получили полчаса назад. И очереди нет.

Остальное было делом техники и находчивости. Как раз в это время под уклон проспекта, носящего имя первого настроенного мною фортепиано, а точнее — великого Комитаса, скользил раритетный и абсолютно пустой трамвай. Времени на условности не было. Мы всей компанией запрудили рельсы и предложили очнувшемуся от нашей дерзости сонному вагоновожатому довезти всех до хлебного магазина Малатии. И получить по рублю с каждого члена экспедиции. Капитан с радостью согласился, поскольку как раз туда и направлялся, и, не замечая остановок, за пятнадцать минут домчал нас до объекта хлебных желаний.

Мечты сбываются. Все было верно: в магазине было полным-полно хлеба, а очереди не было. Экипаж трамвая мгновенно ликвидировал эту историческую несправедливость. Стали давать по десять штук на брата. Цена одного матнакаша — десять рублей. У меня было сто пятьдесят, так что покупка хлеба была по карману, да еще полтинник бы остался. Когда очередь уже доходила до меня, с конца попросили, чтоб выдавали каждому не больше пяти штук, чтоб всем хватило. Не беда. Я купил пять хлебов, зашел за угол, вывернул куртку наизнанку, как засланный к неприятелю разведчик, и вернулся в очередь докупать остальные пять. Вот оно — счастье: целых десять матнакашев на нашем кухонном столе, любовно укрытых полотенцем. Рассвело, и я со спокойной совестью пошел спать. Я был горд и счастлив. Имел право не стоять в очередях в ближайшие два-три дня и вести достойный образ жизни.