110 лет назад, в 1908 году, был издан ценнейший фундаментальный труд – Грамматика древнеармянского языка грабара — выдающегося востоковеда рубежа XIX и XX вв. Николая МАРРА. Он внес огромный вклад в историю, археологию и этнографию Армении и Грузии. Мы, армяне, также обязаны Марру за многолетнее фундаментальное изучение Ани – средневековой столицы Армении. Обладая блестящими лингвистическими способностями, Николай Марр после Октябрьской революции решил совершить революцию в науке о языке. Он создал свою знаменитую яфетическую теорию, вокруг которой в СССР разгорелись нешуточные и не всегда научные страсти, подогреваемые вождем. Сталин вначале чрезмерно вознес своего фаворита, потом сам же низверг его. Но дело прошлое. Как бы ни было, Марр развил и обогатил мировое языкознание. Об ученом, его теории, об армянских оппонентах Марра рассказал публицист Рой Медведев в недавно переизданной книге «Неизвестный Сталин». Предлагаем отрывок из книги.

Отец яфетической школы

…Николай Марр, наполовину шотландец, наполовину грузин, выросший в грузинской среде в г.Кутаиси, еще в юности обнаружил исключительные лингвистические способности. Он владел двумя десятками языков и уже студентом выступил с рядом статей об особенностях грузинского языка. Позднее он изучал происхождение армянского языка и руководил раскопками в Армении, которые дали значительные научные результаты. Еще в самом начале века Марра считали не только одним из ведущих российских филологов, но и крупнейшим из российских археологов — кавказоведов и востоковедов. В 1912 году он был избран академиком Российской Академии наук.

Идеи Марра в области языкознания всегда были крайне парадоксальны, но именно это принесло ему известность. Марр утверждал, например, что грузинский и армянский языки являются родственными, что русский язык ближе к грузинскому, чем к украинскому, что язык горных сванов Кавказа породил путем лингвистического взрыва немецкий язык, что языки с разным происхождением могут скрещиваться, давая жизнь новым языкам, и т.п.

Основную рекламу Марру в 1920-е годы создавали отнюдь не лингвисты. Народный комиссар просвещения А.Луначарский, изучавший в Цюрихском университете естествознание и философию, публично назвал Марра “величайшим филологом нашего Союза” и даже “самым великим из ныне живущих в мире филологов”. Не думаю, что Луначарский понимал “яфетическую теорию” Марра (по имени одного из сыновей библейского Ноя — Яфета). Но Марр был одним из немногих крупных ученых, поддержавших большевиков в октябре 1917 года. Он даже стал тогда членом Петроградского Совета и председателем Центрального совета научных работников.

До конца 1920-х годов авторитет Марра не слишком сильно мешал развитию других направлений языкознания в СССР. Только в 1928 году в его статьях появились цитаты из работ Маркса и Энгельса, а также термины “буржуазный” и “пролетарский” применительно к языкознанию. Академик Марр заявил, что приступает к углубленному изучению трудов Маркса, Энгельса и Ленина. Как и следовало ожидать, соединение языкознания с марксизмом позволило Марру делать одно за другим открытия в науке. Он объявил, например, что язык есть не что иное, как надстройка над экономическим базисом, и, следовательно, имеет классовый характер. Социальные революции ведут к скачкам в развитии языка, а новые социальные формы жизни создают и новый язык. Влиятельные тогда партийные идеологи охотно приняли теорию Марра в “железный инвентарь материалистического понимания истории”, ибо на “диалектических построениях Марра лежит явный отблеск коммунистического идеала”, Сталин также обратил внимание на Марра. На XVI съезде ВКП( б) в 1930 году именно Марр выступил с приветствием от имени советских ученых. Сразу же после съезда Марр был принят в члены партии, а через год он стал членом ВЦИК, одного из высших органов советской власти в то время.

Объявление “нового учения о языке” марксизмом в языкознании делало оппонентов Марра уже не критиками марризма, который они называли между собой маразмом, а противниками марксизма-ленинизма, что даже в начале 1930-х годов было небезопасно. Награждение Марра самым почетным в то время орденом Ленина означало официальное признание его теорий единственно правильным учением в области языкознания. Книги и статьи ученых из других научных школ оценивались теперь не только как “идеализм”, но как “научная контрабанда”, “враждебные построения”, “вредительство в науке”, “социал-фашизм” и даже как “троцкизм в языкознании”.

По свидетельству историка Б.Илизарова, в самом начале 1932 года Марр обратился к Сталину с просьбой об аудиенции. Вероятно, он хотел закрепить за собой роль “малого” вождя в языкознании. Сталин вежливо отказал Марру в немедленном приеме, сославшись на занятость. Так и не дождавшись встречи со Сталиным, академик Н.Марр умер в 1934 году в возрасте 70 лет.

Репрессии 1937-1938 годов привели к аресту и гибели многих противников Марра. Обстановка в языкознании изменилась в 1939 году, когда в Москву вернулся из ссылки известный советский лингвист, автор многих учебников для высшей школы и один из авторов “Толкового словаря русского языка”, профессор Виктор Виноградов.

В течение 1939-1948 годов лингвисты могли работать относительно спокойно, хотя от них требовалось все же формальное признание постулатов “великого” Марра. Главным истолкователем “нового учения о языке” и яфетической школы стал Иван Мещанинов, который не имел ни авторитета, ни связей, ни амбиций своего учителя. Новый лидер советского языкознания только в 1932 году стал академиком, и ему приходилось соблюдать осторожность и умеренность. Положение изменилось в 1948 году. Печально известная сессия ВАСХНИЛ положила начало погромной кампании не только в биологии, но и в других науках. Кроме борьбы с “буржуазным идеализмом”, в это же время проводилась самая решительная борьба против космополитизма, а также против “преклонения перед иностранными авторитетами”. В этой обстановке многие из марристов стали подталкивать Мещанинова на борьбу против противников Марра и за полную монополию “нового учения”.

Начало борьбы против “антимарристов” положило заседание ученого совета Института языка и мышления им.Н.Марра и Ленинградского отделения русского языка АН СССР. Основной доклад сделал здесь Мещанинов. Он обрушился на реакционных языковедов, которые продолжают “отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики”. В список “идеалистов” попали не только такие крупные столичные лингвисты, как А.Реформатский, но и многие кавказские языковеды.

Весной 1949 года решения Института языка и мышления были поддержаны руководством Академии наук. Ее президиум на специальном заседании обсудил положение “на лингвистическом фронте” и принял постановление: считать “новое учение” академика Марра единственной материалистической марксистской теорией о языке.

Марристы и антимарристы

Наступление марристов почти не встретило сопротивления в самом Ленинграде, где находился центр “нового учения”, однако оно возникло в Москве, где сложилась очень сильная группа лингвистов и филологов. Но самое сильное сопротивление наступлению марристов возникло на Кавказе, где работали богатые талантами коллективы лингвистов, не разделяющих примитивных теорий Марра.

В Армении ведущим языковедом был Рачия Ачарян, которого считали основоположником армянского языкознания. В молодые годы Ачарян был знаком с Марром и даже пользовался его покровительством. Однако, начав самостоятельные исследования, Ачарян стал критиковать догмы яфетической теории, и еще в 1915 году Марр грубо отверг работы Ачаряна, которым якобы “нет места в серьезном научном деле”. Между тем Ачарян получил образование в двух европейских университетах и был академиком не только Армянской, но и Чехословацкой академий. Многотомные работы Ачаряна: “Армянский этимологический словарь”, “Армянский словарь диалектов”, “Армянский словарь собственных имен”, “История армянской литературы” — были уникальными изданиями. Не имела, видимо, аналогов и его “Полная грамматика армянского языка в сравнении с 562 языками”. Этот четырехтомный труд пришлось издавать литографским способом, так как автор использовал в нем слова и выражения и из таких языков, для которых не имелось шрифтов ни в одной из типографий Кавказа. В конце 1940-х годов Ачарян был более известным ученым в мире лингвистов, чем Марр или Мещанинов. Но Ачарян был уже стар и болен. Ведущую роль на кафедрах Армении играли его ученики и соратники, среди которых выделялся академик Армянской Академии наук Григор Капанцян.

Наступление марристов в Армении оказалось относительно успешным. Они не пользовались авторитетом в республике, но их претензии были поддержаны идеологическими службами ЦК ВКП(б). Это обстоятельство оказалось решающим и для первого секретаря ЦК КП(б) Армении Георгия Арутинова. Ачарян и Капанцян были сняты со своих постов, началось изгнание их сторонников из Ереванского университета и Института языка Армении.

Иначе сложились дела в Грузии, где ведущим языковедом считался академик Грузинской АН Арнольд Чикобава, автор ряда словарей грузинского языка и крупный специалист по структуре и истории кавказских языков. Он также не являлся последователем Марра. Этот энергичный и талантливый 52-летний ученый успешно преподавал в Тбилисском университете и имел много друзей не только в научной среде, но и среди партийного актива республики. Добрые отношения связывали его с первым секретарем ЦК КП(б) Грузии Кандидом Чарквиани. Чарквиани взял под защиту Чикобаву в самой Грузии и убедил его написать доклад-жалобу Сталину. Но Чарквиани был опытным в таких делах человеком, к докладу Чикобавы он приложил обширную собственную записку, которую он составил совместно с самим Чикобавой. Эта записка содержала и ряд политических обвинений, которые не могли не привлечь внимания Сталина. Она была датирована 27 декабря 1949 года, и уже через несколько дней как доклад Чикобавы, так и записка Чарквиани легли на стол Сталина.

Сталин внимательно прочел полученные им материалы и был удивлен, что крупные повороты в целой науке происходят без его ведома. Его раздражало, что Академия наук без его согласия и одобрения объявила “новое учение” Марра “единственной материалистической марксистской теорией языка”.

Уже давно Сталин, которого называли величайшим теоретиком и корифеем марксизма, не выступал публично как теоретик. Новых и острых проблем возникало немало: в экономике, в мировом коммунистическом движении, в общественной жизни социалистических стран, в мировой политике. Все знали, конечно, что Сталин лично одобрил доклад Трофима Лысенко на сессии ВАСХНИЛ, но это была биология, и Сталин воздержался от открытых высказываний в столь специальной области. Языкознание было ближе к кругу интересов Сталина.

Сталин в первую очередь очень внимательно просмотрел том 65 в первом издании Большой советской энциклопедии, где имелись такие статьи, как “Язык”, “Языкознание”, “Яфетическая теория”, “Яфетические языки”. Этот том вышел в свет в 1931 году, и все главные материалы по языкознанию или языковедению были написаны здесь сторонниками Марра. Сталин читал быстро, и чуть ли не ежедневно на столе в его кабинете в Кунцево появлялась новая стопка книг по языкознанию. “И чего только не приходится читать товарищу Сталину”, — говорил своим друзьям Иван Исаков, адмирал флота и начальник Главного штаба МВФ, которого Сталин вызывал к себе для доклада в конце марта 1950 года.

В начале апреля 1950 года Чикобаву предупредили о поездке в Москву для встречи с секретарями ЦК. Встреча была назначена на 10 апреля. Вечером этого дня Чикобаву, Чарквиани и еще трех руководителей Грузии привезли в загородную резиденцию генсека в Кунцево, где их встретили не секретари ЦК, а сам Сталин. Беседа началась в 9 часов вечера. Сталин высказал вначале несколько замечаний и пожеланий по поводу “Толкового словаря грузинского языка”, первый том которого только что вышел в свет под редакцией Чикобавы.

Книга лежала на столе у Сталина, и было видно, что он внимательно знакомился с этим словарем. После этого перешли к “новому учению о языке”. Сталин спросил, кто из ученых в Москве и Ленинграде является противником учения Марра. Чикобава рассказал об академике Виноградове, который испытывал сильное давление. Услышав, что в Армении сняты со своих постов академики Ачарян и Капанцян, Сталин попросил связать его с Ереваном. Состоялся следующий диалог:

Сталин: Товарищ Арутинов, работают у вас в республике такие люди — Ачарян и Капанцян?

Арутинов: Да, товарищ Сталин, у нас такие люди есть, но они сейчас не работают, их сняли с постов.

Сталин: А кто они такие?

Арутинов: Они ученые, академики…

Сталин: А я думал бухгалтера, в одном месте снимут, в другом устроятся. Поторопились, товарищ Арутинов, поторопились.

И Сталин повесил трубку, не прощаясь. Смертельно напуганный Арутинов вызвал своих помощников и заведующего отделом науки. Больного Ачаряна решили не беспокоить, а за Капанцяном послали машину. Ученого разбудили, успокоили (он мог подумать, что это арест) и повезли в ЦК КП Армении. Арутинов объявил опальному профессору, что он назначается директором Института языка Армянской ССР. “Неужели вы не могли подождать с этой новостью до утра”, — ответил невыспавшийся Капанцян.

Между тем беседа Сталина с Чикобавой подходила к концу. Неожиданно Сталин предложил собеседнику написать статью в “Правде” по проблемам языкознания. “А газета напечатает?” — спросил еще не вполне понимавший ситуацию ученый. “Вы напишите, посмотрим. Если подойдет, то напечатает”, — ответил Сталин.

Статья была готова через неделю, и текст ее снова попал на стол Сталина.

Чикобава еще дважды беседовал со Сталиным и несколько раз переделывал свою статью по замечаниям и советам вождя. 6 мая 1950 года Сталин собственноручно написал письмо “т.т. Берия, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Молотову, Хрущеву”. В письме говорилось: “Рассылая статью тов.Чикобава “О некоторых вопросах советского языкознания”, считаю необходимым сказать несколько слов о нынешнем положении дел в советском языкознании. Советское языкознание переживает тяжелое положение. Все ответственные посты в области языкознания заняты сторонниками и поклонниками Марра. Эти последние отстаивают чуть ли не каждую строчку, каждую букву произведений Марра. Ученых, в чем-либо несогласных с Марром, снимают с постов и лишают возможности высказать свое мнение по вопросам языкознания. Из языковедения изгнана критика, самокритика. Между тем нужно сказать, что в произведениях Марра имеются не только правильные, но и неправильные положения, грубые ошибки, без преодоления которых невозможно двигать дальше советское языкознание. Понятно, что отсутствие критики и самокритики создает застой в развитии советского языкознания. Необходимо ввиду этого, скажем, на страницах “Правды” открыть свободную дискуссию по вопросам языкознания, которая могла бы расчистить атмосферу и дать правильное направление советской лингвистической мысли. Статья тов.Чикобавы является полемической. Я думаю, что она могла бы быть использована как одна из дискуссионных статей. Можно было бы дать “Правде” по одному вкладному листу в неделю с тем, чтобы лист был использован для помещения дискуссионных статей по языкознанию.

И.Сталин. 6 мая 1950 г.”

Статья Чикобавы была опубликована в “Правде” на вкладном листе 9 мая 1950 года с примечанием редакции — “публикуется в порядке обсуждения”. Это был день Победы, но он не был тогда выходным днем. Поскольку в статье содержалась резкая критика “нового учения о языке” и лично И.Мещанинова, тот получил предложение ответить. Мещанинов написал свою статью очень быстро. Она имела заголовок “За творческое развитие наследия академика Н.Я.Марра”. Редакция газеты отправила 15 мая статью Мещанинова Сталину с просьбой разрешить ее публикацию. Сталин не возражал, и газета напечатала статью 16 мая 1950 года. Так началась дискуссия по языкознанию, продолжавшаяся, правда, недолго. Все статьи печатались только в “Правде”; другие газеты не получили разрешения участвовать в дискуссии.

«Товарищ Сталин, вы большой ученый»

Статья Сталина “Относительно марксизма в языкознании” появилась в “Правде” 20 июня 1950 года. Я хорошо помню этот день. В Ленинградском университете шла экзаменационная сессия. Неожиданно все экзамены были прерваны, а преподавателей и студентов попросили спуститься в вестибюль здания, где имелись два больших громкоговорителя. Статью Сталина читал лучший диктор страны — Юрий Левитан, который в годы войны читал все приказы Верховного Главнокомандующего. Мы, студенты философского, исторического и экономического факультетов, слушали чтение статьи в полном молчании, напрягая внимание и память. Мы насторожились, когда Сталин сказал, что язык не является и не может быть надстройкой над экономическим базисом, что язык может жить, не слишком сильно меняясь, при разных надстройках и базисах. Мы усмехнулись, когда Сталин, оспаривая мнение о классовости языка, заметил: “Думают ли эти товарищи, что английские феодалы объяснялись с английским народом через переводчиков, что они не пользовались английским языком?” Мы вздрогнули, когда Сталин заявил о “касте руководителей, которых Мещанинов называет учениками Марра”. Мы хорошо запомнили слова Сталина о том, что Марр “не сумел стать марксистом, а был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма”. Мы радостно переглянулись, когда Сталин сказал, что “наука не может существовать без дискуссий”, что “в языкознании был установлен аракчеевский режим, который культивирует безответственность и поощряет бесчинства”. Этот режим надо ликвидировать.

На этом дискуссия кончилась. Мещанинов потерял все свои посты, а его ученики и соратники, дружно покаявшись, начали срочно переучиваться “в свете трудов товарища Сталина”. Однако репрессий в науке удалось избежать. Директором Института языка и мышления стал Виноградов. Естественно, что этот институт уже перестал быть “имени Н.Я.Марра”. Во всех высших учебных заведениях страны с осени 1950 года в программу общественных дисциплин был включен курс “Сталинское учение о языке”.

* * *

ГУЛАГовский фольклор обогатила новая песня, в которой была и такая строфа:

Товарищ Сталин, вы большой ученый.

В языкознанье знаете вы толк.

А я простой советский заключенный,

И мне товарищ — серый брянский волк…

Лишь много позднее стал известен автор этой песни — Юз Алешковский.

Марр — исследователь Ани

Из очерка доктора Степана Мнацаканяна

…Летом 1892 года, имея всего шестнадцать рабочих, Марр начал первые разведочные работы в Ани. Уже первые траншеи раскопок дали замечательные результаты. Был открыт интереснейший памятник XIII века — церковь Бахтагеш, отличающаяся своими росписями и искусной резьбой по камню. Особый интерес представляла настенная живопись церкви с надписями. В отчете, представленном в Археологическую комиссию, Марр описывал замечательный средневековый город, дополняя свидетельства средневековых авторов ценными материалами, полученными при раскопках.

Закончив работу в Ани, Марр предпринял большую поездку по окрестностям — побывал в Хцконке, Багаране, Талине, Ширакаванс, Мрене. Собранный материал уже тогда позволил ему составить основную типологию культовых средневековых памятников, наметить те древнейшие принципы, на базе которых развились все главные композиции армянского зодчества.

В 1893 году он продолжил работы по той же программе, после чего вновь предпринял большую поездку, но уже в другие районы Армении — побывал в Двине, Гарни, Лори. Работы в Ани всецело увлекли Марра, и он с нетерпением ожидал новых раскопок — новых открытий. В эти годы им был воссоздан облик города — несколько романтизированный, хотя каждый штрих был убедительно обоснован свидетельствами средневековых авторов и его же собственными открытиями. И сколько же надо было иметь силы воли, чтобы внезапно прекратить раскопки — приостановить дело, которое, как он сам понимал, явилось его призванием!.. Дело в том, что Археологическая комиссия отказалась выделить средства на организацию музея Ани и для охраны открытых памятников и ценнейших экспонатов. А Марр в свою очередь решительно отказался распылять найденные ценности по различным музеям России — он слишком дорожил ими. У него оставался один лишь выход — прекратить работы.

Все это время арменистика продолжала оставаться в центре его внимания. В 1899 году он снова едет в Армению и ведет разведочные раскопки в столице древней Армении — Двине. Наконец, в эти же годы он пишет интереснейшую статью об Ани для сборника “Братская помощь пострадавшим в Турции армянам”, вышедшего в 1898 году в Москве. В этой статье Марр с болью и гневом писал о том, как трагично положение армянского населения в Турции.

…Наконец, в 1904 году раскопки возобновились. Это случилось сразу же после того, как было удовлетворено требование Марра — в Ани был заложен музей. Этот музей, обогащавшийся год за годом, превратился в первый на Кавказе научно-исследовательский институт. Начался новый период в исследовании Ани. Вплоть до 1917 года Николай Яковлевич ежегодно возвращался в Ани и вместе со своими верными помощниками продолжал начатые раскопки. Шаг за шагом как бы заново открывались дворцы и храмы города, воссоздавалась картина многолюдного торгового центра Передней Азии.

В 1905 году были раскопаны руины самого грандиозного сооружения Ани — храма Св.Григора (Гагикашен), представлявшего почти точное повторение Звартноца — замечательнейшего памятника раннесредневекового зодчества Армении. Ктитором этого храма был царь Гагик Багратуни, а строителем — замечательный зодчий Трдат.

Н.Марр тщательно готовился к раскопкам наиболее сложного объекта — огромного дворца Вышгорода. Дело в том, что ни одно сооружение Ани не претерпело стольких наслоений, как этот дворец — некогда резиденция князей Камсараканов, затем царей Багратуни, а впоследствии, в XII-XIV веках, — правителей страны Захаридов. Раскопки дворца длились два года.

…Лишь в 1917 году изменилось официальное отношение к раскопкам, которые проводились Марром. Однако признание важности его изысканий пришло, к сожалению, слишком поздно — вскоре был потерян сам объект раскопок, город Ани.

Раскопки 1909 года, кроме Ани, охватили также Гарни — языческий центр древней Армении. В самом Ани был раскопан храм Апостолов и окружающие его строения. Продолжались раскопки главной городской улицы.

В 1909 году на средства, собранные армянскими общественными организациями, в Ани было наконец возведено небольшое здание музея, заложенное еще в 1904 году. В том же году, по завершении работ в Ани, Марр начал раскапывать гарнийский эллинистический храм, разрушенный в 1679 году сильнейшим землетрясением.

…Первая мировая война внесла ряд корректив в работу Анийской экспедиции. Не говоря о возникших трудностях, встал вопрос об охране памятников в районах военных действий. При этом продвижение русской армии по территории Западной Армении создало благоприятные возможности для исследования памятников и этого района, до этого бывшего недоступным. В 1916 году Н.Марр и И.Орбели предприняли раскопки в Ване, давшие исключительные материалы по истории культуры Урарту. Проблемы истории никогда не мешали Марру откликаться на животрепещущие вопросы современности. В тяжелое для Армении время он поднимает свой гневный голос против зверств турок. Сохранились разрозненные листки статьи или доклада, где он с присущей ему страстностью выступает в защиту армянского народа:

“Помощь армянам никакими ухищрениями нельзя свести к простому акту благотворительности. Весьма сложны нужды всех народностей Кавказа. Русская общественная мысль, стоя на свойственной ей высоте общественных интересов, ясно видит, как великая война обостряет эти общекавказские нужды.

Но сейчас историей на очередь поставлен вопрос об освобождении турецких армян, решаемый русским солдатом. Мировая война попутно ускорила решение судьбы небольшого народа с великими мировыми страданиями, от седых времен испытанного борца за духовную свободу человека. Народ этот с блестящими эпохами исторического прошлого. Народ этот не одинок, не всегда был одинок. В древности в братском единстве с соседями, культурными народами родного мира, армянский народ оберегал светильник, зажженный у очага, где впервые занялась заря цивилизации человечества. Катастрофические явления по временам гасили богатый благородным маслом светильник. Возжегши его ярко в четвертом веке христианским светом, армянский народ в сотрудничестве с другими крестоносными народами Востока перенес его сквозь тьму веков. Погасший в порабощенной зарубежной части Армении, светильник загорается с помощью родных сил, возродившихся в России, откуда ныне наступает для христиан Передней Азии долгожданное освобождение”…

Подготовила

Ева КАЗАРЯН

На снимках: “Берия и ученые — физики” (фрагмент росписи в Екатеринбурге); руины Ани и маленький Коля с грузинской мамой.