Трое героинь, прошедших карабахскую войну, - в ожидании мира

В 1988-1994 годах в карабахской войне участвовали 200 женщин, 42 из которых погибли на поле боя. Данных по второму горячему витку войны – апрельской четырехдневной войне 2016 года – нет. Но есть другая статистика: после апрельской эскалации число девушек, желающих получить военное образование, увеличилось почти вдвое.

Война первая: Кукла Бабо, победившая на войне и проигравшая жизнь

Из Еревана в Карабах надо ехать шесть часов. То есть через шесть часов я буду там, где сплелись война и мир. Водитель вытаскивает из кармана сережку:

«Десять дней назад я вез в Карабах семью. С ними была девочка. Это ее сережка упала. Держу в кармане, чтоб найти родителей и вернуть», — говорит мужчина средних лет, показывая маленькую серьгу в виде голубого цветочка.

«А у меня трое сыновей, старшему – 13 лет. Через пять лет станет солдатом. Уже от одной мысли у меня сердце разрывается», — говорит женщина, сидящая рядом со мной.

После этого замолкаем и всю дорогу едем молча.

В Шуши все знают Евгению Арустамян. Под морщинками на лице и короткими с проседью волосами скрывается знаменитая городская красавица – Бабо [бабушка], которую до сих пор называют Куклой.

Дом большой, светлый. Тут такая чистота, что, кажется, она ждала гостей. Несмотря на все потери и несчастья, ее кусочек мира должен быть красивым. 

Рядом с телевизором стоят две фотографии – на одной она сама в 16 лет, на другой – ее сын.

«Это мой Армен. Младший сын. Посмотри, какого красивого цвета у него глаза. Умер два года назад», — говорит Бабо.

Она тяжело переживает потерю сына – считает, что следствие изучило не все обстоятельства. Не может смириться с тем, что даже война пожалела ее, не отняла сына, а несчастный случай – нет. Чтобы сменить тему, спрашиваю: «Бабо, в тебя часто влюблялись?»

«Нет, меня боялись. Я была очень резкой. Был у меня любимый парень… Но и я вышла замуж без любви, и он. Так уж сложилась жизнь», — рассказывает женщина.

В браке без любви родились три сына.

«Тогда демократии не было. Мой муж был моим «хозяином». Мамы уже не было, некому было мне помочь. Я работала, а дети росли сами по себе. Старшие сыновья – инвалиды войны, у обоих боевые ранения. Один уехал в Ленинград и не вернулся, другой служит до сих пор. После смерти мужа мы с Арменом остались вдвоем. Все, что ты видишь в этом доме, все — он создал, но не успел пожить», — говорит Бабо, протирая сухой тряпкой дверцу стиральной машины. Так она делает после каждой стирки. Стиралка – подарок Армена, нельзя, чтобы испортилась.

В 1992 году двое ее сыновей ушли на фронт добровольцами, как и четверо ее братьев.

«В 1992 сформировался и наш отряд. Нас было 12 человек, все женщины. На весь отряд у нас была одна снайперская винтовка Драгунова, у остальных были автоматы. Я была снайпером. 23-24 августа 1992-го у нас была операция у Кубатлу. В тот день мы потеряли одну из девочек, двое были ранены – одной была я», — рассказывает женщина и поднимает подол платья. От колена до груди – по всему телу тянется небрежный шов.

Война отняла у Евгении все — двоих братьев, потерянное детство сыновей, ее молодость и красоту. А взамен дала два осколка, два костыля и медаль за мужество.

«Три дня мы участвовали в боевых операциях, три дня оставались дома. Я приходила домой, готовила, стирала. А во время боев по ночам не могла сомкнуть глаз. Ухаживала за ранеными, старалась помочь им. А что было делать? У самой были два солдата на войне», — говорит и незаметно начинает собирать со стола печенья.

Вручает нам большой пакет растений, который собирала сама для заварки чая, пакет с печеньем и конфеты. Знает, что собираемся заехать в воинскую часть.

«Это для солдат – я ведь тоже мать», — говорит Евгения.

Война вторая: Наринэ. В бой идут дети

Я смотрю на Наринэ – миниатюрную улыбчивую девушку-студентку, которая была на фронте. Она еще совсем ребенок. Мы с ней вместе едем в Тавушскую область Армении, в деревню Неркин Кармирахпюр. Здесь живет Наринэ Варданян. Азербайджанские позиции из этого села можно наблюдать невооруженным взглядом.

Я смотрю на Наринэ и думаю — как же она носила оружие на плече, наверняка дуло доходило ниже колен.

«Смотри, это уникальная машина. У нее две крыши: одна основная, а другая временная. В основной – дыра от снаряда. Временную мы прикрепляем, чтобы защитить кабину от дождя и снега. Отец на этой машине ездит на виноградник – собирать урожай. Наш сад – прямо под азербайджанскими позициями. Наверно, все снайперы знают нашу машину – красную с большой дырой на крыше», — говорит Наринэ, когда мы доезжаем до села.

Апрельская война началась в день рождения ее отца. Никакой символики – просто война для них стала наследственной. В тот же день она сообщила, что вместе с группой смертников «Арцив» [в переводе «орел»] добровольцем едет на фронт в Карабах.

«Эта война, как плохо закрытый кран: кап-кап-кап. Мы истощаемся. Понимаешь? Война – это плохо, неправильно. С войны не возвращаются, войны искажают судьбы всех. Из тех, кого я встретила в Карабахе, лишь у немногих были нормальные семьи, счастье. Остальных жизнь растоптала», — говорит Наринэ.

В небольшой комнате на печке кипит чай из шиповника, по телевизору идет фильм о жизни и войне. Наринэ смотрит фильм, я – на нее. Во время эпизодов про войну и смерть – на глаза наворачиваются слезы, узенькие плечи беспорядочно дергаются вверх и вниз, а тоненькие пальцы тянутся к глазам. Когда в фильме говорят о любви – улыбается.

Она победила в своей войне – она не умеет ненавидеть.

«По разные стороны границы мы знаем друг о друге только по книгам. Помню, в детстве я думала, что турки – это страшные существа, не люди. Уверена, то же самое – по ту сторону границы. Когда мы поймем, что перед нами такие же, как мы, люди из плоти и крови, с такими же мечтами, страхами, возможно, что-то изменится. Знаешь, в апреле я однажды стреляла по их позициям. Хорошо, что была ночь, я точно промахнулась», — говорит девушка, вернувшаяся с фронта.

В окно спальни почти не проникает свет — отец его заложил наполовину большим камнем и доской. Это окно четко просматривается с азербайджанских позиций. Несколько раз снайперы стреляли по нему. Одна пуля – все еще в створке окна. Наринэ свою кровать не переставляет.

«Два года назад, в августе, когда на границе было очень напряженно, люди старались обезопасить хотя бы своих детей. Стреляли постоянно, днем и ночью. Родители не смогли увести меня из дома. Только раз меня отвели к деду, его дом – в 50 метрах от нашего дома. Я знала, если сейчас уеду  из дома, потом не смогу вернуться – мне будет стыдно.

Я приходила, зажигала свет, чтобы человек, который смотрит в прицел, знал, что я дома и не собираюсь уходить, — говорит она, принюхиваясь к постельному белью. Мама постирала, пахнет домом. — А когда снаряд попал в наш двор, я выбежала посмотреть, не случилось ли что с деревьями. Мама звала меня домой, а я думала о деревьях. У одного из них настолько большое дупло, что в детстве мы в нем играли в прятки, а соседская бабушка зажигала в дупле свечи, как в церкви».

«Нар, а ты представляешь себе мир?», — спрашиваю я.

«Мир? Сегодня не стреляли, значит мир. Один день без стрельбы, без жертв – это и есть тот половинчатый мир, в котором мы живем, — говорит она. – Мне бы хотелось, чтобы вопрос решился путем переговоров. Проблема в том, что люди не знают, о чем там договариваются. А жители приграничных сел следят за переговорами только по одной причине: знают, в эти дни их дома точно будут под обстрелом.

Территории, о которых они говорят, это не просто сантиметры – это чей-то дом, дорогая для кого-то могила, чье-то будущее, чья-то жизнь. Пока война не кончилась, наши позиции всегда будут друг против друга. Я знаю только, что хочу мира. Хочу однажды проснуться без страха, что что-то потеряла».

Утром к аромату горячего чая и цибуля (запеченного картофеля) прибавляется улыбка Наринэ. У подруги родилась дочка. Теперь мир для Наринэ еще важнее — на ее чаше весов теперь и эта новорожденная малышка.

Война последняя или мир: Ева Первая

Ева была первой в военном лицее им.Иваняна в Степанакерте. Два года назад лицей впервые начал принимать девочек. Сейчас – она гордость парней взвода.

«Я недолго думала о поступлении в лицей. Точно знала, что хочу стать военным юристом. Потом выяснилось, что по этой специальности высшего военного образования пока не могу получить – ни в России, ни в Армении нет еще приема для девушек. Потому вынуждена выбрать противовоздушную оборону», — говорит Ева.

Она единственная из девушек лицея, чьи родители не были против ее выбора. Отец, дяди – все военные.

«Я мира не видела. Мы живем на границе: день – хорошо, день – плохо. У нас постоянно сохраняется высшая степень боевой готовности. Такая выдалась жизнь, ничего не поделаешь. В тылу тоже нужны сильные и умные люди, принимающие решения, дающие указания. Тыл должен быть крепким», — говорит она.

«Не влюбляешься? Смотри, какие симпатичные у тебя одноклассники», — подшучиваю я.

«Нет, — стеснительно улыбается. — Влюбляться некогда. Надо учиться».

Говорит, надо учиться, потому что этой войне нужно политическое решение. Жить войной больше невозможно.

«Во время апрельской войны мы каждый день узнавали о жертвах и раненых. Ребята моих лет, старше на год или два. Это было ужасно. Мой отец и дяди тоже были на границе. 28 января мы организовали мероприятие памяти погибших выпускников нашего лицея. Фотография одного из них была у меня в руках. После мероприятия его мама подошла ко мне, обняла и заплакала. Не знала, что сказать ей», — рассказывает Ева.

Вместе с парнями строем входит в столовую, садится у края стола. Однокурсники знают — Ева не ест лук. Достают из салата маленькие кусочки лука и только потом передают Еве.

«Весело ребятам», — говорю одному из офицеров.

«Пусть радуются, пока могут. Пусть им будет очень весело. Они веселятся, потому что не понимают, что война однажды доберется и до них. Я смотрю и думаю: кто из них вернется, кто нет, скольким война сломает жизнь. Пусть радуются», — повторяет офицер.

Во время отдыха в маленькой комнате, между двухъярусными кроватями царит невоенная суматоха. Одна из девочек заплетает подруге косы, другая включает песни на телефоне. Две песни все время повторяются одна за другой.

«Других песен у вас нет?» — спрашиваю.

«Есть, просто эти – про любовь», — шутят девочки.

Ева заботливо складывает в толстую папку свои грамоты. Одна – за хорошее пение, другая – за спортивные достижения. Надевает шинель и выходит из лицея. Автобусная остановка – прямо у лицея. К маленькой девочке в военной форме уже привыкли, только в первое время на нее смотрели с удивлением. Еще несколько минут – и она дома. 

Она быстро заходит в ванную и уже в домашней одежде садится за стол. Обычно она ужинает с мамой, бабушкой и сестрой. Отец еще на границе.

На старых фотографиях семейного альбома они втроем – с мамой и сестрой. Отцовское маленькое фото из паспорта приклеено к одному из снимков.

«Папа редко бывал дома, работал. Я очень скучала по нему», — говорит Ева, предвосхищая мой вопрос.

Дверь открывается – отец вернулся с позиций на один день. Сдержанно здоровается со всеми и только Еву крепко сжимает в объятиях. Ничего не говорят друг другу – все ясно.

«Ева, для чего ты учишься, для войны?» — спрашиваю я.

«Для того, чтобы быть готовой. И в надежде, что эти знания мне не пригодятся на практике. Я не хочу войны, но на политической, правовой плоскости этот вопрос не решается больше двух десятков лет. Эта война старше меня», — говорит Ева и улыбается.

За дверным стеклом – силуэт отца. Сегодня у них дома перемирие – до шести утра, когда война снова заберет отца на позиции, а ее – в военный лицей, учиться ради мира.

Сона Мартиросян, Ереван. Фото: Назик Арменакян