Она снимала "Чиполлино" и "Волшебный голос Джельсомино", потом фильм про масонов, за который ей угрожали смертью. Тамара Лисициан отвечала смехом: она пережила гитлеровский концлагерь. О женщине, которой нечего было бояться, рассказывает колумнист Sputnik Армения Рубен Гюльмисарян.

Как-то незаслуженно незамеченным прошел в этом марте юбилей Тамары Лисициан. Пусть 95-летие и нужно считать последней круглой датой перед датой, отмечающей век, но крупного режиссера и сценариста, с поворотами судьбы похлеще любой кинематографической придумки, вспомнить стоит, и исправить упущение.

Двоюродная сестра знаменитого оперного баритона Павла Лисициана родилась в Тбилиси, рано потеряла отца. Ее фактически воспитывала одна мать, этакая казачка, жесткая и непреклонная, не знающая компромиссов женщина. Она попыталась было заставить Тамару работать после 7 класса, но тут впервые нашла коса на камень: Тамара категорически заявила, что десятилетку она окончит.

Дальше — больше. Дочь возжелала стать актрисой, но тут мать взвилась неукротимо — не дам денег на поездку, и все тут. У Тамары взыграла упрямая армянская кровь, сгущенная казацкой… Она собрала свой немудрящий чемоданчик и отправилась из грузинской столицы во всесоюзную, тбилисский театральный ее не устроил. День 22 июня 1941 года застал ее в пути.

До Москвы она доехала, и там обратилась в ЦК комсомола с просьбой — нет, с требованием — отправить ее немедленно на фронт. На прием она попала к секретарю московского горкома — тот спросил Тамару, что она умеет. Она выдумала, что немного знает немецкий, но в остальном сказала правду: что на мотоцикле ездит, что чемпионка Грузии 1939 года в стрельбе из мелкокалиберной винтовки, а грузины от злости лопаются, что чемпионка — армянка, и прочее в том же духе. Непонятно почему, но ей предложили в разведку, а она согласилась — ей нужно было на фронт, остальное мелочи.

Так она попала в разведывательно-диверсионную часть — их немцы особенно не любили. Попала в плен, в 1942 году, какое-то время морочила немцам головы выдуманной историей о некоем солдате Гансе, которого она ищет, но в итоге попала в госпиталь концлагеря под Житомиром. По своим "диверсионным" документам, для немцев, она фигурировала под грузинской фамилией, а звали ее "Этери"

"Это место называется госпиталь — "Кранкенлазарет" по-немецки. Оно отделено от всего остального лагеря. Тут четыре тысячи раненых и больных, двести медперсонала из числа тех же пленных. В каждом блоке — свой главный врач. Но лечить больных нечем. Поэтому тут никого не лечат, только хоронят. Нет не только лекарств, перевязочного материала, но даже постелей, не говоря уже о белье. Завшивленность от этого стопроцентная. Каждый день умирают по тридцать пять-сорок человек", — это только один абзац из подробно написанных Тамарой Лисициан воспоминаний об этом времени.

Ей удалось бежать и, более того, удалось не угодить за это в Сибирь. Спасло Тамару, видимо, то, что она попала к партизанам, воевала с ними, а раз такое дело, решили не разбираться.

После войны она вышла замуж за Луиджи Лонго, сына одного из руководителей итальянских коммунистов — начало этому роману было положено еще в 1939 году, им было по 15 лет, а Луиджи отдыхал тогда в пионерском лагере недалеко от Тбилиси, вместе с Тамарой.

Жили в Москве бедно, но душа в душу. Правда, Луиджи никак не мог привыкнуть к советскому быту. Вскоре ему удалось уехать в Италию, он зарегистрировал свой брак с Татьяной в Милане, и она смогла претендовать на итальянское гражданство. Могла, да не отпускали. Она, по своему обыкновению, устроила бучу — в виде резкого письма самому Сталину. Чувство страха она израсходовала еще на войне, и угроза тюрьмы ее не пугала.

Самое интересное, что ее не посадили, а совсем даже наоборот — буквально через несколько дней вызвали в МИД, причем к замминистра Деканозову. Здесь лучше опять дать слово самой Тамаре Николаевне.

"Я, по своей дурной манере, начала орать: "Какое безобразие! Почему меня не выпускают?!" Деканозов едва умудрился вставить слово: "Минуточку, я же хочу сообщить, что вас выпускают". И тут у меня градом полились слезы, хотя я никогда не плачу, как моя мама. Деканозов развел руками и произнес: "Ну, я не знаю, что такое — пришла, накричала, ей разрешили ехать, а она ревет. Идите в итальянское посольство, вам дадут паспорт, визу, гражданство, поедете вместе с югославскими семьями". Я успокоилась и заявила: "А зачем мне эти югославы? У меня очень хорошая ориентация на местности, я ни в одном лесу не терялась". Тогда раздосадованный Деканозов ответил: "Европа — это вам не партизанский лес, там барышни одни, язык высунувши, не бегают".

Она уехала в Италию, такая новая "красная мадонна". А после этого произошло то же, что с Луиджи в Москве — Тамару душила ностальгия, никакая роскошная квартира с прислугой ей была не мила, она была согласна на коммуналку в Москве. Коммуналка же ее, кстати, и ждала, по возвращении.

Но что коммуналка — это всего лишь крыша над головой, место ночлега, а вот "Мосфильм", вот там была настоящая жизнь. Она окунулась в кинематограф с головой, сняла много красивых и не очень, но всегда смелых фильмов.

Две картины ей не дали снять — "Три толстяка" и "Сказку о потерянном времени". Не дали в прямом смысле — она была утверждена режиссером на обеих картинах, но сделали так, что первую снял Птушко, а вторую Баталов в Лениграде.

"Да и черт с вами", — сказала Тамара Лисициан и продолжила работать. "Мосфильм" для меня та же война. Я помню, как на моих глазах травили Тарковского. Его дипломную картину "Каток и скрипка" раскритиковали по всем статьям. А после предложили доснять фильм "Иван", который до него завалил другой режиссер. Это же издевательство — ведь большая часть денег уже потрачена. Но Тарковский снял "Иваново детство" и получил "Золотого льва" в Венеции. Я тогда безумно радовалась", — писала Тамара Лисициан в книге о собственной жизни.

Сорок лет на "Мосфильме" она приравняла к четырем годам на войне. Это было не страшно, нет, просто нужно было воевать. Каждое мгновение.