Она жила рядом с известными людьми, оставившими яркий след в истории: Сталиным, Хрущёвым, Брежневым, Горбачёвым. Близко знала великих деятелей искусства и видела неофициальную сторону их жизни. Знакомьтесь — дочь большого партийного чиновника Артемия Григорьевича Геуркова, жена лётчика Алексея Анастасовича Микояна, историк-музыковед и писательница — Нами Микоян. Ей многое довелось увидеть, узнать, пережить. Отец выстрелил в себя на веранде собственного дома, дядя Григорий Арутинов (Арутюнян) — государственный деятель, до сих пор не оценён историей по достоинству, ну а сын Стас Намин, прославил её имя. Наш корреспондент побывала в гостях у Нами Микоян.

— Нами Артемьевна, расскажите, историю происхождения своего имени.

 — Когда родилась, меня думали назвать Гаянэ, в честь телавской бабушки, матери отца, но потом решили, что пришла новая эпоха, всё должно быть новым, и дали имя Нами. Это аббревиатура московского Научного автомоторного института (НАМИ), в котором учился мой отец. Благо это совпало с грузинским словом «роса» — «утренняя росинка» — «дилис нами».

О ЛИЧНОСТЯХ

— Вокруг вас было много интересных людей: Хачатурян, Шостакович, Свиридов… Расскажите о ярких встречах с ними.

— Работала в Комитете по Ленинским премиям референтом по музыке, а так как Шостакович был членом этого комитета, я знала его ближе. Мне запомнилась его фантастическая стеснительность. Когда ему нужно было говорить публично, он начинал беспрерывно чесать свои плечи и руки. Он всегда говорил мало, но уверенно, особенно когда поддерживал чью-то кандидатуру, хотя мы понимали, насколько ему всё-таки было тяжело. Позже он стал членом редколлегии журнала «Советская музыка», в котором я работала. Носила ему материалы на ознакомление. Он говорил, что не может видеть птиц в клетке и срезанные цветы. У него дома, на одной из стен висела яркая картина художника Вильямса, на которой была изображена весьма откровенная женщина. И когда потом слушала его оперу «Леди Макбет Мценского уезда», поняла, почему именно эта картина. Потому что это хорошо накладывается на его личность — скромного и зажатого человека, который пишет музыку, полную страсти, музыку к произведению, в котором идёт речь о смерти ради любви.

Георгий Свиридов — невероятный знаток русского искусства, литературы и музыки. Когда в домашнем кругу он говорил о Блоке, об истории русской культуры, слушать его было интересно.

Что касается Хачатуряна, я знала его близко, потому что писала кандидатскую диссертацию о его киномузыке и в процессе работы часто с ним встречалась в квартире на Миусской. Это был удивительный человек. В нём сочеталась гениальность с натурой сущего ребёнка — обидчивого и ранимого. Обычно он ждал меня утром. Помню, когда Арам Ильич только вселился в квартиру дома Союза композиторов, он вошёл с овальным предметом в руках и спросил: «Угадай, что это?» — «Зеркало?» — «Нет, прекрасная чёрная доска для унитаза». Он искренне радовался каждой мелочи…

В Большом театре на премьере «Спартака» в постановке Якобсона Арам Ильич волновался, мы сидели рядом, и вдруг он произнёс: «Ты видела, что у меня красный жилет?» Его одновременно волновало, как будет танцевать Лиепа в образе Спартака и как выглядит его жилет, в котором он пришёл.

Однажды мы были с ним в Будапеште на Днях культуры армянского искусства. К этому фестивалю был приурочен балет «Спартак» в постановке Ласло Шереди. Арам Ильич нервничает и искренне признаётся: «Всё балетмейстер напортил, снял «Реквием» в конце балета, мой Спартак представлен жертвой, а не героем. Это не мой замысел. На премьеру я, конечно, пойду, но кланяться не выйду». Начался балет. Фригия — балерина Жужа Кун — великолепна. К концу первого действия ясно, что успех безусловен, буря аплодисментов, все встали, многие плачут, вызывают автора. Арам Ильич, возбужденный, растроганный, по-детски счастливый, вышел на сцену кланяться…

О СЕМЬЕ И КНИГЕ

— Вы написали книгу воспоминаний «Своими глазами с любовью и печалью…» о себе, о своей семье. Долго писали?

— Моя книга обо всей моей жизни. Когда начала писать, вспоминалось одно, потом другое, а потом происходит то, что отвлекает тебя от книги, и какой-то период ты её не пишешь. Да, она создавалась долго, но это было объяснимо. Я писала, когда находилась в Грузии. Война, болела моя мама, голова была поглощена событиями реальной жизни, которые менялись ежедневно, иногда ежечасно. Приходилось осмысливать настоящее и в то же время писать — это мой способ выжить.

— В книге вы пишете: «Почти у всех людей, с которыми меня свела жизнь, были трагические судьбы». А какой краской или красками вы бы изобразили свою жизнь?

— Моя жизнь полосатая. Книга начинается с рассказа о доме, в котором мы жили в детстве, где все были или расстреляны, или арестованы. А это оставляет впечатление. Яркие и счастливые краски в моей жизни, это когда уже думаешь о детях. А если взять всё, что довелось увидеть, с чем пришлось столкнуться, пережить, то получится зебра.

— Каким было ваше детство в Тбилиси?

— Детство всегда счастливое. Ребёнок растёт с мамой, с папой. Его любят, он ни о чём не думает. Детство — беззаботная пора. До гибели папы моё детство было счастливым, конечно. Летом 1937 года, моего отца Артемия Геуркова назначили заместителем председателя Совнаркома Грузии. Мы переехали в Тбилиси. Он стал молчалив, замкнут. Его друга — моего дядю Гришу Арутинова по распоряжению Москвы в эти же дни направили работать в Армению. Его жена, папина сестра уехала вслед за ним. Прошло время романтического задора, общих дружеских встреч, никто ничего больше не спрашивал и не обсуждал, существовали только приказы сверху.

Однажды отец не выходил из своей комнаты целые сутки. Мама со мной и маленькой сестрёнкой находилась в соседней комнате. Помню, вечером в ту ночь на 30 октября 1937 года отец позвал меня к себе в комнату, мы сели на тахту, в углу стояли собранные вещи, бумаги и ружьё лежали на столе. Он поцеловал меня, сказал: «Что бы ни случилось, верь в партию». Когда ребёнку в 7 лет говорят «Верь!», он не вырастает человеконенавистником. Ночью я проснулась от оглушительного странного звука — это был выстрел. Папа вышел на веранду, взял зеркало, чтобы не промахнуться, и выстрелил в себя. Утром в дверь постучали, я открыла, мама была в спальне с малышкой. В дверях стоял сотрудник НКВД, он сказал мне: «Девочка, пойди, скажи маме, что твой папа умер». (В тот день, когда пришли арестовывать первого секретаря Компартии Аджарии, А.Геурков покончил с собой. Таким образом он спас семью. — прим. автора). Я благодарна отцу, что он сохранил меня для этой жизни. От папы мне, тогда 8-летней девочке, осталась на память большая открытка с котятами, из Парижа, и фотография детей из Батуми, на которой он написал: «Приезжай, скучно без тебя».

— Какие эмоции вызывают у вас воспоминания о пережитом? Вы прожили счастливую жизнь?

— Ни у кого не бывает счастливой жизни, в том плане, что «Ах, какая счастливая жизнь!» У дураков бывает. У меня были и радость, и горе. Могу сказать, что я прожила большую жизнь, но это не есть счастье или несчастье.

О ЗАМУЖЕСТВЕ И БЕЛАРУСИ

— Вы были замужем за военным лётчиком, приходилось часто переезжать из гарнизона в гарнизон. Вы побывали в России – в Мурманске, Германии. Расскажите, как жили в Беларуси.

— В Беларуси вела занятия с женским хором. Жизнь там запомнилась не только бытом. У меня остались тёплые воспоминания о гарнизонной жизни с детьми и мужем в местечке Россь в Беларуси, около Гродно, потому что там прошла молодость. В Росси было красиво: большие вязы, много зелени, речка Рось, старый запущенный парк. В местечке действовали православная церковь — около домиков, где жили военные, и большой костёл на центральной площади. Меня они интересовали, но понятия «религия», «церковь» были почти запрещёнными, я боялась пересудов и не вошла в костёл, хоть и хотелось. Удивилась, узнав, что ксёндз прекрасно коптил колбасы на заказ, а батюшка своим внукам разрешал играть только с детьми военных. Воскресенье в Росси считалось большим базарным днём — все шли с утра на рынок, так как в другие дни купить что-нибудь съестное было тяжело. Мне до этого не приходилась ходить на базар в Москве. В субботу и воскресенье собирались друг у друга сослуживцы мужа, ели, пили, разговаривали.

Вспоминаю разные эпизоды, мы, как и все лётчики, жили в деревянном финском домике. Трудности быта — удобства во дворе, отсутствие воды, баня на железнодорожном вокзале — не пугали. Все семьи лётчиков жили дружно. Как-то утром, в воскресенье, зашёл к нам один из лётчиков. По обыкновению накрыла на стол: приготовила яичницу, сварила картошку, почистила селёдку и, конечно, поставила водку. У меня гостила родственница Леля, она отдыхала на диване, не обращая внимания на гостя. Мужчины выпили и только тогда наш гость заметил, что в комнате лежит женщина и с удивлением воскликнул: «А что это за «корешок» валяется?». Было смешно.

Кстати, там приключилось много милых историй с моим сыном — большим проказником. Он, выходя гулять, забирал с собой ключ от входной двери. Позже он рассказал, что ожидал найти в поле какую-нибудь таинственную дверь и открыть её. Дорога от гарнизона шла рядом с полем, и сын перед полем снимал почему-то сандалии, оставлял их на дороге и так шёл в поле, но когда сандалии пропали, он отвык от этой привычки. Или другой случай. У нас с соседкой был общий сарай во дворе, там мы держали кур. У соседки курица неслась, а у нас — нет. Стасику было обидно и он стал каждое утро приносить по яйцу, сообщая, что наша курица тоже снеслась. Это продолжалось до тех пор, пока соседка не обнаружила, в чём дело.

Наша справка 

Из автобиографии Алексея Микояна:

Наш 12 гв. ИАП был активным участником битвы за Белоруссию под названием «Багратион». Это было серьёзное испытание для всего личного состава нашего полка, которое мы выдержали с честью. При завершении операции «Багратион» на подходе к Польской границе в одном из воздушных боёв я сбил фашистский самолёт, но в этом бою и мой самолёт был подбит. Я попытался посадить его на свой аэродром, но посадка оказалась неудачной из-за повреждённого шасси, и я был сильно ранен. В госпитале я лечился более двух месяцев и, как говорят врачи, спасла меня тогда только молодость и отличное здоровье (мне тогда было 18 лет).

О ЗНАМЕНИТОЙ ФАМИЛИИ

— Раньше в классе учились русские и грузины, поляки и армяне, осетины… И всё же, ваш отец Геурков Артём, мать — Приклонская Ксения. Кем вы себя чувствуете? Как вас воспитывали?

— Никогда в жизни я не чувствовала себя на половину. В моё время об этом никогда не думали. У меня внуки тоже имеют смешанные крови, при этом мой внук чувствует себя армянином. Он любит ездить со мной в Армению. Я знаю армянский, читаю на нем, пишу, но сказать, что владею им полностью, не могу, потому что росла на русском языке. В семье, в школе был русский. Вокруг меня была разговорная армянская речь. У Анастаса Ивановича не говорили в семье по-армянски, потому что тогда не было понятия — русский, армянин, были советские люди. Только когда у него появились внуки, он начал их учить.

— Как вам, жившей в Кремле, нося фамилию Микоян, удалось не превратиться в высокомерного человека? 

— Это даже не удалось. Я никогда не носила фамилию с гордостью. Что такое гордость? Посмотрите на моё выражение лица? У меня в лице есть гордость? Неважно Петрова ты или Микоян — это не значит поднять нос. Всегда надо оставаться человеком. Да, я жила среди тех, кто умел задирать нос, но я этого не умела. Отсюда у меня друзья, отсюда о стольких людях я могу писать. К счастью, среди моих друзей нет высокомерных людей. Таких я близко не подпущу. Ведь, ходят, задрав нос не от большого ума, не от воспитания, это нехорошее качество. Даже сейчас, когда моя книга пользуется популярностью, что совершено неожиданно, меня всюду приглашают на интервью, презентации, это не даёт никакого повода высоко поднять нос.

— По какому случаю была сделана фотография, которую вы выбрали в качестве обложки книги?

— Здесь мне 30 лет. У нас в гостях был Лев Степанович Шаумян (советский учёный, журналист — прим. автора) — сын Степана Шаумяна. Он часто бывал в семье у Анастаса Ивановича Микояна. Мы сидели во дворе, и Лев Степанович сделал этот снимок, а уже книгу делала моя внучка.

О МУЗЫКЕ И СЫНЕ

— Из вашей книги я узнала, что в доме мужа вы перестали музицировать. Почему?

— Живя в семье родителей мужа, я отошла от рояля, потому что хочешь — не хочешь, а приходится подстраиваться. Никто не запрещал, я никому не мешала, да и рояль стоял в отдельной комнате, просто это другая семья. Что такое играть на рояле? Это самовыражение, возможность раскрыться через инструмент, а в чужой семье у меня не возникало желание выразить себя, наоборот, хотелось закрыться. И я могу только посоветовать, выходя замуж, думать, правильно ли ты поступаешь. Я была немного легкомысленной в 20 лет,  окончила консерваторию. Мой будущий муж увлёкся мной, а, может быть, его отец хотел, чтобы он поскорее женился, потому что сын постоянно погуливал. Алексей мне понравился — я любила авиацию, нравились лётчики. Всё это превалировало над характером. Если бы я тогда была постарше, то не вышла бы за него замуж.

— В своей книге вы написали, что с Арно Бабаджаняном вас связывали сложные отношения. Цитата: «Он был увлечён мной ещё в Ереване, но моя юношеская инфантильность помешала мне понять, что именно главное в жизни. Он обиделся на меня и женился в Москве». А что главное в жизни?

— Ну не нос, а меня в то время пугал длинный нос Арно (Смеётся). Потом у нас был роман, но я приходила в ужас: как с таким носом я буду целоваться? Мы дружили с ним всю жизнь. Жена Бабаджаняна занималась популяризацией песен, искала певцов, была его продюсером, менеджером, много работала, и результатом стали огромные заработанные деньги, ради которых она всё делала. А Арно жил своей жизнью. Это был великолепный пианист. Как-то в 1974 году Бабаджанян играл на фестивале «Закавказская весна» в Тбилиси. Я ждала его за кулисами. Он сыграл две свои последние пьесы, его нескончаемо вызывали на «бис». Он снова играл то же самое, а потом грустно сказал мне: «Так хочется играть, я только что был очень счастлив, но, кроме этих двух пьес, ничего нового нет. Какое безобразие, что я ленив и так мало написал». Это был мир редкого, бурного дарования. Яркая неповторимая личность.

— Ваш сын Стас Намин заставил переживать вас, выбрав свой стиль в музыке. Легко было согласиться с его выбором?

— Сына я всегда поддерживала, и мне пришлось согласиться с его выбором. Когда видишь в человеке интерес к чему-то, то поддерживаешь. У него широкие интересы. Стас рисует, у него есть свой театр. Мне всё интересно, что он делает. Когда сын столкнулся с трудностями в своём творчестве, вся моя жизнь была посвящена заботе о нем. Я бегала по кабинетам то к тому, то к другому. Это было ужасно. Весь творческий путь «Группы Стаса Намина» отмечен неприятностями, которые создавали Министерство культуры, КГБ и отдел культуры ЦК партии.

К примеру, от президента американской организации «Детям Мира» пришло предложение поставить пьесу, в которой американские и советские дети на фоне песен «Группы Стаса Намина» знакомились, пели, жили общими интересами. В 1983 году у сына родилась песня «Мы желаем счастья вам». Её запретили на радио и телевидении. Главный музыкальный редактор первого канала Людмила Кренкель публично, когда кто-то из редакторов предложил песню, пристыдила его, сказав, что она не достойна советского телевидения. Только в 1985 году песня «Мы желаем счастья вам» начала исполняться и стала популярной во время фестиваля. Вдруг замминистра культуры Г.Иванов поднял вопрос: у кого Стас купил мелодию песни? По его распоряжению этим вопросом занимался следователь по особо важным делам. Однажды Стас взял гитару и сборник стихов и пошёл сам к следователям, предложив прямо при них на стихи по их выбору написать песню. В результате, увидев, как на их глазах рождаются мелодии, они решили поменять обвинение. Теперь их интересовали другие вопросы: где заказывали костюмы, где брали инструменты и открыто грозились посадить в тюрьму.

ОБ АРМЕНИИ И ВАКЦИНЕ

— Расскажите о вашем Ереване. 

— Ереван для меня близкий, родной. Сегодня, кроме могилы родителей, у меня никого нет в Тбилиси. Всегда тянет в Ереван, который связан у меня с друзьями, с юностью, с яркими периодами молодости. В Армении люблю ездить в Гарни, а любимых мест в Грузии у меня нет.

Я часто скучаю по Армении. Именно там ощущаю прилив сил, энергии, радости. На этой земле у меня становится другой походка, расправляются плечи, меняется взгляд. В начале 60-х, когда похоронила родных и осталась на севере, в Москве, одна с дорогими моими детьми, душа моя начинала застывать. Однажды бессонной ночью написала:

Есть такая болезнь, говорят.

Ностальгия она называется.

Можешь пить все лекарства подряд,

В голос плакать и горько каяться.

Днём — заботы хоть отбавляй,

Ну а ночью никак не спиться.

Приказать бы себе: засыпай!

Может, юности дом присниться?

Может, станут за рядом ряд

Горы в чётких сарьяновских красках.

Как увидела их первый раз

На обложке «Армянских сказок»,

Но давно сниться всё перестало.

Горы, разве вас тоже не стало?

— Зайдя к вам домой, обратила внимание, что повсюду у вас расположены армянские уголки.

— Да (смеётся), у меня армянский дом. Смотря на все эти вещи, я согреваюсь. Я люблю Армению, она живёт во мне всегда. Дома есть альбомы церквей, хачкаров, миниатюры, живописи. А в сердце… в сердце вся Армения и всё о ней. Картину, что висит над рабочим столом, мне подарил армянин, живущий в Тбилиси. Смотря на эту работу, я вспоминаю свой старый Тбилиси. Вышитая моей бабушкой Гаянэ Теймуразовной по канве «Девушка в армянском наряде» сейчас украшает мою комнату, здесь же лежит ковёр моих прабабушек, и я чувствую это тепло. За свою любовь к Армении я благодарна дяде — Григорию Арутюняну, привившему мне «вакцину» не сомневающейся преданности земле, истории, своему народу, «вакцину» единения с ним. Так он жил сам, это я видела, будучи рядом, нечаянно училась этому, потому люблю. (После смерти отца, Нами Микоян воспитывалась в семье своего дяди Григория Арутюняна — прим. автора).

О ГРИГОРЕ-СТРОИТЕЛЕ

— Когда читаешь вашу книгу, складывается такое ощущение, что она написана чуть ли не твоим родственником, который пишет о своих воспоминаниях, от нее исходит тепло. Это, несомненно, придаёт вес книге.

— С теплотой писала, я так чувствую. У меня в книге есть две фразы, когда я дала оценку Хрущёву и Брежневу. Леонид Брежнев умер, я подружилась с его невесткой Люсей и сказала ей, что сожалею, поскольку не успела написать Брежневу письмо о моем дяде Григории Арутинове, а он несправедливо забыт и это надо исправить. Она ответила, что ей тоже жаль, ведь, дед, так его называли, всегда говорил: «Пользуйтесь, пока я есть». Всё мне тогда про Брежнева стало понятно. Вот ни у Микояна, ни у моего дяди такого «пользуйтесь» не было.

Когда сняли Хрущёва, ко мне пришла его внучка за советом, как ему помочь. Она знала, что когда-то и моего дядю снимали. В этот момент жена Хрущёва отдыхала в Карловых Варах, и некому внучку было подбодрить. Я посоветовала ей взять к нему её детей и дала книгу Джека Лондона «Моряк в седле», что могло бы придать ему мужества. Книгу она мне вернула в тот же день, сказав, что Хрущёв читать не любил. Здесь тоже всё понятно, так что иногда достаточно одной мелочи…

Наша справка

Григорий Арутинов — государственный деятель, 16 лет преданно занимался возрождением Армении в тяжелейшие, чреватые невосполнимыми потерями годы. Украшал города, уделял внимание развитию культуры, искусства, науки, росту промышленности. Одним из первых мероприятий с чего начал свою деятельность Григорий Арутинов в Армении — это возрождение образа легендарного национального героя Армении Давида Сасунского и празднование 1000-летия его эпоса.

— Для меня, как для представителя нового поколения, было полезно прочитать вашу книгу. В первую очередь, потому что, к сожалению, о человеке, который вложил всего себя в мой самый родной и любимый Ереван (в трудное военное время постройка Матенадарана, мост «Победа»), почитать больше негде.

— Это всё от равнодушия, которое родилось в руководителях. Им это совершенно не надо. Я написала книгу «Григор-Строитель», куда вошли воспоминания разных лет о Григории Арутюняне — руководителе Армении с 1937 по 1953 год. Пока жива, буду делать, чтобы его помнили. Он почти по-монашески был предан одной цели — это была действительно эпоха ренессанса республики. В страну приезжали работать крупные учёные, деятели культуры. Возвращались репатрианты из разных стран. Тогда не уезжали из Армении, а, наоборот, тянулись к ней. Не случайно старейшина армянской поэзии Аветик Исаакян назвал его «Григор-шинарар» («Григор-строитель»), а архитектор Вараздат Арутюнян назвал его «Главным дирижёром» республики. Хотелось бы, чтобы новое поколение знало о Григории Арутюняне, училось тому, каким должен быть человек, и, низко кланяясь ему за возрождённую Армению, навсегда сохранило память о нём.

Несколько воспоминаний о Г.Арутюняне из книги Н.Микоян «Григор-Строитель»:

Когда я предложил уделить время для создания его портрета, он посоветовал мне писать в основном портреты передовых рабочих, колхозниц и вообще трудящихся. «Строят жизнь они», — заключил Григорий Артемьевич. Не могу без волнения вспомнить о последнем по отношению ко мне прекрасном поступке Арутюняна. В этот год Арутюнян уезжал из Армении, и перед отъездом он послал мне краски, причём краски очень ценные и дефицитные. Я был очень тронут его вниманием, но потом, когда узнал, что Арутюнян в свободное время сам занимался живописью и что это были его собственные краски, признательность моя удвоилась. Так вот откуда исходило это его глубокое знание искусства!

Мартирос Сарьян, народный художник СССР

Я армянин, который, родился в Грузии, поехал из Грузии в Москву, а уже из Москвы я попал в Армению, в Ереван. Должен сказать, что у меня никак не получался никакой контракт с официальными кругами ни с армянскими, ни с музыкальными. По указанию Григория Артемьевича, мне правительством Армении был, ну прямо скажем, подарен особняк, состоящий из пяти комнат, с фруктовым садом… Так что Григорий Артемьевич в моей биографии в этом смысле сыграл огромную роль и даже, может быть, на направленность моего искусства… я всегда думал, что армянское — это главное зерно, которое должно быть отражено у меня в творчестве.

Арам Хачатурян, композитор, народный артист СССР

Сюзанна СТЕПАНЯН, Москва

Фото автора и из личного архива Нами МИКОЯН