В монастырях Санаин и Ахпат в разное время находили убежище не только люди, уставшие от мирской суеты, но и отвергнутые миром. В их числе первый светский армянский писатель Грикор Магистрос, любвеобильный ашуг Саят-Нова, опальный режиссер Сергей Параджанов и корреспонденты журнала «Ереван».

Надежды провести фотосъемку не было никакой. С раннего утра серое, обретшее плоть небо лениво сползало в ущелье реки Дебед. И все-таки мы поехали в Санаин.

Дождь полил, как только добрались. Надев дождевики, поднимаемся по лестницам. Справа от монастырских ворот за калиткой, увешанной деревянными масками и крестами, в беседке сидит человек и старательно наносит на крест знакомые узоры:

— И куда вас несет в такой ливень?! Быстро ко мне, под навес!

На столе у хозяина беседки, мастера резьбы по дереву Армена, сразу появились чашки горячего черного кофе и еще теплые, в румяных яблоках, лавашные пергаменты. Ели, чтобы согреться.

— Очень вы не вовремя, — ворчит хозяин. — Даже Сохак, которая всегда здесь, и та в город за чем-то уехала. И кто теперь покажет вам все, кто расскажет? Ну что я знаю?! Помню только, как в бытность мою ребенком два брата, что жили домом выше, откопали в своем саду кувшин золота. Поделили монеты между собой и никому об этом не рассказали. Через пару месяцев у одного из них сын умер, а другой сам вскоре преставился. Тогда-то уцелевший брат и рассказал всю правду. Не может человек владеть тем, что принадлежит церкви.

Мерзнуть дальше у Армена было бессмысленно, и я впервые пришла в монастырь не осмотреть его, а укрыться от дождя. Рассказать что-то о нем было некому и у меня возникло ощущение, какое бывает во время разговора у людей, не владеющих общим языком: может, и не все поймешь, зато точно понятно, с кем разговариваешь. Чего не случается при участии переводчика, когда понимаешь-то все, но ничего не чувствуешь. Словом, сижу под прикрытием массивных стен, прислушиваюсь к шуму дождя, пытаюсь вспомнить все, что об этом месте вычитала накануне, и представить то, чего нигде не вычитаешь.

В X веке, в период расцвета Армении при правлении Ашота III Багратуни (954—977), Санаин основали церковнослужители, спасающиеся от преследований византийского царя Романа I Лакапина. Место это они, конечно, выбрали не случайно — по легенде, именно здесь в IV веке Григорий Просветитель установил крест.

Санаин и Ахпат — два монастыря, названия которых привычно произносятся в одно слово. И дело не только в том, что расстояние между ними — всего-то шесть километров. На два самостоятельных никак не делится и рассказ об этих монастырях. Даже название «Санаин» содержит информацию об Ахпате. «Са на ин» значит «этот древнее, чем тот». Тот и есть Ахпат.

Рассказывают, что у мастера, воздвигшего Санаин, был сын — самый неугомонный из его учеников. На все у него было свое мнение. Кончилось дело тем, что собрал он свои пожитки и ушел из монастыря. Недалеко ушел. На холме прямо напротив Санаина он начал строительство нового монастыря. Изо дня в день мастер следил за тем, как поднимаются монастырские стены. Когда работа шла к завершению, он навестил ученика. Провел мастер рукой по тесаным, в отличие от санаинских, камням кладки и сказал: «Ах пат э!», то есть крепкая, настоящая стена. И навеки закрепилось за монастырем название Ахпат.

Туман в дверном проеме. Ахпата не видно. Как и холма напротив. Мы вернемся в Санаин завтра. Но уже никогда я не приеду сюда туристом.

***
Вот чему дождь не может помешать, так это походу в музей. В селе Санаин есть и такой. Официально он называется Музеем Артема Ивановича (Анушавана Оганесовича) Микояна, того самого, создателя самолетов МиГ, и находится рядом со школой его имени. Но с не меньшим азартом здесь вам расскажут и о его брате Анастасе, который так долго продержался на высоких постах при разных руководителях СССР, что о нем говорили, мол, «пройдет между каплями дождя». Основала музей в 1982 году их двоюродная сестра Нушик Саркисовна. Теперь она болеет и делами занимается ее дочь. Во дворе музея установлен самый ценный экспонат — последний прижизненный самолет Артема — МиГ-21. А в стеклянной комнате красуется ЗИМ Анастаса. И в этом вся правда о братьях: один высоко взлетел, другой — далеко зашел.

Прелесть таких музеев в том, что гид расскажет истории, которых не найдешь в книгах. Вот нам поведали о том, как в 1914 году в поле возле села совершил вынужденную посадку французский самолет. Весь день, пока его чинили, Артем крутился вокруг. Наутро смастерил бумажный самолетик, пустил его по ветру и очень серьезно сказал отцу: «Папа, я буду летчиком». Но стал конструктором. Хотя в журнале сельской школы у него по математике стояла отметка три. Тройки были и у Анастаса. Правда, по совсем другим предметам — по пению и по религии. И получил он их, учась не где-нибудь, а в Эчмиадзинской духовной академии. И такое было в жизни партийного босса. Хотя в академии его называли не Анастас, а Анаствац — безбожник то есть.

Здесь вам с гордостью скажут, что братья, уже в чинах и регалиях приезжая в село, говорили только на местном наречии и традиционно отпускали охрану со словами: «Здесь нас никто не тронет». С неизменной грустью расскажут о смерти — сначала Артема, потом Анастаса. И добавят: «И осиротело наше село!»

***
Уже вечером по обилию звезд на небе можно было понять, что утро будет солнечным. Так и случилось. Едем уже знакомой дорогой в Санаин. Привычная остановка — беседка Армена. Новая остановка — тандыр соседнего дома, где  лаваш, оказывается, непрерывно пекут для приезжих. Вот такой ароматный бизнес.

Кроны огромных деревьев в монастырском дворе подсохли и заблестели. Ну, здравствуй!

Прохожу под арочной галереей — в центральную церковь Аменапркич. Построила его в 966 году жена Ашота III Багратуни Хосровануйш. Землетрясения, переделки, ремонты… Высокий купол заменен низким, практически не осталось росписей. Неизменно одно — здесь по-прежнему живет Бог.

А вот и она — Академия Магистроса. Класс — не класс. Даже не комнатка, а коридор, в конце которого три хачкара на фоне неба. Под стенами, в промежутках между столбами, глубокие арочные ниши — в них, как считается, и сидели слушатели. Сажусь. Не так уж и удобно. Впрочем, сидели ли они? На армянском «академия» — это «чемаран». От слова «чемел» — прогуливаться. Вот так, прогуливаясь под арками, ученики когда-то постигали здесь мудрость великого философа Грикора Магистроса Пахлавуни. Уважали, конечно. Впрочем, были, должно быть, и отчаянные забияки, которые ставили под сомнение истины признанного учителя, не всегда разделявшего мнение продвинутой молодежи середины XI столетия. Спустя века, сидя в одной из этих ниш, от ученых речей будет скучать так и не научившийся грамматике великий поэт любви Саят-Нова.

А в этом помещении находилась знаменитая школа художников-миниатюристов и каллиграфов, рядом — хранилище книг и рукописей. Как сейчас здесь пусто!

Остались только хачкары. Они ставились в том числе и в ознаменование каких-то событий. Вот тот — по случаю возведения в 1192 году моста, другой — гостевого дома в 1205-м… Так создавалась не только своеобразная культура крест-камней, но и история в камне.

Ну почему в церкви всегда хочется взобраться на колокольню?! Впрочем, если вы пришли с фотографом, ваши шансы сильно возрастают. Нам, например, позволили. В качестве исключения. И вот мы где-то высоко, и в арочном проеме — Ахпат как на ладони.

***
Жарко. Вечный обитатель спасительной беседки Армен посылает сына Сако к роднику за водой.

— Какой родник?
— Мил. Его в XII веке монахи построили. Говорят, туда стекается вода шести источников c горы Чатин-лер.

Ну, конечно, на этот родник надо посмотреть самому. И вот мы с Сако неторопливо бредем по сельской дороге к Милу.

— Хорошо здесь, — завожу разговор с мальцом.
— И что тут хорошего?
— Горы, леса, монастырь, родник…
— А по мне, в Ереване хорошо. Там — жизнь.

Возражать ему не хочется, да и бессмысленно. Ну как ему объяснить, что от этой жизни я, каждый раз выезжая куда-нибудь в горы, хочу там остаться?!

Родник — это двухарочное строение, из покрытой мхом утробы которого через тонкую металлическую трубу льется вода. Не очень холодная, не очень вкусная. Хотя одна мысль о шести горных ключах заставляет сделать еще глоток. Кстати, подобный родник, только трехарочный, чуть позже мы увидели и в Ахпате. Считается, что такая форма подсказана особенностями местного климата: прохладный влажный воздух помещения защищает от палящих лучей солнца.

***
Первое впечатление от Ахпата — нереальность. Словно это открытка — посмотреть можно, а вот подойти нет. Усиливает это ощущение растущая равномерно, я бы даже сказала, дисциплинированно, как на газоне, ослепительно зеленая трава, которая выгодно оттеняет серые стены монастыря. К нам сразу подходит местный сторож и, как водится, по совместительству гид дед Максим и начинает рассказывать:

— Самая старая постройка — церковь Сурб Грикора 976 года.

Какие-то люди, поглаживая раскрытыми ладонями шершавые стены, пытаются ходить по тоненькому парапету вокруг церкви. Безуспешно, надо заметить.

— Что это с ними? — спрашиваю.
— Дурью маются, — высокомерно отвечает Максим. — Говорят, если загадать желание и суметь пройти по этому парапету до конца, непременно сбудется. Не верю я в такие штучки.

Очередная жертва парапетомании, вскрикнув, соскальзывает на землю.

— И бывали успешные попытки?
— Есть ловкачи, что доходят. Только вот такие и сами чего хочешь добьются. Они в помощи не нуждаются. — Быстро вернув на лицо выражение «я при исполнении», Максим продолжает. — Рядом — более поздняя большая церковь — Сурб Ншан, строительство которой начала в 976 году царица Хосровануйш, а завершилось оно в 991-м. Построил ее знаменитый анийский архитектор Трдат.

Под куполом церкви шумно летают ласточки. «Птицы небесные» — банально вертится в голове. Выходим в притвор и… Сначала отреагировало тело — оно потеряло вес и больно съежилось до комка в горле. Потом только мозг осознал, что происходит. Из стен, как из огромных динамиков, лилась чистейшая музыка Комитаса. Потом только я заметила группу молодых людей, как выяснилось позже, из местного хора. Конечно, я слышала шараканы и раньше, но, Боже, как они звучат на своей родине — в церкви! Незаметно в притворе стало тесно — полчаса слушатели стояли оцепенев, и на лицах людей разных национальностей одинаково блестели влажные глаза. Выходили молча. Уже во дворе приехавший из Москвы парень Миша удивлялся:

— Это же чисто европейская музыка! Я ничего не понимаю. Вчера мы были в ресторане — типичный Восток. Как это объяснить?

— Наверное, Восток — географией, а Европу — религией. А может, и не только этим, — путаюсь я и как-то глупо добавляю: — Это Комитас. Он писал: «Я видел Черное море, оно было белым. Волны накатывали друг на друга, не смешивая этих цветов». Так и живем.

***
Часовня Ахпатского монастыря — величественный зал и маленькая комнатка в углу, в центре которой стоит каменный алтарь. Здесь, по утверждению Максима, и работал опальный придворный поэт грузинского царя Ираклия II ашуг Саят-Нова, живший в Ахпате 20 лет. Спустя века снимать о нем фильм пришел сюда опальный режиссер Сергей Параджанов. И родились здесь великие песни и гениальное кино.

О жизни Саят-Новы известно только то, что он о ней спел. Этого оказалось так мало, что она стала своего рода эпосом, в который каждый вписывает то, что хочет. Вот и нашему гиду есть что сказать.

— Знаешь, почему Ираклий сослал Саята? А потому, что какой-то там поэт осмелился полюбить его сестру Анну и даже добился ее любви. Его быстро постригли в монахи и — в Ахпат. Но вот только деды наши рассказывали, что царь не пощадил и сестру свою. И тоже изгнал, — Максим сделал многозначительную паузу и лукаво улыбнулся, — выслал в Ахпатский женский монастырь — тут рядом, под горой Сурблис. Я своим коротким умом так понимаю: царь не дурак был, просто решил, делайте, мол, что хотите, но не под моим же носом! Э-э-х… Как много помнят эти холмы!

Хорошая версия. Даже если (а может, и тем более если) родилась она от большого желания хотя бы в рассказе сделать счастливой любовь, родившую столько великолепных песен, что их хватило на всех женщин, что жили тут в последние три века. И надолго еще хватит. Ведь как сказал о Саят-Нове Паруйр Севак, «его талантов хватило бы на шестерых — композитора, музыканта, певца и трех поэтов».

С ашуга на режиссера разговор переходит, конечно, без запинок. О Параджанове тут рассказывают как о человеке добром, общительном, уважаемом, конечно, но слишком эксцентричном. Помнят, как он щедро раздаривал всем музейные экспонаты, используемые в качестве декораций к фильму, а потом сотрудники бегали за гостями, извинялись и забирали подарки обратно. А еще помнят обиды. Не все он снял так, как советовали ему местные старожилы и даже старик Гегам. А кто о Саяте знал больше? Правда, в одном он к ним прислушался. Поддержал версию ахпатцев о том, что Саят обратно в Тифлис так и не вернулся, а здесь и погиб, защищая монастырь от очередного нашествия лезгин.

***
Небольшая остановка у хачкара Аменапркич, установленного на высоком постаменте, и чуть дальше — книгохранилище. Здание книгохранилища было перестроено в XIII веке. Предполагается, что возведено оно было задолго до Санаинского книгохранилища. Некогда Ахпат был крупнейшим научным центром, обладавшим богатым собранием рукописей. Сегодня в память о них сохранились лишь каменные ниши для книг.

— Какое же это книгохранилище? — ухмыляется один из посетителей. — Посмотрите, сколько тут врытых в пол кувшинов. Тут не иначе монахи вино хранили. И не только хранили!

На лице Максима впервые отразилось презрение:
— Так и есть. В позднее Средневековье здесь был погреб. А книги… Между прочим, пожар здесь был. Варвары сожгли все рукописи. Варвары…

И кто сказал, что рукописи не горят!.. Вышли, молча побрели во двор. Смотрю, на одной из могильных плит — русские буквы. Подхожу. На армянском, грузинском и русском написано: «Гаспар».

— Переводчиком был, — наш гид, кажется, стал успокаиваться. — Люди разные бывают. И в стародавние времена были и дураки, и прохвосты. Видишь, на трех постаментах высятся два хачкара? Думаешь, время свалило третий? Так нет. Говорят, это вовсе не надгробия, как принято считать. Загляни внутрь: каждый постамент — маленькая келья. А хачкары в честь живых ставили, в честь трех благотворителей. Один из них был армянин по имени Курд. У нас так было принято: если в семье подряд погибали новорожденные дети, следующего ребенка нарекали именем другого народа, чтобы обмануть судьбу. Так и этого отпрыска назвали именем народа иноверцев. Курд давно покинул родные края, уехал в Англию. Не случайно уехал, не помню, как дело было, но наследил он здесь здорово и убежал. И вот, спустя годы, вернулся как раз к церковному празднику. Богатый, вальяжный, крупное подношение церкви сделал. Вот в честь него и двух других благотворителей хачкары и воздвигли. Да только сельчане не простили ему предательства. И грозились они разбить его крест-камень. Так он сам его снял и с этим своим крестом и уехал. Говорят, сейчас хачкар этот хранится в Британском музее. Представляете, как удивляются англичане самому его названию — «Крест-камень Курда»? И даже в назидание на нем выбито что-то о любви к родине. Да только кому нужны пустые слова…

Интересно, о какой родине писал на хачкаре Курд — картинке на карте или маленьком уютном селе рядом с монастырем, жители которого никогда не забывают ни своих героев, ни своих подлецов?

Прощаемся с Максимом и съезжаем в ущелье. Разнозелеными бликами по холмам разливается заходящее солнце. День прожит. А жизнь еще нет.

Анна Лоренц