Книга жизни Вигена Исаакяна

25 июля, 2016 - 12:42

Восемьдесят лет назад, в недобром 1936 году, на родину после долгих лет скитаний вернулся великий Варпет – Аветик Исаакян. Вернулся с семьей: с женой и сыном Вигеном. Много лет спустя Виген Исаакян – человек с феноменальной памятью – стал писать мемуары. Он помнил, казалось, все: детские и отроческие годы, жизнь в Женеве, Венеции, Париже; людей, с которыми общался Аветик Исаакян и сам Виген.

Мемуары свои он назвал коротко и емко – «Отец», но текст многослоен, он вобрал огромное множество фактов и событий, став в известной степени некой увлекательнейшей энциклопедией мира армянской диаспоры того времени. Мемуары Вигена Исаакяна заканчиваются 1937 годом. «Остальное всем известно…» - это последняя строчка текста. Книга издавалась дважды и была полностью раскуплена. Конечно же, очень желателен ее выпуск на русском языке, тогда целый слой арянской действительности будет доступен и неармянскому читателю. Но пока это только мечты. О воспоминаниях своего отца рассказывает его сын, доктор филологических наук Авик ИСААКЯН.

«ОЧЕНЬ КРЕПКИЙ И СПОКОЙНЫЙ РЕБЕНОК»

У Саака, сына Никогайоса Исаакяна – моего прадеда, было семеро детей. У моего деда Аветика Исаакяна только один сын - Виген Исаакян. Это мой отец. Ему Варпет посвятил одно из лучших своих стихотворений – “Завещание”:

Малыш, родной, мой век проходит,

Ты только входишь в этот мир…

20 ноября 1910 года в Тифлисе, в четырехэтажном особняке Мелика Азарянца – здание это и сегодня стоит на берегу Куры, – родился единственный сын Исаакяна, Виген. В письме к Виктории Абовян поэт писал: “…очень крепкий, здоровый и спокойный ребенок, не плачет, прекрасно ест, хорошо спит и улыбается, и что-то лопочет”.

Об отце Вигена созданы десятки книг, его жизнь известна всем. В двух словах о его матери и о происхождении имени – Виген. Мать, Софья Кочарянц (род. 1885 г.), из знатного карабахского рода Мелик-Кочарянцев. Имя ее прадеда, Кочиенц Ованес апера из Шуши (принимавшего участие в паломничестве в Иерусалим и получившего звание “Мугдуси”), было высечено под куполом церкви Казанчецоц. Софья родилась в Шуше, ее бабушка с материнской стороны – из княжеской династии Орбели, из Зангезура, Татева – Шинуайра.

Так что в Вигене смешались разные крови: с отцовской стороны – гюмрийца, родом из Баязета (Даронайка), а с материнской – карабахца, зангезурца. При знакомстве с кем-либо Варпет непременно интересовался, откуда он родом, какого происхождения. Так вот по логике Исаакяна, Виген, его сын, вобрал в себя все черты основных провинций Армении.

В начале века имя Виген встречалось крайне редко, оно было практически забыто. И вот четверо друзей-единомышленников – Аветик Исаакян, Левон Шант, Дереник Демирчян, Аршак Джамалян, – совсем еще молодые, неженатые, принимают решение дать своим будущим сыновьям имя Виген в память об одном из анийских князей YII века Вигене, вдохнув новую жизнь в это старинное армянское благозвучное имя. К счастью, всем им судьба подарила сыновей, и все четверо сдержали свое обещание назвать своих первенцев именем Виген.

Быть единственным сыном великого поэта в некотором смысле, конечно, большое везение, однако это обстоятельство далеко еще не гарантирует счастливую жизнь. 12 июля 1911 года, когда Вигену было только семь месяцев, Аветик Исаакян покинул Кавказ. Наступил долгий период изгнанничества – тяжелого испытания для всякого человека, когда нет постоянной крыши над головой, когда где бы ты ни был, в какой бы прекрасной стороне ни оказался, все равно ты только гость, домашний очаг тебе заменяет гостиница и никогда не стать тебе сыном неродной земли – ты для нее всего лишь чужестранец. И вот этот скитальческий образ жизни, который вынужденно на протяжении долгих лет был для Исаакяна единственно возможным способом существования, определяя его угнетенное психологическое состояние, должно было настичь, окутать, спеленать маленького Вигена и предопределить его судьбу.

Поэт тяжело переживал разлуку с сыном, свидетельством тому – строчки из его письма Виктории Абовян: “… Тоска по матери и сыну – вот что не дает мне покоя”, “…малыш разрывает мне душу, тоска, забота о нем постоянно гложут сердце, какая же это мука – родить ребенка и быть так далеко от него! Знаю, что у сына моего нет недостатка в няньках, дай Бог здоровья моим братьям и сестрам, но пусть даже так – я все равно страдаю”. Это – реальность, жизнь поэта, а вот и его творчество, его стихи:

Тот бесчестен, себя превратил кто в отца,

из блаженного сна выгнал новый росток…

“Согрешил мой отец в былом предо мной,

Но я ни пред кем греха не свершил!”

(перевод Валерия Брюсова)

 

В самом деле, когда летом 1909 года в селе Казарапате близ Гюмри Исаакян писал свою знаменитую поэму “Абул Ала Маари”, в его ближайшие планы никак не входило создание семьи и рождение сына – напротив, он осознанно избрал нелегкую долю поэта-дервиша. Но у судьбы свои законы, своя логика. И когда осенью 1911 года в Константинополе вышла в свет поэма “Абул Ала Маари”, его уже мучила по-человечески понятная грусть-тоска по сыну, по своему малышу. Встреча с Вигеном стала возможна только через год в Вене, куда жена поэта Софья с сыном приехали в сентябре 1912 года. Она привезла с собой рукописи Исаакяна, которые ей удалось перевезти через границы нескольких государств.

 

ЖЕНЕВА

Спустя некоторое время, в 1912-1914 гг., семья обосновалась в Женеве. Однако беспокойная натура Исаакяна – поэта-романтика и политического деятеля – все не находила покоя. Ему как будто суждено было беспрерывно пребывать в скитаниях по свету и в поисках нового. И, сменяясь, как в калейдоскопе, замелькали страны, города, дома, люди, друзья… Да так часто, так поспешно, что “…наш Виген уже не в состоянии различить реальность и сон, увиденное во сне он принимает за действительность… Виген говорит (1 сентября 1913 год): солнышко отправилось к маме спать, вот скинуло туфельки, чулки, одежду, чмокнуло маму в щечку и юркнуло в постель… Все легенды человечества, все мифы рождались именно так…” – писал Исаакян в “Гишатакаране”.

Одно несомненно: Виген унаследовал от отца совершенно уникальную память. Такая одаренность, как у Вигена, встречается только в исключительных случаях. Воистину, Бог знал, что делал. В подтверждение сказанному приведем фрагменты из писем Исаакяна к родным, напомнив, что когда мать увезла Вигена из Тифлиса, ему было только год и восемь месяцев: “У Вигена, который стал уже совсем большим мальчиком, острый ум, только непослушный он очень, по-французски и понимает, и болтает свободно, говорит даже лучше нас, ведь целыми днями играется с французскими детьми. Часто вспоминает Аплу, Аку, Гиновабе, Мисака и Колю, остальных не помнит. А когда говорит о вас, то непременно передразнивает, на фотографиях почти всех называет по именам”, “Виген уже всех позабыл, вспоминает только Аплу и все повторяет: “Папина мама делает вот так”, – и шмыгает носом”.

Так что неудивительно, что пятилетний Виген помнил Берлин, начало Первой мировой войны, Драстама Канаяна и Аветиса Агароняна еще до их отъезда в Армению. Перечислял десятки имен армян и иностранцев из окружения Исаакяна, причем помнил их так отчетливо, что впоследствии одним-двумя штрихами мог охарактеризовать каждого.

Книга “Отец” – результат этого фен

оменального свойства его памяти. Вся прошедшая жизнь: люди и звуки, происшествия и лица, встречи и события, имена и названия, природы и картины, голоса и мелодии, беседы и слова, вкусы и запахи – все это и многое другое скопилось в натуре Вигена как в базе данных сложнейшего современного компьютера. Отложилось в памяти Исаакяна-сына и… стало дожидаться своего часа. И час этот настал в тот миг, когда началась работа над монографией “Отец”. Страстный почитатель кинематографа, Виген срежиссировал свои мемуары по законам киноискусства, о жизни великого отца он не просто повествует, а живо, наглядно воссоздает эту жизнь в бергмано-феллиниевском в стиле. “Первый период жизни, до 1937 года, – признается автор, – был настолько волнительным, запоминающимся, насыщенным событиями, счастливым, что эти впечатления и сегодня еще живут во мне, они гораздо ярче, реальнее, чем все последующие годы, вплоть до сегодняшнего дня”.

Вигену с самого рождения было суждено почти неотлучно находиться рядом с отцом. С одной стороны, это и счастье – постоянно видеть, общаться, внимать масштабу мысли одного из крупнейших художников минувшего столетия, но и в то же время нелегкая участь делить с ним испытания, беря их на себя, в какой-то мере пытаться облегчить невзгоды и беды, выпавшие на долю отца, быть частицей его непростой, парадоксальной судьбы, счастливых и трагических событий его жизни. Из города, где Виген родился, его еще в колыбели перевезли в совершенно чужую страну, едва привыкнув к новому месту, в пять лет он снова разделил участь отца-изгнанника. Аветик, будучи подданным Российской империи, с началом Первой мировой войны уже не мог оставаться в Германии, и в августе 1915 года с паспортом (его помог получить Ованес Хан-Масеян, ген. Консул Персии в Берлине) на имя персидского подданного Аветиса Баязета он с семьей перебрался в Швейцарию, Женеву.

В этом безмятежном и тихом городе прошли детские годы Вигена, там он пошел в школу и, поскольку Женева была профранцузски ориентированным городом, изучал французский.

Женевский период в книге основан на детских воспоминаниях Вигена, отсюда удивительная непосредственность, детская свежесть восприятия. Годы оказались бессильны что-либо изменить. И перед нами вырисовывается образ Швейцарии, Женевы, который в армянской литературе до Вигена еще не был никем воссоздан. Забегая вперед, отмечу: то же самое можно сказать и о его описании Венеции.

Мы располагали довольно скудными сведениями о швейцарском периоде жизни Варпета, и повествование Вигена счастливым образом восполнило этот пробел. В Женеве Аветик нашел маленький островок родины – редакцию газеты “Дрошак”. В этом близком по духу каждому армянину доме Виген впервые увидел изображения Арарата и Эчмиадзина, услышал о героях армянского национально-освободительного движения, по развешанным портретам запомнил имена гайдуков, подвиг которых отец воспевал в своих стихах, изданных здесь же в годы, когда редактором “Дрошака” был Христофор Микаелян. Именно в этом здании активно разрабатывалась идея независимости Армении. Здесь в атмосфере патриотизма и высокой духовности сформировался национальный облик женевского мальчика, он ощутил глубинную связь со своими корнями. Под впечатлением рассказов многоопытного сотрудника редакции доброго, благородного г-на Антона и повествований отца его манили окутанные голубой туманной дымкой волнующие образы далекой отчизны.

 

ВЕНЕЦИЯ, МУРАД-РАФАЭЛЯН

Кто знает, возможно, именно желанием сделать армянский стержень в воспитании сына еще более осмысленным, глубоким, духовно значимым и было продиктовано решение Исаакяна в 1921 году обосноваться с семьей в Венеции и перевести сына в колледж ордена Мхитаристов Мурад-Рафаэлян, поскольку во всей Европе нельзя было найти места более связанного с Арменией, идеалами и стремлениями армянства, чем остров Святого Лазаря, место паломничества аббата Мхитара.

Итак, Венеция стала вторым после Женевы городом, где семья Исаакянов обосновалась на долгое время.

Виген был не по возрасту зрелым, серьезным подростком, который с ранних лет постиг и сладкие, и горькие стороны жизни, умел довольствоваться малым, был очень скромен, но удивительно пытлив, мгновенно впитывал, буквально впечатывал в память увиденное и услышанное, всегда и по всякому вопросу имел личное мнение и свой взгляд на вещи. Вот почему, очевидно, ему нелегко было принять решение отца о том, что, прожив около семи лет в богатой лесами и озерами, горами и ущельями Швейцарии, семья должна покинуть эту страну.

И вот, сидя у окна в поезде, следующем по маршруту Женева-Венеция, Виген с грустью наблюдал, как живописная картина роскошного горного ландшафта постепенно сменяется видами равнинной, сухой, лишенной растительности природы северной Италии.

Но когда поезд доехал до станции “Мессе” в Венеции, пассажиры, в том числе Виген, вышли с железнодорожной платформы к площади напротив, и вдруг… перед ними открылась потрясающая картина! Площадью оказался не участок земли, твердого грунта, покрытый деревьями и садом – это была сплошная вода, украшенная гондолами, и тут в один миг перед юношей во всю свою волшебную силу раскрылась сказка, которая зовется Венецией – город восхитительной красоты, превосходящий самое смелое воображение человека, все мыслимые и немыслимые его ожидания.

“Возвращение в Венецию казалось мне чем-то нереальным, какой-то несбыточной игрой воображения”, – напишет Исаакян в 1936 году в “Ишатакаране”.

В этом городе прошел, наверное, самый романтичный – отроческий период жизни Вигена. Здесь он впервые осознал величие отца, масштаб его личности и творчества, здесь благодаря острову Святого Лазаря получил возможность изучать родной язык и историю своего отечества.

Виген проучился в знаменитом колледже Мурад-Рафаэлян ордена Венецианских Мхитаристов семь лет, заслужив доброе имя и репутацию скромного, прилежного и очень смышленого ученика. Выпускников Мурад-Рафаэляна прежних лет отличала особенная аристократическая стать. Не могу сказать, насколько преуспел Виген в изучении латинского языка или религиозных обрядов, но то, что он раз и навсегда усвоил завет этой школы “не лги”, знаю точно.

Немногословный, сдержанный, молчаливый Виген, годы спустя засев за мемуары, раскрылся с абсолютно иной стороны – он доказал, что наделен природным писательским даром. Никто из армянских писателей не написал о Венеции так, как Виген Исаакян. Он воссоздал образ этого уникального города в таких мельчайших подробностях, с такой безошибочной точностью, так вдохновенно и поэтично, что читателю становится понятна влюбленность в этот город Байрона и Вагнера, Шопена и Цвейга, Томаса Манна и Малера… Впрочем, как и Сарьяна, Исаакяна, Чаренца. Того Чаренца, который несколько позже напишет свою “Элегию, созданную в Венеции” (“Страну Италию я увидел, / И Венецию, и гондолы…”).

Так что книга “Отец” выходит за рамки жанра мемуаров, перерастая во вдохновенное эссе, хотя специально такой цели Виген перед собой не ставил, это получилось как-то само собой. Многие главы (будь то Венеция или Женева, остров Святого Лазаря или площадь Святого Марка) со всей очевидностью выдают в авторе тонкого знатока и ценителя искусства и архитектуры, обнаруживая его утонченное ощущение прекрасного и возвышенного. Вся книга проникнута духом искусства, это своего рода уникальное путешествие по знаменитым культурным достопримечательностям Европы, по чудесам европейского света.

И в то же время книга обладает ценностью документального первоисточника, часто оказываясь единственным свидетельством о европейском периоде жизни Варпета, его довольно широком окружении. В круг его общения входили Левон Шант, Аветис Агаронян, Отец Арсен Казикян, Никогайос Адонц, Аршак Чобанян, Амастех, Акоп Гюрджян, Ованес Хан-Масеян, Ерванд Кочар, Погос Макинцян, а также Малер, Верфель, Джойс, Маринетти, С. Эйзенштейн, Пастернак, Цветаева…

Если бы не эти воспоминания, где приводятся знаменательные случаи из жизни поэта, его встречи, беседы, единственным свидетелем которых к тому времени оставался только Виген, многого мы бы просто не узнали. Эта книга, можно сказать, не позволила реке забвения навсегда унести многие ценные факты и сведения о жизни Варпета. Виген как очевидец в ряде случаев передал нам историю создания того или иного сочинения Варпета. Виген, исследуя перипетии внутреннего мира поэта, его богатую палитру настроений – его надежды и тревоги, – предоставил нам уникальную возможность практически воочию увидеть и прочувствовать живой пульс жизни поэта в странах Западной Европы.

Наряду со знаменитыми европейскими городами, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, в тексте мелькают менее значимые города: Верона, Лозанна, Виньола, Лидо, Азоло, Падуя, Мерано, Равенна, Триест, Везле – многие страницы книги проникнуты искренней симпатией Вигена к старой доброй Европе. Армяноязычный читатель больше ни в одной книге не сможет найти столь богатые сведения об атмосфере и облике этой культурной Мекки, позволяющие сопережить, глубоко прочувствовать красоту бессмертных творений искусства, которые очаровали, пленили Вигена.

Как бы сам по себе, совершенно естественным образом параллельно вырисовывается благородный образ мудрой Софьи, жены Исаакяна и матери Вигена. Женщины глубоко добропорядочной, благородной и честной, всем своим существом влюбленной в Исаакяна и абсолютно преданной своему мужу. В нелегкие времена она была его единственной надежной опорой и верной спутницей всей жизни. Благодаря ей Исаакян никогда не был обременен заботами быта. Мы обязаны ей и тем, что, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, бесконечным скитаниям, переездам и преследованиям, архив Исаакяна все-таки сохранился.

К лучшим страницам книги можно отнести воспоминания Вигена о венецианском периоде жизни Егише Чаренца и Мартироса Сарьяна. Это было, наверное, самое счастливое время в череде долгих, казалось, нескончаемых лет изгнанничества Варпета, ведь нет большего счастья, чем вместе с близкими друзьями наслаждаться красотами Венеции.

Мемуары подтверждают еще один очевидный факт: несмотря на молодость, Виген успел заслужить искреннее дружеское расположение Чаренца, Кочара, Макинцяна, Сарьяна, Гарегина Левоняна, которые видели в нем интеллектуала, развитого не по годам юношу. И в то же время читатель чувствует, что в принятии судьбоносных решений Виген соглашался с мнением отца. Это в первую очередь касается выбора места жительства. Очевидно, в изгнанничестве в ключевых вопросах Аветик Исаакян ориентировался в первую очередь на политическую ситуацию в Армении, он жил в постоянной тревоге за родину и мыслями о том, когда в конце концов он сможет найти там свое постоянное пристанище.

 

«ВЗГЛЯД ЛЬВА МНЕ СОВСЕМ НЕ ПОНРАВИЛСЯ»

Таким судьбоносным выбором стало решение Исаакяна о переезде в 1926 в Советскую Армению, вопреки многочисленным предостережениям, опасениям и тревогам его старых друзей-единомышленников, несмотря на уговоры жены (которой едва удалось здесь, в Венеции, в какой-то степени наладить быт семьи), несмотря на то что уже в ближайшее время надо было определять Вигена на учебу в вуз и разрешать возникшие в связи с этим проблемы. “У верблюда одни планы, а у караванщика – другие”, – писал Исаакян в одном из писем.

В 1926 году поэт решил на год поехать на родину (для сбора материалов к роману “Уста Каро”), однако его поездка затянулась, и он остался в Армении вплоть до 1930 года. И скорее всего, именно вердикт, вынесенный на семейном совете летом 1926 года, стал определяющим для всех его будущих действий, вплоть до 1936 года, когда он с семьей навсегда вернулся на родину.

Чувствуя, что семья находится на пороге судьбоносных перемен, юный Виген решил спросить совета у своего талисмана. Таковым в воображении юноши служил находящийся на небольшой площади поблизости от дома родник, а точнее, бронзовая голова льва, из которого била струя воды. И вот в день отъезда отца он ранним утром направился к своему льву: “Мама послала меня в магазин за хлебом и молоком. Я специально сделал большой крюк, чтобы повидаться, поздороваться со своим талисманом и попросить сделать так, чтобы все устроилось как нельзя лучше. Не знаю, возможно, игра световых бликов в чередовании нежного утреннего света и тени сделала свое дело, но взгляд льва мне совсем не понравился. Он строгим и непроницаемым взглядом глядел в никуда, подобно сфинксу… И действительно, с тех пор моя жизнь потекла совсем по другому руслу”.

Как же был прав Виген! Жизнь его совершенно изменилась: его будто вырвали из естественной среды обитания, сделав отныне приложением к исполинской фигуре Исаакяна. Потому что, если звезда Исаакяна-отца засверкала на родине еще более ярким светом, то об Исаакяне-сыне этого не скажешь – фортуна отвернулась от него.

Ведь Виген, по сути, был настоящим европейцем: к его интеллигентной, бесхитростной натуре добавились семь лет обучения в школе, где царила атмосфера подчеркнутой требовательности и высокой духовности, богобоязни. И вот этому 25-летнему молодому человеку предстояло попасть в советскую атмосферу конца 1930-х годов, к чему он, понятно, не был готов. Можно ли было совместить два этих мира? Ни в коем случае – это доказывает весь жизненный путь Вигена. Разве не должен был этот талантливый человек, в совершенстве владеющий тремя иностранными языками, блестящий знаток искусства и литературы, ученик Рене Клера и Марселя Карне, делать карьеру в области французского кинематографа?

И если гюмриец Исаакян-старший, с молодых лет член АРФД, повидавший на своем веку и аресты, и ссылки, зная, в какую страну едет, благодаря несгибаемой воле, непоколебимому духу сумел преодолеть все препятствия (а какой ценой, известно лишь ему одному), то для Исаакяна-сына принять эту реальность, стать частью или хотя бы частичкой тоталитарной системы оказалось невозможным. Виген нашел прибежище в тихом уголке монтажной мастерской “Арменфильма”, и, отстранившись от участия в фильмах, прославляющих советский строй, коллективизацию или колхозное движение, он отгородился и от этой реальности, и от ее “моральных норм”. Проработав в “Арменфильме” ровно полвека, тем не менее сумел сохранить абсолютную внутреннюю свободу.

Путь из Венеции в Армению пролегал через Париж, где вместе с матерью Виген прожил восемь лет, помня последние наставления отца перед отъездом: “Сын мой, ты уже повзрослел, выслушай отца, который вынужден надолго расстаться с тобой. Знай, что мы нищие, у нас ничего нет и нам не на что надеяться. Я поэт малочисленного несчастного народа. Надейся только на самого себя, наберись терпения, как говорил туманяновский Амбо маленькому Гикору: “Знай, всякий день проходит: солнце сядет, и эти дни пройдут…”

Виген успел сделать в Европе все, что от него зависело: закончив школу Мурад-Рафаэлян, он успешно сдал экзамены на филологическое отделение Сорбоннского университета в Париже и начал свою трудовую деятельность в совершенно молодой еще сфере киноискусства, поступив в студию “Синема – Франс” к знаменитому режиссеру Рене Клеру.

Виген приехал в Париж уже молодым человеком, возможно, в лучшую пору своей жизни, в 18 лет. Парижу этого периода Хемингуэй дал название “безумные годы” или “годы джаза”. В те годы Париж переживал свой Ренессанс, здесь собрались многие знаменитые деятели современного искусства, город стал своего рода Меккой искусств. Виген имел возможность видеть и общаться с Пикассо и Дали, Пикабиа и Бранкузи, Максом Эрнестом, Артюром Адамовым и Азнавуром-отцом. Около четырех лет (1926-1930 гг.) Виген прожил вдали от отца, но в окружении его друзей. В период пребывания в Париже Мартироса Сарьяна, в 1926-1927 годы, он постоянно общался с великим художником, присутствовал на открытии его легендарной парижской выставки.

Особенно близок он был с Ервандом Кочаром, который в те годы жил в Париже. Закадычные друзья вместе ходили на скандальные художественные выставки, бывали в мастерских художников-авангардистов, проводили время в кафе и барах Монпарнаса, гуляли вдоль берегов Сены. Одним словом, это были “дети Парижа”. Виген успел вволю надышаться воздухом свободомыслия, научиться основам кинопроизводства, причем не в студенческой аудитории, а непосредственно на съемочной площадке, ночи напролет наслаждался он импровизациями американских джазменов-виртуозов, а на рассвете ходил в общественную столовую Le Hals полакомиться луковым супом… И в своих воспоминаниях Виген прекрасно описывает настоящую, живую жизнь Парижа, жизнь города в движении.

Как и у каждого, кто однажды оказался в Париже, у Вигена случился свой “любовный роман” с этим удивительным городом, которому Хемингуэй дал исчерпывающее определение: “Праздник, который всегда с тобой”. Но ничто не вечно под луной, и этот праздник однажды должен был завершиться.

 

«МОЙ СОВЕТ – СПЕЦИАЛИЗИРУЙСЯ ПО СЕЛЬСКОМУ ХОЗЯЙСТВУ»

Познакомившись в Париже 1935г. с Сергеем Эйзенштейном, Виген получает от него устное приглашение приехать в Москву и работать у него ассистентом. Новизна в искусстве, новизна в жизни заманила Вигена, и вот он добровольно в 1935 году держит путь в Москву, в СССР! В одном из своих писем Исаакян внушал сыну: “Работай, занимайся как следует и следи за своим здоровьем, будь смелым, решительным, не бойся трудностей и преград. Свободное время используй на то, чтобы следить за событиями в армянской диаспоре, всегда быть информированным о жизни в Армении и, главное, люби Армению и ее честный, трудолюбивый, исстрадавшийся народ и готовь себя к тому, чтобы честно и преданно служить ему в Армении”.

Это письмо из Еревана в Париж Варпет написал в декабре 1928 года. Уже тогда Исаакян твердо решил переехать с семьей в Советскую Армению и сына также готовил к этому судьбоносному шагу. В целом ряде писем из Еревана можно найти наставления поэта сыну: “Мой совет – специализируйся по сельскому хозяйству, agriculture, agronomie и особенно тем направлениям этой науки, которые касаются плодоводства и технологий выращивания фруктов, freut conserve, их консервирования, технологий сушки, выведения новых сортов плодово-ягодных культур, их селекции… Эта область сельского хозяйства в Армении одна из самых перспективных”.

Из Вигена, конечно, агронома не вышло. Помнил ли Исаакян, как в свое время, в годы его учебы в Лейпцигском университете, родные тоже настоятельно советовали ему углубиться в область сельского хозяйства, но он, естественно, избрал совершенно иной путь. Единственной данью аграрному делу в Лейпциге стало разве что его стихотворение “Мачкал ес, безарац ес…” Видно, из Исаакянов агрономы не получаются. И Виген по зову генов потянулся к искусству, заманчивому и таинственному миру кино. И должен сказать, что до самых последних дней своей жизни он остался верным почитателем киноискусства.

Виген начал свою трудовую деятельность семнадцатилетним юношей и проработал в сфере кино ровно 60 лет, до 1987 года. Он поступил в мастерскую выдающегося деятеля кино Амо Бекназаряна, в целом ряде фильмов которого (“Армянский киноконцерт”, “Зангезур”, “Анаит”, “Давид-Бек”) в главной роли снялась моя мама, Изабелла Исаакян (1918-1996), она вышла замуж за моего отца в марте 1937 года в Ереване.

Когда Виген собрался уходить на пенсию, вся киностудия запротестовала: “Ну как же так, “Арменфильм” без Вигена?! Он наш внутренний судья, наш лучший советчик, он же живой символ “Арменфильма!”

Но полвека в “Арменфильме” было более чем достаточно. И Виген, в глубине души совсем не желая оставлять любимую работу в кино, в конце концов внял моим нескончаемым уговорам и взялся за мемуары. Над этой книгой он работал три года, в 1987-1989 годы. Последняя точка была поставлена 12 декабря 1989 года.

Мемуары Вигена завершаются 1937 годом, последним стихотворением Чаренца, написанным из Ереванской тюрьмы КГБ Исаакяну химическим карандашом на носовом платке.

“Остальное всем известно…” – этими словами Виген Аветикович завершает свой труд.

Надо признаться, что, прожив с ним бок о бок долгие десятилетия, мы, его современники, по-настоящему так и не поняли Вигена Аветиковича. Но все, что он недоделал в лучшие годы своей жизни, все, что он не сумел изучить и исследовать, все, что было упущено, он восполнил своей книгой “Отец”. Автор этой книги по праву может считаться достойным сыном своего отца.

* * *

Книга вышла осенью 2000 года, и тот миг, когда 90-летний Виген Аветикович взял в руки свой первый экземпляр, стал самым счастливым в его долгой жизни…

На снимках: Виген, Женева, 1915; Исаакяны в Париже; Виген в Ницце 1932; Виген и Авик Исаакяны, Ереван 2004 г.

Перевод Лилит ЕПРЕМЯН

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image