Cага о бакинских армянах, или «Без евреев и армян расцветай, Азербайджан!». ЧАСТЬ I

13 января, 2018 - 13:04

13 января 1990 года в Баку начались армянские погромы – тотальная зачистка. Чернь, и не только, поддерживаемая руководством, с первобытным энтузиазмом взялась за дело. В результате многодневной «операции» были полностью изгнаны армяне – значительная часть городского населения. Автор предлагаемой публикации писательница Мария МАРТИРОСОВА родом из Баку. Будучи школьницей, она на себе ощутила драму тех дней и нашла в себе силы не только помнить о прошлом, но и смелость говорить о том, что другие участники тех событий пытаются запрятать в уголках памяти как можно дальше и глубже.

Мария МАРТИРОСОВА пишет: «Города нет уже 27 лет, с тех пор, как от его берега отчалил последний паром с ограбленными, избитыми, изувеченными бакинскими армянами. Города нет уже 29 лет, с тех пор, как случился страшный Сумгаит. Города нет, потому что в церкви Святого Григория Просветителя на парапете больше не горят желтые восковые свечи. Нет, потому что заброшены и разорены могилы армянских дедушек, прабабушек, прапрадедушек на Монтино. Нет, потому что из города были изгнаны коренные бакинцы. Нынешний Баку не имеет ничего общего с прежним многонациональным городом. Тот Баку был увезен на поездах, самолетах, паромах, в памяти, душе и сердце каждого “вынужденно покинувшего Аз.ССР”. Именно эти недоступные мародерам и погромщикам воспоминания и являются самыми главными незримыми ценностями всех бакинских армян».

Мария Мартиросова еще и журналист, научный сотрудник Московского гособластного университета, член Союза писателей России. Окончила филфакультет Московского пединститута и факультет прозы Литинститута им.Горького. Автор рассказов для детей (для чтения взрослыми детям), в том числе: «Иван III, Государь всея Руси», «Иван — грозный царь», «Мифы народов мира для детей», «Легенды о русских героях», «Николай II. 1894 – 1917». Ее перу принадлежат повести «Пятнадцать синих тюльпанов», «Облака настоящего цвета», «Капелька меда». Награждена премией им.А.Гайдара. Предлагаем фрагменты из повести «Красные, жёлтые, синие».

«Чох сахол, Ленин! —

Чох сахол, Сталин!»

…С осени 1988-го у нас почти каждый день трезвонила междугородка. Тётя Нора уже не торопила позвать маму, а подолгу разговаривала с Алидой и даже со мной. Расспрашивала о положении в Баку, демонстрациях, погромах, беженцах из Армении. На этом месте мама всегда выхватывала трубку и старалась побыстрее свернуть разговор. Притворно удивлялась тёти-Нориным выдумкам, клялась, что в Баку всё как обычно, то есть тихо-мирно, и ни с того ни с сего начинала выпытывать рецепт какого-нибудь варенья. А потом весь вечер возмущалась, что я болтаю по телефону лишнее, и наши разговоры наверняка подслушивают члены националистической организации «Народная армия».

Хотя эти разговоры и подслушивать не надо было, в любом бакинском дворе каждый вечер – прямо общее собрание. В нашем дворе о Карабахе вообще так незаметно зашёл разговор, что я и не запомнила, кто первым его начал.

Тетя Нина, как обычно, достала из холодильника баночку инжирного варенья, дядя Рамиз, кряхтя, бухнул на общий дворовый стол огромный кипящий самовар, тетя Валида звякнула стопкой блюдец и стаканчиками-армуды (грушевидной формы), тётя Шушаник, жена дяди Армена осторожно поставила хрустальное блюдечко с тонкими ломтиками лимона, тетя Фира принесла блюдо свежеиспеченных булочек, я – потемневшую серебряную сахарницу. И по всему двору привычно разнеслись ежевечерние ароматы чабреца и ванили, спокойные голоса обычных взрослых разговоров, почти синхронное прихлёбывание дяди Рамиза и дяди Армена.

А когда начали обсуждать съезд депутатов, перестройку, демонстрации в Ереване, сразу разгорелся спор из-за «Карабахского вопроса». Дядя Армен из-за этого даже не ополовинил свой армуды, а дядя Рамиз забыл в очередной раз упрекнуть меня за слишком крупно наколотый сахар.

— Шесть веков подряд, со II века до н.э., Карабах входил в состав Великой Армении! – подняв вверх указательный палец, торжественно начал дядя Армен.

— А раньше чей был? – отозвался дядя Рамиз. — С неба армянам на нос упал?

Дядя Армен продолжил:

— С Х века все историки – арабские, немецкие, русские – писали, что главнейшие обитатели Карабаха – армяне.

— А, — раздраженно взмахнул рукой дядя Рамиз. — Так и скажи да, что, как всегда, хотите хапнуть чужую землю! Зырт (азерб. – шиш) вам, а не Карабах!

— Во всем Ленин со Сталиным виноваты, — кое-как сдерживался дядя Армен. — Зачем в 1921 году включили Карабах в состав Азербайджана? Не знали, что там 94% населения – армяне?!

— Правильно сделали, умные люди были! Чох сахол (азерб. — большое спасибо), Ленин! — дядя Рамиз приложил правую руку к сердцу и картинно раскланялся. — Чох сахол, Сталин!

— Это тоже умные люди написали? – взорвался дядя Армен. Он вытащил из кармана потертую «Правду» полугодовой давности, развернул её и зачитал сообщение ТАСС: — «28 февраля 1988 года в Сумгаите (Азербайджанская ССР) группа хулиганствующих элементов спровоцировала беспорядки. Имели место случаи бесчинства и насилия…», а? Три дня людей резали-жгли, дома грабили-громили, а в газете всего несколько строчек! Какая «группа хулиганствующих элементов», какие «беспорядки»? Почему прямо не написали «националисты», «геноцид»? Там такое творилось…

— А про то, что ваши с нашими в Кафане и Мегри в 1987-м, 1988-м сделали (речь идет о переселении азербайджанцев из Армении), много написали? — отозвался дядя Рамиз, — про них газету не сохранил, нет? Только про свой Сумгаит хочешь помнить?

Дядя Армен раздраженно отмахнулся от тёти Шушаник, испуганно шепчущей: «Бола эли, бола!» (хватит уже — арм.), гневно сложил старую «Правду» и, прихватив табуретку, ушел в свою квартиру.

– Они думали, что? И Кафан-Мегри им простим, и Карабах отдадим, и ляб-ляби (ассорти из орехов и сухофруктов) на блюде подадим? Бараны думали, да? – оглянувшись на папу, возмутился дядя Рамиз. И весь вечер, то и дело прерывая партию в нарды, рассуждал о «бесстрашии и мужественности азербайджанских патриотов-сумгаитцев», о своём «глубочайшем почтении и уважении к этим достойнейшим мужчинам-львам».

Урок

азербайджанского

С тех пор, как возник «Карабахский вопрос», многие в нашем 7 «Г» заговорили по-азербайджански. Кое-как, связывая десяток знакомых азербайджанских слов сотней искаженных русских – «машинлар, переменлар» и т.д. А если не удавалось подыскать ни одного азербайджанского слова, спрашивали перевод у Ибрагимовой Диляр, год назад переехавшей в Баку из Хачмаса (Хачмас – небольшой город на севере Азербайджана. Жители азербайджанских районов, общаясь друг с другом исключительно по-азербайджански, владели языком гораздо лучше русскоязычных бакинцев) и шпарившей по-азербайджански без запинки. Диляр вдруг перестала, как раньше, заискивать перед самыми модными девчонками, стесняться своей неправильной русской речи, акцента. Наоборот, басом затягивала на переменах песни Зейнаб Ханларовой, снисходительно поправляла лепечущих по-азербайджански одноклассников, стыдила не знающих языка:

– Ты каждый день кушаешь? Что кушаешь? Пяндир – сыр, эт – мясо, помидор – помидоры, бадымджан – баклажан? Хлеб кушаешь? Да? А это не армянский, не русский, а азербайджанский хлеб, чоряк. Чтобы им не давиться, надо его народ уважать, знать азербайджанский язык.

Только Ерванд Амбарцумян с мальчишками ни слова по-азербайджански не говорил. Наоборот, то и дело старался вставить какое-нибудь армянское словечко, связав его десятком искаженных русских.

На больших переменах он по-прежнему пропадал со своей командой на школьном дворе, пыхтя сероватым дымком за невысоким мемориалом Рихарду Зорге. Спустя пять-десять минут после звонка вся команда шумно вламывалась в класс, невыносимо воняя дешевыми сигаретами, дебильно выпучивая глаза в ответ на замечания учителей. Весь оставшийся урок приходилось слушать объяснения под ржание или неприличное перевирание учительских слов.

На коротких переменах ервандовская команда отпускала замечания вслед проходящим девочкам, обсуждая их фигуры, причёски, одежду, репутацию. Нередко в этих обсуждениях я разбирала армянские слова, которые тётя Нора произносила шепотом, рассказывая маме про свою соседку. Особенно на переменах доставалось Диляре. Мальчишки не уставали высмеивать её раздражающе яркие красные колготки, предлагали достать импортный выпрямитель ног, гнусавя, затягивали мугам Зейнаб Ханларовой. Диляр же, отойдя на безопасное расстояние, шепотом насылала на ервандовскую команду все известные ей гаргыши (проклятие – азерб.): «Пусть ваши имена будут написаны на могильных камнях», «Пусть саваны будут вашей единственной одеждой», «Пусть болезни и смерть поселятся в ваших домах».

«Ты Гаджиева Вагифа

жена! Кто посмеет

тебя пальцем тронуть?»

«Ка-Ра-Бах». Мне каждый раз казалось, что первые слоги этого слова «Ка-Ра-», доносящиеся с площади Ленина, будто взрывали воздух, заставляя его испуганно вибрировать, а последний – «-Бах» – походил на удар.

В голове намертво засели тексты лозунгов, надписей на транспарантах, на которых с изнаночной стороны краснели слова «Широко шагает Азербайджан!», «Баку – красавец-город, приятно жить и трудиться в таком городе!» (цитаты из речи генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева, произнесенной во время визита в Баку в 1982 году), «Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!».

– Эр-мян-лар, рад олсун (армяне, убирайтесь – азерб.)! – скандировала проходившая мимо нашего дома толпа. «Русские – в Рязань, татары – в Казань, без евреев и армян расцветай, Азербайджан!» – черной краской было написано на теперешней лицевой, бывшей изнаночной стороне транспарантов.

За последние несколько месяцев на площади Ленина побывали многие бакинцы. Мама однажды очень рассердилась, узнав, что Алида со своими однокурсниками ходила на митинг. Заставила нас обеих поклясться «маминым здоровьем», что мы за километр будем обходить площадь Ленина, не будем сбегать с лекций и уроков, поддаваться на агитацию каких-то там аспирантов с кафедры педагогики.

– А что тут такого?! – возмутился вернувшийся с работы папа. – На митингах, между прочим, уважаемые люди собираются! Я там Самеда, Заура, Ровшана с Эльханом встретил. Сто лет с ними не виделся, с тех пор, как с коньячного завода ушёл. Отличные ребята!

Вечером во дворе тётя Валида вполголоса рассказала, что в этом месяце ЖЭК составлял подробные списки жильцов – имена-фамилии, возраст-национальность – вовсе не для получения талонов на мясо-масло. А для националистов, чтобы те знали, по каким адресам живут армяне.

Мама, послушав тётю Валиду, ужасно расстроилась, сто раз назвала себя дурой и идиоткой за то, что честно ответила на все ЖЭКовские вопросы. Папа шумно и многословно успокаивал маму:

– Грета, ты забыла, чья ты жена? Ты Гаджиева Вагифа жена! Кто посмеет тебя хоть пальцем тронуть? Да я со своими ребятами знаешь, что с ними сделаю?!

А мама внимательно прислушивалась к этим клятвам и уверениям, не рассердившись даже на папино любимое обещание умереть у её ног.

– Не волнуйся, Грета, я завтра паспортистке червонец суну, она тебе новый паспорт на Гаджиеву сделает, а Свете метрику исправит. Умереть мне у твоих ног!

У нас, как и у большинства наших соседей, телевизор не выключался до самой полуночи. Каждый вечер папа щелкал переключателем, перепрыгивая с программы «Время» первого канала на «Новости» второго, передачи об истории Азербайджана и Карабаха с республиканского телевидения. Эти передачи шли почти весь день, их вели кандидаты и доктора исторических наук, археологи, художники, поэты, писатели. Папа не пропускал ни одной, даже ужинал у телевизора, то и дело одобрительно кивая головой, забыв об остывающем чае.

Я иногда пристраивалась рядом, если передача была на русском языке. Слушала, путаясь в древних датах, названиях неизвестных государств и народов, удивлялась, насколько эти сведения расходились с тем, что год назад мы «проходили» на уроках истории. Потом вместе с папой и я стала одобрительно кивать в ответ на простые и понятные убеждения ведущих в исконной принадлежности Карабаха Азербайджану, в нелепости притязаний Армении. Папа время от времени отвлекался от экрана, ласково трепал меня по затылку, обещая в этом году на всё лето отправить нас с Алидой к родственникам в Кедабек, чтобы мы, наконец, как следует выучили родной язык.

Топхана

«Топхана!» – ворвалось в наш дом вместе с ежедневным «Карабах!»

В ноябре 1988-го о Топхане, местности близ карабахской Шуши, знали все бакинцы. Перечитывали статьи республиканских газет, листовки, обсуждали во дворе, на улице, на работе, в школе.

Диляра каждую перемену рассказывала, какое необыкновенное место карабахская Топхана. Какие в ней целебные источники, чистейший воздух, густой-прегустой лес. И от всех этих богатств скоро, наверное, совсем ничего не останется, если армяне назло азербайджанцам будут и дальше вырубать там ценные и редкие породы деревьев.

– Я этим летом оттуда бабушке такую воду привезла, что у неё весь диабет прошёл! – разливалась Диляра.

Я, притормозив рядом, внимательно слушала её рассказ. Вместе с остальными возмущенно цокала языком, напряженно пыталась перевести отдельные азербайджанские слова. А вечером дома вдруг вспомнила, что Диляра все каникулы просидела в Баку, помогая маме нянчиться с младшими братьями.

Обрывок

телефонного шнура…

Папа часто бывал в паспортном столе, искал ходы-выходы, хлопоча о замене маминой и моей фамилии. Но пока ничего не получалось. Нужна была повторная регистрация брака, какие-то дополнительные справки, знакомства, взятки. Мама, слушая папины отчёты, печально качала головой, горько бормоча: «Ах, Нора, Нора…»

В маминой школе в срочном порядке организовали дополнительные классы, обучение в которых велось на азербайджанском языке, объединили заметно поредевшие параллели русскоязычных классов. Директор каждый день проводил утренние планерки, зачитывая статьи из «Бакинского рабочего», посвященные «Карабахскому вопросу». По одному «на секундочку» задерживал в своём кабинете учителей-армян, допытываясь, собираются ли они увольняться-уезжать, разводил руками в ответ на просьбы усилить контроль поведения учеников на переменах, запретить хождение в школе экстремистской литературы. И без конца шепотом предсказывал маме скорое наступление «такого», от чего не спасет даже нечестно заполученная азербайджанская фамилия.

В конце ноября наш телефон взорвался тревожными звонками. Я еле успела схватить трубку и услышала в ней сквозь грохот, крики, ругань отчаянный мамин крик:

– Вагиф!.. – и тут же раздались торопливые гудки отбоя.

Алида несколько раз подряд пыталась дозвониться до маминой учительской, набирала папину автоколонну, сбивчиво и умоляюще разговаривала по «02» с районным отделением милиции. А потом, бросив телефонную трубку, сорвала с вешалки старую папину куртку и выбежала на улицу. Когда я догнала Алиду, она уже, намертво вцепившись в форменные ремни, тащила за собой трёх незнакомых мужчин в военной форме.

На подступах к школе стало ясно, что нам не приблизиться даже к крыльцу, к входной двери. Из-за нагроможденных во дворе парт, досок, стульев и густой орущей толпы в сине-коричневой ученической форме, разномастных свитерах, куртках. Военные молча придержали рвущуюся напролом Алиду и, пригибаясь, начали обходить здание. Потом перемахнули через невысокую ограду, помогли перелезть нам, потрясли оконную раму на первом этаже и пробрались в школу.

Мама сидела в учительской, сжимая в левой руке трубку с обрывком телефонного шнура. Правой рукой она без конца набирала наш домашний номер. К военным тут же подскочил мамин директор и торопливо начал объяснять, что не имеет к произошедшему инциденту ни малейшего отношения. Что толпа подростков, заблокировавшая школьные входы и выходы, собралась у крыльца совершенно стихийно. Что личности ворвавшихся в учительскую хулиганов, воспрепятствовавших звонкам Аванесовой Генриетты Самсоновны, абсолютно директору неизвестны. Что всё происшедшее – всего лишь досадное недоразумение, так как мероприятия по интернациональному воспитанию учащихся проводятся в школе регулярно и на высоком педагогическом уровне.

Военные, не слушая директора, молча открутили три столешницы, заслонились ими как щитами и, впихнув нас за свои спины, быстрым шагом направились к выходу. Сквозь орущую толпу к подъехавшему одинокому милицейскому ГАЗику.

По нашим «щитам» тут же забарабанили камни, обломки кирпичей, учебники. Я вцепилась в жесткий кожаный ремень военного и, спотыкаясь, побежала к милицейской машине. Рядом Алида тянула за собой маму, кого-то высматривающую из-за «щитов» в толпе синих ученических пиджаков и коричнево-чёрных платьев.

Вечером папа, увидев рассеченный мамин лоб, устроил страшный скандал. Метался по квартире, ругался, клялся переломать все руки мальчишке, бросившему камень, сжечь школу вместе с её продажным директором. Потом раскричался на маму за то, что она пошла в школу, вместо того чтобы как все остальные нормальные учителя-армяне взять липовый больничный, отсидеться дома. Набросился на нас с Алидой за то, что мы не удержали…

Через два дня позвонил директор школы и поинтересовался, собирается ли мама работать дальше. Если нет, он хоть сегодня готов подписать ей заявление по собственному желанию, отдать трудовую книжку. Тем более что учителей – и местных, и вновь прибывших, – желающих устроиться в его школу, с избытком хватает.

Эрмяни и «еразы»

Слово «еразы» (еразы – так бакинцы прозвали азербайджанцев, беженцев из Армении, хотя большинство приезжих не были жителями армянской столицы, а проживали в районах) появилось в Баку в начале 1988-го. Одновременно с толпой, ежедневно заполняющей зал ожидания Сабунчинского вокзала; палаточным городком на площади Ленина; перебинтованными людьми, на которых указательно наводили ладони выступающие на митингах.

Слово «еразы» не употребляли по телевизору, в газетах, не произносили с трибун. Вместо него в рассуждениях о «Карабахском вопросе» использовались словосочетания «беженцы из Армении», «изгнанные с родных мест», «наши обездоленные соотечественники». Но, обсуждая странные деревенские замашки приезжих в городских квартирах, на улицах, в метро, бакинцы обходились коротким и понятным словом «еразы». Многократно повторенное, оно ужасно напоминало мне слово «крысы». Может быть, то же самое чувствовали и наши новенькие, поэтому и не стали рассаживаться на свободные места, а просто пришли однажды пораньше и заняли целиком пол левого ряда? И так и остались там сидеть, резко контрастируя своей разномастной и разноцветной одеждой с коричневой и синей школьной формой остальных 2,5 рядов. А в столовой вместо сосисок и пирожных брали суп с хлебом, тщательно пересчитывали полученную сдачу, не высовывались из окон, аплодируя вслед проходящей демонстрации.

После уроков мы шли на автобусную остановку целой толпой. Грызли семечки, ныряли в проходные дворы, распугивая диковатых уличных кошек, слушали бесконечный рассказ Диляры о еразах, нагло занявших соседнюю квартиру в обход многодетной семье коренных бакинцев. Вдруг кто-то остановился:

— Эрмяни!

Я оглянулась и заметила в дальнем конце двора у служебного входа в магазин женщину и мальчика, торопливо перебирающих груду картонных коробок. Диляра тоже притормозила:

– Коробки ищут, вещи хотят собирать. Сюда всё время армяне за коробками ходят. Смотри-смотри, какие большие берут!

Мы в упор уставились на женщину с мальчиком. Потащились за ними в противоположную от остановки сторону, громко обсуждая, что же те упакуют в подобранные коробки.

– Видеомагнитофон, наверное, – завистливо предположила Диляра, – цветной телевизор, сервизы, хрусталь, золото, бриллианты!

Мальчик, почувствовав неладное, начал оглядываться, хмурить брови, что-то шептать матери. А как только они ускорили шаги, Диляра на всю улицу заорала:

– Эрмяни! Эрмяни!!!

Тут же подхватили остальные: «Эрмяни-эрмяни-эрмяни!» Наши крики, не умещаясь в тесном переулке, выплескивались на проспект, привлекая внимание прохожих.

Мы не отставали ни на шаг, ржали на всю улицу, наблюдая, как неуклюже подпрыгивает мальчик, стараясь не наступить на развязавшиеся ботиночные шнурки, как выскальзывают из рук женщины подобранные коробки. Диляра назойливо толкала меня в бок, предлагая присоединиться к общему хору, по-дирижёрски взмахивала руками:

– Эр-Мя-Ни!!!

Мы почти бежали за женщиной с мальчиком. Свистели, пинали оброненные ими коробки. Неожиданно женщина резко остановилась у подъезда старого большого дома, распахнула дверь, за шиворот впихнула в проём сына, вбежала сама. Наши мальчишки тут же начали орать, дёргать на себя ручку, упираясь ногами в соседнюю створку. Дверь подалась, и в неширокую щель я увидела напряженное женское лицо. Перепуганное, отчаянное, с глубокой вертикальной морщиной у правой брови. Точно такой же, какая совсем недавно появилась на мамином лбу…

– Что, понравилось вчера? – Диляра пристроилась ко мне в столовской очереди, весело позвякивая монетками в кармане школьного фартука. – Ещё пойдешь сегодня?

Я отрицательно покачала головой и уставилась на мутноватую стеклянную витрину.

– Почему? – удивилась Диляра. – Хорошо ведь было, смешно?

Я сунула руки в карманы, до боли зажала в кулаке пятнадцатикопеечную монету:

– Они же тоже люди, а мы их… Представляешь, как им вчера было? А если у женщины сердце, давление? Или демонстрация бы мимо шла, услышала?

Диляра примирительно заулыбалась:

– Э, ладно да! Мы же понарошку, а не по-настоящему. Просто шутили. Что мы, дети, могли ей сделать?

Упрямство

дяди Армена

Тётя Шушаник почти каждое утро заходила к нам поплакать и потихоньку пожаловаться на несгибаемое упрямство дяди Армена. Без конца задавая мне, маме, Алиде один и тот же вопрос: «Зачем нужно обменивать большую квартиру в самом центре Баку на деревенскую хибару в армянском Ноемберяне, находящемся в двухстах километрах от Еревана?»

Всхлипывая, предсказывала свои и дяди Армена будущие болезни, которые обязательно появятся в непривычном горном климате. Потом, возвратившись домой, целыми днями бережно паковала книги, постельное бельё, зашивала в парусину тугой рулон ветхого пестрого ковра. Дядя Армен тем временем оформлял обмен, добывал справки, выписывался, доставал контейнер для перевозки вещей.

Однажды утром, уходя в школу, я застала загрузку контейнера, большого грузовика с коричневым железным ящиком вместо кузова. Тетя Шушаник сосредоточенно и тревожно сверяла со списком номера нагроможденных во дворе коробок, то и дело умоляюще шептала дяде Армену «не светиться» около контейнера, скороговоркой желала здоровья трём молодым «еразам», молча таскающим тюки, рулоны, коробки.

Стоящий рядом с тетей Шушаник седой «ераз» в десятый раз рассказывал, как ухаживать за абрикосовыми деревьями вокруг дома в Ноемберяне, где брать известку для ежегодной побелки потолков, каким ключом отпирать ворота, погреб, подвал, дом. Бурые растрескавшиеся пальцы старика бережно и ласково перебирали массивную связку ключей, а тётя Шушаник то и дело поправляла на среднем пальце серебристое колечко с висящим на нём английским ключом.

На следующий день тётя Шушаник ходила по соседям, грустно вручая каждой семье прощальные подарки. Нам досталось несколько новых эмалированных кастрюль и льняная скатерть с хрупкой пожелтевшей этикеткой.

– Алиде для будущего приданого, – горько вздохнув, объяснила она. Ведь уже через несколько часов они с дядей Арменом навсегда уедут «в этот проклятый Ноемберян…» И, пожелав Алиде хорошего жениха, собралась в соседний охотничий магазин за подходящей коробкой для упаковки кофейного сервиза.

— Ты что, Шушаник?! – испугалась тётя Нина. — По этим коробкам националисты в два счета армян на улице вычисляют. Правда, Валида?

Тётя Валида кивнула и рассказала про свою армянскую портниху, которую на днях до полусмерти избили неподалеку от канцелярского магазина.

— Аллаха шукур (слава Аллаху — азерб), хоть сын успел убежать, хоть ребёнок целый. А она так и осталась на этих коробках лежать.

Я испуганно подалась вперёд:

— Какой канцелярский? Тот, который рядом с моей школой?

Тётя Валида отрицательно по

качала головой:

— Нет, на Кецховели.

Я облегченно вздохнула и полезла по ветхой лестнице на общий дворовой чердак, на который несколько лет назад тётя Фира закинула пару хороших коробок из-под финского сливочного масла.

(Окончание следует)

Подготовила

Лилит ЕПРЕМЯН

Комментарии

Очень хочется почитать продолжение.

И мне тоже хочется прочитать продолжение.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image