Бывают случаи, когда невольно произносишь: «Молчать не могу». Речь о генерале Манвеле Григоряне. Кто-то (не хочу приводить здесь его имя – наверняка у него есть дети) по телевидению выступил, я бы сказал, патологически самоуверенно, самонадеянно. А говорил о том, что, мол, в годы войны Манвел Григорян якобы после «ничегонеделания» в Гадруте «пошел в Мартакерт, где неизвестно чем там занимался».

 Не могу молчать уже потому, что в то время я с записной книжкой в руках бывал практически во всех направлениях. И, естественно, бывал в Мартакерте не раз...

Напомню, что летом 1992 года враг захватил сорок процентов Мартакертского района, львиную долю Гадрутского района, практически весь Бердадзорский подрайон. Были разорены и разрушены все села, все объекты жизнеобеспечения, все кладбища, вывезены все мраморные надгробные плиты. И, конечно, обо всем этом я писал. Материалы сначала выходили в газетах, в 1995 году вышла книга на армянском языке «Джохк ев драхт», на русском – «Между адом и раем», а вскоре вышла и на английском.

И сегодня я не хочу вступать ни в какие дебаты. Думаю, достаточно всего лишь обнародовать некоторые куски по теме без всяких комментариев. Мы же тогда не знали, кто потом станет генералом, кто станет министром, а кто – президентом. Так что в подобострастии никого не заподозришь.

Не могу молчать еще и потому, что у Манвела Григоряна восемь детей и пока еще столько же внуков.

***

Мецшен несколько раз переходил из рук в руки. Разорили красивейшее село Арцаха. Разрушили четыре древних кладбища. И вот, как только я узнал, что штаб командира бригады Манвела Григоряна, захватившей все господствующие высоты, уже находится в Мецшене, я решил немедленно поехать туда и заодно посмотреть на свой камин. Вместе со мной пошли двое мецшенцев, родственники Давида Анануна, двоюродные братья моей жены – хирург Эдик Гукасян и реставратор шушинского храма Казанчецоц Роман Ерицян. Я буквально ворвался в опустошённый дом. Встал как вкопанный там, где был камин. Холодная дымоходная дыра зияла на его месте.

 ***

Три часа провели, как тогда называлось, в штабе Манвела вместе с большой группой баронессы Керолайн Кокс. Приведу запись о том, как мы выходили с территории штаба Манвела.

…Вереница машин выходит с территории, на которой дислоцирована, условно скажем, манвеловская бригада. Я – в головной машине. Останавливаемся перед шлагбаумом. Из будки выскакивает молодой солдат с автоматом и, словно в чём-то виноватый, начинает оправдываться:

– Простите, ради бога, но я должен позвонить и получить разрешение на ваш выезд.

– Зачем же извиняться? – улыбнулся я.

– Так ведь я и вас знаю, и баронессу Кокс. И всех вас молча пропустил на территорию. Но у нас такая установка: когда выходят с территории, надо обязательно предупредить охрану. Туда – я брал ответственность на себя, потому что знаю вас. А вот оттуда – приказ не позволяет.

Я передал смысл нашего разговора леди Кокс. И она тотчас же засияла. Похвалила солдата и добавила:

– Вот теперь я на все сто процентов верю, что у Карабаха не только профессиональная регулярная, но и вполне серьёзная армия.

 ***

Расставаясь с комбригом Манвелом Григоряном, предложил ему дать мне номер его домашнего телефона, чтобы я мог позвонить и рассказать его родным о нашей встрече. Вначале он отказывался, объясняя, что регулярно по рации связывается с семьёй, которая живёт в селе Аршалуйс. Но когда я добавил, что хочу рассказать матери, как Манвел для второго спикера палаты лордов Англии готовил в тонире шашлык (у кого-то был день рождения), он, улыбаясь, записал на листочке номер домашнего телефона, начинавшегося с цифры «4». Из Еревана я несколько раз пытался связаться с домом Манвела. Заказывал разговор, но через некоторое время телефонистка говорила, что «4» не набирается в Эчмиадзине. Прошло ещё два дня. Я чувствовал себя очень неловко. Дал слово и не выполняю. Позвонил руководству района. Выяснилось, что умер брат Манвела – Самвел Григорян и что завтра похороны. А мне на следующий день уже следовало вернуться в Карабах. Сажусь в машину и еду в Аршалуйс.

Улица, ведущая к дому покойного, запружена людьми. Молодые парни – в камуфляже, с автоматами. Курят, опустив головы. Я долго стоял у гроба красавца-фидаина. Впечатление, что он спит. Пятилетний сынишка, наклонившись к отцу, гладил по его волосам, казалось, вот-вот Самвел откроет глаза. Мать Самвела причитала скорбную плач-песню, в которой она словно предупреждала сына, что к нему пришли из Карабаха, где находится её второй сын, комбриг Манвел Григорян.

Уже в машине по дороге в Ереван я на ходу записывал в блокнот слова скорбной песни матери, боясь, что память не сохранит детали:

– Самвел, сын мой, я надеюсь, ты понимаешь брата, который не приехал на панихиду, не приедет и на похороны. Только две причины могли помешать ему приехать проститься с тобой. Смерть его и чувство долга перед родиной. Самвел-джан, уж кто-кто, но ты-то знаешь, что даже если бы Манвела заковали в цепи, он бы перегрыз железо и приехал к тебе. Значит, он знает, что ты поймёшь его. Он боится, что его отсутствие в это тревожное время может привести к беде, могут погибнуть наши парни. И тогда и тебе самому не будет покоя, сровнявшись с землёй.

Сквозь застывшую солёную пелену я видел, как маленький сын Самвела теребит густые иссиня-чёрные волосы отца.

 ***

Есть, думаю, настоятельная необходимость привести здесь, опять же по теме, несколько абзацев из книги Виктора Кривопускова «Мятежный Карабах»:

…На допрос из камеры привели Назик Амирян (жена Манвела). Доктор вправил ей руку. И теперь плечи у нее были уже на одном уровне. Но боль, усталость, бессилие и беспокойство за избитых, покалеченных друзей – все это проступало в печальных глазах девушки и даже в самой ее маленькой неподвижной фигуре…

…Первым для допроса ввели высокого и широкоплечего молодого мужчину. Того самого, про которого рассказывал подполковник Цветков. Манвел Григорян, как было записано в паспорте, оказался односельчанином Назик Амирян, тоже из села Аршалуйс Армянской ССР. На фотографии в паспорте был запечатлен молодой большеглазый красавец с веселыми глазами. А передо мной за столом сидел замученный мужчина, у которого половина лица была покрыта кровавой коркой, нос искривлен, глаза больные, с лихорадочным блеском, дыхание сиплое и прерывистое. Видно, что избивали Манвела не только руками. Видно также, что сидит с трудом, плечи обвисли, правая рука не двигается и любое движение дается с трудом. Было похоже, что он вот-вот потеряет сознание, хотя и держится изо всех сил.

Из рапорта офицера, обеспечившего задержание Манвела Григоряна, следовало, что он оказал силовое сопротивление. Пытался бежать из дома, где до этого спал. В прыжке выбил оконную раму. Отказался дать добровольные показания о наличии оружия, об участии в боевой группе и о членах этой группы. На наши с полковником Боровским вопросы Манвел Григорян с некоторыми затруднениями отвечал по-русски. Увидев капитана Маврика Григоряна, перешел на армянский язык. Я попросил своих сотрудников быстрее закончить с оформлением протокола и отвести Манвела Григоряна к доктору Валерию Марутяну, а затем, до отправки в больницу, вновь в камеру фильтропункта. Все равно в этом состоянии от него вряд ли можно получить вразумительные ответы. Для административного ареста на тридцать суток рапорта более чем достаточно.

О том, как нам вместе с основателем военно-полевой хирургии и военно-медицинской службы Арцаха Валерием Марутяном удалось спасти и Манвела, и Назик, можно прочитать в упомянутой книге Виктора Кривопускова «Мятежный Карабах».

Не нами сказано: «История не терпит клеветы».

 Зорий Балаян