Газета “Коммунист”, орган ЦК Компартии Армении… Казалось, о каком творчестве и верности профессии может идти речь, если каждое слово под контролем. Но, как всегда, очень многое зависит от личности. В данном случае от личности главного редактора Бориса Мкртчяна, который был для своего времени вполне свободным человеком. По крайней мере никто из сотрудников газеты не сомневался, что именно Б.М. (так называли его за глаза в редакции) является “хозяином в доме”. Его авторитет был бесспорный и за пределами редакции, в тех самых партийных органах, деятельность которых не принято было обсуждать, ее разрешалось лишь освещать, публикуя пространные отчеты со съездов, исполкомов и пр.

Главред был действительно мощной фигурой: крутой мужчина с усами, смотрел немного исподлобья, любил провоцировать вопросами, пробуждая в молодых сотрудниках интеллект, который, как ему казалось, вечно дремал. Он добивался от них абсолютной преданности профессии. И ведь добился же: все “выпускники” газеты “Коммунист” — это люди, состоявшиеся в профессии, их имена хорошо известны в журналистских кругах. Причем не только Армении…

“Борис Мкртчян 17 лет был спецкором по Армении одной из лучших тогда газет страны – «Известий». Став редактором газеты «Коммунист», он начал переносить сюда все «известинское», поднимать планку газеты до уровня «Известий»… Именно Борис Мкртчян осмелился придать “Коммунисту” новый облик столичной газеты. И это при том что Б.М. был членом ЦК, а “Коммунист” — органом ЦК КПА, — пишет в своих воспоминаниях академик РАЕН, доктор биологических наук Юрий Магакян. — Борис Мкртчян, обладая энциклопедическими знаниями, отлично разбирался в различных областях, помогал при решении сложных вопросов и, главное, был бескомпромиссен по отношению к разным проходимцам от науки. При всем том он был прекрасным другом, хлебосолом и… музыкантом-самоучкой. У него за столом всегда собиралось много друзей…”

За сегодняшним “столом” также собрались друзья и “воспитанники” Бориса Михайловича. Пусть далеко не все, но все же…

Особенно приятно, что своими воспоминаниями об отце поделился Эммануил Мкртчян…

Зорий БАЛАЯН,

публицист, писатель

“Когда не стало Бориса Михайловича, остановилось время”

В 60-е я работал врачом на Камчатке и одновременно корреспондентом «Литературной газеты». 4 октября 1968 года вышел мой небольшой материал «Камчатские записи», где в предисловии было несколько слов обо мне как враче. Как стало известно редакции, Тур Хейердал, узнав о «молодом советском землепроходце, который уже вдоволь поколесил по рекам и озерам Сибири, а также по прибрежным водам Тихого океана», сказал, что готов предложить ему место врача в экспедиции на папирусной лодке через Атлантику. Новость быстро дошла до Бориса Мкртчяна. Я никогда не забуду тот день, когда он позвонил мне и сказал, чтобы я срочно выезжал в Ереван. «Мы непременно должны встретиться с Виктором Амбарцумяном, без него – никак!», — говорил он. Выяснилось, что у Тура Хейердала была своя установка: все восемь членов экипажа должны быть из разных стран и разных национальностей, причем врач должен был быть именно из СССР. В Москве же решили, что врач непременно должен представлять Академию наук. Надо было как-то выиграть ситуацию. Борис Мкртчян действовал по своему плану. Я до этого никогда еще не был в Армении, а тут, буквально схваченный с трапа самолета, уже еду с ним в Бюракан за поддержкой к Виктору Амазасповичу. Выслушав все «за» и «против», В.Амбарцумян немедля сообщил, что завтра же утром летим в Москву — и не к кому-нибудь, а к самому Мстиславу Келдышу (президент Академии наук СССР —Ред.). По просьбе Мкртчяна, оставшегося в Ереване, я держал его в курсе всего происходящего. И вот, попивая чаи в кабинете Келдыша, мы представляем ему сложившуюся ситуацию. А он вдруг спокойно констатирует, обращаясь к Амбарцумяну: «Виктор Амазаспович, дорогой, разве вы не знаете, что такие вопросы решаются исключительно на 3-м этаже? (3-й этаж принадлежал КГБ. – Ред.)». Амбарцумян был уверен, что при его-то авторитете и статусе ученого с мировым именем ничего не значит мнение какого-то там кагэбэшника. Но когда мы спустились этажом ниже и вошли в означенный кабинет, то поняли: КГБ обо всем уже известно. Кагэбэшник с тупой надменностью, смотря прямо в лицо Амбарцумяна, “поинтересовался”, дескать, неужели вы не знали, что если собирается международная команда, то от нашей страны должен быть русский. В ответ Виктор Амазаспович откровенно выругался матом на армянском. Я не мог удержаться от смеха (это потом я узнал, что Амбарцумян никогда не позволял себе ругаться подобным образом). А тут он просто не выдержал. Обо всем этом я рассказал Борису Михайловичу, который встречал нас уже в ереванском аэропорту. И вот тут проявилась его мудрость. Узнав, что вместо меня отправится в морское путешествие Юрий Сенкевич, он посоветовал мне не терять его из виду и подружиться с ним. И это действительно произошло, за что я очень признателен Борису Мкртчяну. А с Борисом Михайловичем после этих событий мы уже не прерывали связи: он печатался в «Неделе», мы постоянно переписывались. Когда в начале 1974 года он стал во главе «Коммуниста», наши встречи участились. Мы подолгу обсуждали материалы и темы для публикаций. И если я обычно писал для российской прессы, то, общаясь с Мкртчяном, я проник в такие глубины армянской действительности, что теперь все мои мысли были обращены к родине.

Потом началось Карабахское движение. Мой кабинет превратился в штаб-квартиру, где собирались подписи из Нахичевана и Карабаха – война тогда еще не началась, но движение уже было. Мы посылали письма в ЦК партии – написали семь писем, и все редактировал Борис. Делал он это блестяще. А когда началась война, мы с ним постоянно были на телефоне: «горячие» вести поступали в «Коммунист» прямо из первых рук. В 1992 году наша армия взяла Шуши, и первое, что я сделал, сообщил об этом главреду «Коммуниста». Но на Шуши все не закончилось — война продолжалась на других направлениях. Три безумных дня наши удерживали позиции, и, кстати, всем этим руководил нынешний президент Серж Саргсян, который, должно быть, из скромности после войны не стал говорить о событиях тех дней.

…Я признался Борису, что все время делаю заметки и, скорее всего, по окончании войны напишу книгу. Тогда он мне предложил освещать происходящие события по ходу войны. Фактически книга еще не была опубликована, но в каждом номере «Коммуниста» изо дня в день выходил полосной материал о карабахских событиях.

Когда не стало Бориса Михайловича, остановилась и публикация. Остановилось время…

Воспоминания о Борисе Мкртчяне складываются в удивительную, неповторимую мозаику. Он был уникальным в своем роде – его нельзя было сравнивать ни с каким писателем, ни с каким журналистом, ни с каким-либо руководителем. Иронически относясь к партийным деятелям и к тому, что происходило вокруг, он очень хорошо чувствовал реальность, понимал, что никуда не денешься – государство такое. Он всегда говорил: «Да, я за социализм, но социализм без Сталина», и делал все возможное как публицист, как первоклассный журналист, чтобы изменить жизнь к лучшему. Особенно ценил он публицистику. Жанр этот он помещал не просто между литературой и журналистикой, публицистика уже была для него литературой.

Помнится, я написал материал для «Литературной газеты» — посвящен он был проблеме Севана. Это было время, когда Севан активно загрязнялся, была угроза его высыхания… Борис Михайлович, как всегда, отредактировал материал и даже название придумал меткое – «Севан в беде». Статья была опубликована в “литературке”, а после — перепечатана в «Коммунисте». Резонанс, как и следовало ожидать, был сильный: политбюро отреагировало, комиссия включилась в дело.

…Он очень хорошо относился к спортсменам, понимая, что от них зависит честь республики. Помню однажды, когда наш штангист Юрий Варданян побил свой рекорд — установил сразу 5 рекордов, я ворвался в его кабинет и сообщил радостную новость. Борис Михайлович готов был от радости плакать. Он тут же достал коньяк и мы выпили за здравие нашего спортсмена (у него всегда была припрятана бутылка на торжественные случаи. Хотя он предпочитал карабахскую тутовую водку)…

Флора НАШКАРЯН,

главный редактор газеты

«Голос Ар мении»

«…Пойдешь в отпуск, но только после того, как сделаешь статью о лошадях»

В свое время Борис Мкртчян был корреспондентом «Известий» по науке, бывал в очень разных странах, видел очень много научных производств. Он читал огромное количество литературы по разным сферам науки и техники и умел продвигать темы научно-технического профиля. И, надо сказать, его подвижническая линия в журналистике сыграла немалую роль в этой области в Армении. Не случайно наша газета уже тогда пользовалась достаточно серьезным авторитетом. Он непременно брал нас, корреспондентов, в разные командировки, особенно районные. Мы только присутствовали и наблюдали за тем, как он общается, какие вопросы задает в зависимости от темы и событий. Это всегда были «мастер-классы» по выявлению темы, по выявлению разных аспектов внутри этих тем. Мы учились, как работать с людьми самого разного уровня и толка.

Он прекрасно знал каждого из нас, знал, на что мы способны. Я, наверное, поменяла с десяток отделов в редакции, и в этом был свой смысл. Борис Михайлович переводил сотрудников из одного отдела в другой, и таким образом способствовал тому, чтобы мы не замыкались на какой-нибудь одной теме и не создавали каких-то шаблонных подходов.

…Мне как-то срочно надо было уйти в отпуск. Борис Михайлович очень доброжелательно говорил, что сегодня-завтра подпишет мое заявление, но все тянул, не подписывал. Тогда я была заведующей отделом капитального строительства. И вдруг долгожданный звонок главреда — я вся на крыльях бегу к нему в кабинет, предчувствуя долгожданный отдых. Я знала, что долгов у меня нет — все, что могла, я сделала, обеспечив редакцию материалами на недели вперед. Посмотрев на меня исподлобья, поверх очков, Борис Михайлович говорит: «Знаешь, ты, конечно же, пойдешь в отпуск, но только после того, как сделаешь статью о лошадях»… «Причем здесь я? Почему выбор пал именно на меня, когда есть люди, прекрасно осведомленные в этом деле?», — пыталась я возразить. При этом надо учесть, что я в жизни не писала даже и пяти строк ни о животноводстве, ни о сельском хозяйстве, ни о какой-либо другой, близкой к этому сфере. К тому же у нас были достаточно сильные корреспонденты в отделе сельского хозяйства, которые прекрасно знали возможности всей нашей республики — прекрасно знали и по деревням, и по районам, и чуть ли не по отдельным животноводам все, что происходило в нашей стране. Мне было по-настоящему досадно и обидно. «Ты – журналист, и ты должна сделать этот материал!» — твердо сказал он. Вдобавок Борис Михайлович подчеркнул, что его очень интересует станция случек в Абовяновском районе. «Зачем нужно жечь бензин на селе, если можно использовать лошадь? Почему мы, в конце концов, забыли это верное, замечательное и красивое животное?» — забросал он меня вопросами.

«У нас есть Ддмашенский конный завод, есть Абовяновская станция случек. Узнай, почему они этим не занимаются, да еще учти, что в селе Веселое в Калининском районе есть много лошадей. Поезжай, посмотри на все это своими глазами, изучи проблему, выясни, как там обстоят дела, а затем напиши материал, и я даю тебе слово, что ты после этого непременно поедешь в отпуск», — заключил главред. Когда Борис Михайлович, фактически сыграв на моем самолюбии, подчеркнул, что я все-таки журналист, я поняла, что теперь чего бы это мне ни стоило, я напишу этот материал о лошадях. И к чертям капитальное строительство и монолитный бетон, дизельная сварка и прочее, прочее! Журналистская злость обуяла меня. На следующее же утро я выехала в Калинино. Я действительно побывала в Абовяновском районе на станции случек, побывала и на Ддмашенском конном заводе, который поставлял необыкновенной красоты ахалцыхских скакунов. Я ехала в Калинино, останавливаясь в каждой деревушке, общалась с сельчанами, говорила с председателями сельсовета, ходила озверевшая по каким-то полям… Но я смогла выяснить проблему. Все эти дни я провела в глубоком гневе – я дала сама себе установку – написать не просто материал, а блестящий материал! Четыре дня потратила на то, чтобы выяснить что к чему, и в понедельник утром я положила ему на стол очень большую, по моим меркам, статью, которая называлась «Догоните лошадь!» Да, я была чрезвычайно довольна собой. А когда встретилась с Борисом Михайловичем, спросила его: «Вы будете ее сегодня читать?» Он очень просто ответил: “Я не сомневаюсь, что она написана очень хорошо, и непременно ее прочту”. Я не сдавалась: «Мне ждать, когда вы ее прочтете или сдать билет на самолет?» «Нет-нет, ты поезжай», — сказал он.

Я уехала. За все время отпуска я думала о том, как же я смогла преодолеть себя и написать столь необычный материал. Мое тщеславие было удовлетворено. Вернувшись из отпуска, я пошла на очередную планерку. После планерки он попросил меня остаться. Я поинтересовалась, почему не была опубликована моя статья – что, непригодная? «Я не стал читать ее без тебя, — ответил главред, — а вдруг у меня возникнут вопросы к автору?»… Он поставил этот материал без единой правки. Позже я все же спросила его — почему..? «А я хотел посмотреть, на что ты способна», — был ответ. Стало ясно, что Борис Михайлович хотел поставить меня в такие условия, чтобы я вся выложилась в этом материале, чтобы сама убедилась в том, на что я действительно способна.

…Когда он был уже болен, все равно ходил на работу. Как-то ему стало нехорошо. Мы договорились, что он на такси поедет в институт, где его обследуют. Такси уже подъехало, а он и не думал вставать. Я говорю ему: «Борис Михайлович, машина ждет, и врач ждет» А он спокойно так мне отвечает: «Ты не видишь, я вычитываю материал». Я пообещала, что вычитаю за него материал и сделаю все, что нужно – ведь это был уже написанный и набранный текст. «Я не привык сдавать материал нечитанным», — только и ответил он…

Вардан АЛОЯН,

шеф-редактор газеты

“Комсомольская правда в Армении”

“Он умел прощать — особенно талантливых”

Что скрывать, благодаря Борису Михайловичу почти все его корреспонденты стали известными в журналистике людьми. Он учил нас, возился с нами, — каждое общение с ним обогащало, наполняло нас.

Он был суров, но справедлив. Чувствовал ответственность за нас, и всякий раз, когда его вызывали на «ковер» в ЦК из-за очередной «острой» публикации, он возвращался в редакцию, еле сдерживая злость. Но при этом никогда не срывался на нас. Он понимал — раз подписал материал, значит вся ответственность за публикацию лежит на нем.

Борис Михайлович не только защищал нас, но и выручал, порой даже из нелепейших ситуаций. Такая история: раз в ресторане «Севан» наши ребята выпили и подрались, что-то не поделив с тамошней «авторитетной» шпаной. Позвонили из милиции. Борис Михайлович быстро утряс этот конфликт, забрал ребят и пообещал в участке, что проведет с молодежью воспитательную работу. Однако не было ни назиданий, ни укоров – смущение молодых было нагляднее любой разъяснительной беседы.

Борис Мкртчян был еще и членом правления «Народного контроля» — была тогда такая «карающая» организация. Так вот кто-то что-то там натворил и «блюстители порядка» стали обсуждать, какой вердикт вынести нарушителю. Один предложил дать выговор, другой – ужесточить наказание до «строгого выговора», третий — выгнать с работы. А теперь представьте картинку: Борис Михайлович медленно, подкручивая усы, изрекает: «Расстрелять его!» После этого карающая организация на полном серьезе решает, что уволить с работы будет самым гуманным решением.

А еще он был необыкновенно великодушен, умел прощать. Особенно талантливых. Помнится, редакция наша готовилась к Новому году. Всеми нами любимый фотограф – Миша Калантар – завозился с фотографиями. Молодежь отдела писем и фельетонов, которая уже сдала все свои материалы, настроилась встречать Новый год. Калантару предложили оставить работу, сначала выпить и поздравить коллег с предстоящим праздником. Кто бы мог подумать, что Миша так напьется, что ненароком порвет все фотографии, готовящиеся в номер. Когда начальник отдела иллюстрации завопил: «Где фото?!», Калантар онемел и вмиг отрезвел от ужаса. Из-за уничтоженных фотографий всей редакцией еле успели домой к праздничному столу, чуть ли не с боем курантов. Но Борис Михайлович Мишу простил и не держал на него зла.

…Он был особо галантен с женщинами, но не отказывал себе в удовольствии с ними и поюморить. Как-то на 8 марта профсоюз решил сделать подарки нашим женщинам и скупил – весьма удачно — дефицитное в те годы импортное нижнее белье — женские трусики. Шеф должен был раздать подарки женщинам. Это надо было видеть, в какое шоу он превратил эту церемонию дарения. Все было уложено в компактные симпатичные упаковки и главред перед тем, как преподнести подарок, с поддельным вниманием примерял содержимое пакетиков к помирающим со смеху женщинам. И не было здесь никакой пошлости — искрящийся юмор и бесконечная доброта объединяли и сплачивали коллектив.

Эммануил МКРТЧЯН,

гендиректор АрмИнфо

“Мы очень трепетно относились к мнению отца”

Отец был категорически против того, чтобы я поступал на журналистику. Позже я убедился в правоте этой позиции. Он говорил, что не бывает такой специальности, как журналистика. Журналистика – это в первую очередь ремесло и для того, чтобы овладеть этим ремеслом, надо получить специальность, овладеть фундаментальными знаниями в той или иной области. Стало быть, ты можешь стать отличным журналистом-международником, если овладел премудростями исторической науки или хорошо разбираешься в международных отношениях, в истории и логике этих отношений. Ты можешь стать хорошим публицистом, но без фундаментальных навыков литератора, филолога достичь этого очень трудно. Если же ты хочешь быть популяризатором науки и заниматься научной журналистикой, тебе надо знать, чем «дышит» наука, что такое научное познание, из чего оно складывается. Может поэтому отец не терпел «дилетантизма» в журналистике. А вот чтобы овладеть журналистским ремеслом, ко всему сказанному надо обладать такими дополнительными качествами, как цепкость ума, любознательность, настырность и немножечко, как он говорил, надо быть циником.

Отец любил соригинальничать и, надо признать, не все адекватно это воспринимали. Это был этакий английский юмор, который мало кому до конца был понятен. Как человек самодостаточный, внутренне свободный, он любил всегда высказывать свое мнение открыто и ясно, в отличие от представителей армянской партократии, и тогдашней, и особенно сегодняшней, которые, как правило, бывают зациклены на внешних формальных проявлениях. Эти люди как хамелеоны, в зависимости от коньюнктуры, приобретали нужный окрас. Отец этого себе никогда не позволял. Он был прост в общении, очень деликатен. Такая деталь: отец, наверное, один из немногих влиятельных руководителей советской Армении, кто принципиально не садился на заднее сиденье служебной «Волги», считая такое поведение дурным вкусом и проявлением ущербности. Отец непременно усаживался рядом с шофером и заводил с ним разговор на разные темы. Он говорил: «Многие люди, к сожалению, не могут преодолеть жизненные соблазны, то ли неграмотны, то ли не так воспитаны». А еще он говорил, что человек по жизни должен уметь противостоять трем основным испытаниям: испытание властью, испытание деньгами и испытание женщинами. Таковым было его жизненное кредо.

Будучи членом ЦК, коммунистом, хоть и не догматом, которым был до конца жизни, он оставался принципиальным и неподкупным. Мы, сыновья его, заряжались его принципами, его свободой. Отец позволял нам дома слушать «Голос Америки» и радио «Свобода». Очень часто вечером мы с братом включали у себя в комнате дециметровый приемник и сквозь «глушилки» вслушивались в слова еврейских дикторов «вражеских голосов». Единственное, что он делал, это просил нас не будить соседей, плотно закрывал дверь в нашу спальню и удалялся. Он понимал, что тем самым мы познаем мир, расширяем свою эрудицию, знания, удовлетворяем свое естественное любопытство о том, как там живут за кордоном, кто такой Солженицын, что он писал, почему отпустили на запад Сахарова, что натворил Щаранский… Как-то в застольной речи, когда его спросили о том, как он воспитывает своих сыновей, отец сказал: «Сыновей своих воспитывать я и не собираюсь. Да и что значит — воспитывать? Разделяют они мои принципы – отлично, не разделяют – пусть ищут свои»… При этом мы несколько стушевывались, как бы стеснялись отца. Так, мой брат, которому было аж за тридцать, не курил при отце, не говоря уже обо мне. Мы слишком трепетно относились к его мнению, чтобы позволить хотя бы толику недовольства с его стороны.

Он старался выслушивать мнения всех – в редакцию к нему ходили толпами. Мог потратить огромное количество времени на то, чтобы растолковать человеку свою правду. Разумеется, были те, кто порой пользовался этим. Вообще его добротой пользовались очень часто. Он знал это, понимал. «Делай добро и бросай его в воду» повторял он армянскую пословицу и не ждал благодарности. Сам процесс помощи даже малознакомому человеку, казалось, придавал ему дополнительных жизненных сил, приносил большое жизненное удовлетворение. Но, не дай Бог, если он чувствовал фальшь или вранье – он мог изничтожить человека враз. Но при этом он никогда не обижал визави, даже не упрекал. Да, высмеивал и порой даже мог пустить в ход «вкусный» русский мат. Но мат его при этом был «классическим», безобидным. Даже если вопрос был серьезный и были серьезные киксы, он ни за что не обижал людей всерьез. Он их по-своему воспитывал. Его крайне раздражало, когда люди поверхностно и эмоционально судили о чем-то. Может потому, что сам был человеком энциклопедических знаний и терпеть не мог серость. Я не прочел, наверное, и сотую часть тех книг, которые прочел он в свое время. У него был не только широкий взгляд на вещи, огромный кругозор, но и сумасшедшая интуиция. Отец умел красиво и убедительно говорить. Мог и успокоить мудрым словом. И люди к нему тянулись. Когда он что-либо говорил за нашим огромным домашним столом, все замолкали и слушали. А приходило к нам достаточно много народу: наши родственники, некоторые из которых после его смерти вдруг нечаянно растворились, его друзья, которыми он очень дорожил, многочисленные знакомые…

Помнится, когда в Ереван хлынула волна беженцев, отец бесперебойно звонил в разные инстанции, требуя, чтобы эти семьи разместили хотя бы в пустующих подвальных помещениях, коих в городе было немало. Благодаря отцу несколько десятков ереванских подвалов было выделено тогда беженцам из Азербайджана. А у нас два года жил его однокашник, с которым он вообще не общался лет 30. У человека этого в Армении не было никого из родственников, вообще не было близких нигде, он на пароме через Красноводск бежал сюда, нашел отца и поселился у нас.

Отец все время уделял работе, да и работа была чертовски ответственной. Он приходил домой, ужинал и вновь включался в работу. Газета уходила в типографию, шофер привозил гранки, над которыми он вновь работал. Тут-то я у него и научился тому, как можно и нужно «сладко» ругаться.

Когда появились внуки, он сильно изменился. Стал еще добрее, что ли, мягче. Он их обожал всех – пятерых. Девочек в прямом смысле сажал себе на шею, особенно когда занимался своим еще одним любимым делом – играл на рояле. Не зная нот, он сочинял музыку и сам напевал ее. Он играл все, кроме классики. Написал он и песню, посвященную родному Карабаху. Я храню ее запись в домашнем архиве…

На снимках: Борис Мкртчян с матерью и супругой; с сыновьями Багратом и Мануком; “Коммунист” читали даже в рабочий полдень.

Подготовила к печати Кари Амирханян