Природа во всей своей красоте всегда служила неизменным источником вдохновения для поэтов, чутких и внимательных. Таким был и Ованес Туманян — народный поэт Армении. Его глубокую связь с горными долинами и шумными реками описала дочь поэта в книге «Детство и юность Ованеса Туманяна», перенося читателя на лоно природы.

Нвард Туманян

Детство и юность Ованеса Туманяна

На лоне природы

Помимо народных песен и сказок, у Туманяна был и другой мир, давший ему многое и многому его научивший. Это была природа его родного нагорья — его неизменная вдохновительница. Он горячо любил замечательные пейзажи дикой природы Лори, его величавые высокие горы, похожие на хоровод пьяных великанов, любил густолиственные непроходимые леса, тенистые рощи и замшелые скалы, прозрачные студёные родники…

Он часто уединялся, чтобы побыть наедине с природой со своими мыслями и мечтами, бродил по лесам Лори, внимал переливам птичьих голосов и шелесту полей…

Особенно красивы и полны жизни луга и поля в весенние дни, когда в цветах и зелени стрекочут цикады, над полями заливаются жаворонки, а высоко в небе парят орлы. В зрелую пору своей жизни поэт не раз вспоминает родное Лори:

Знать, концерт уже начали вы,

Вы, укрытые в гуще травы

Мест родимых, кузнечики-джан!

Уже не я вам внимаю, увы!

Перед его глазами всегда были родные леса — липы в весеннем цветении, осеннее золото и багрец дубов и ясеней, которые словно звали его к себе… Вспоминал, грустил и рвался к ним…

Кто взмахнул рукой, маня,

Издалека, как родня? —

Джан-леса! Тьмой-темью рук

Все зовёте вы меня…

Туманян тосковал по родной природе, по окутанным облаками родным горам, вдохновлялся ими и мысленно уносился к ним. В рассказе «Сверчок» поэт стремится освежить светлые дни детства. «Слышали ли вы это заунывное стрекотание, которое, смешиваясь с благоуханием цветов и свежестью зелени, течёт над весенними полями?

Конечно, слышали, и, наверное, слышали не раз. И кто знает, быть может вы в это время лежали под деревом или кустом, погружённые в бездну синего неба, в чистые лёгкие грёзы, а вокруг разливалось неумолкаемое „чрр… чрр…“.

Это сверчок. Его вместе с многочисленными собратьями можно встретить и в поле, и на лугу.

Или, может быть, вы помните то меланхолическое стрекотание, что доносится одиноко и монотонно из какого-нибудь угла мирного сельского дома в летние вечера? Какую приятную грусть вносит оно в душу человека, какое успокоение, какие смутные воспоминания детских и ещё более далёких вечеров и дней…»

Приезжая летом в село, Туманян поднимался на холм Дида, ложился у подножья его и любовался раскинувшимися вокруг полями, густыми лесами на склонах гор, уносясь мыслями далеко-далеко в Лори, в ущелье, в прошедшее давно детство: «Эх, какие дни я провёл здесь! Детьми шли мы на склон Дида, собирали там урц, мастерили себе из стеблей пшеницы „пку“ [дудочку], ложились на спину и наигрывали, — хорошо нам было… А сколько земляники мы собирали на меже, как часто гнались в лесу за ланями… Как хорошо было, сколько я играл и бегал, чего только не вытворял, эх!…»

В последние дни жизни (в марте 1923 года) он с тоской вспоминал Дид: «Хотелось бы побывать снова на склоне Дида, — ведь там прошли лучшие дни моего детства…».

Маленькому Ованесу на всю жизнь запомнилась река Дебет и её глубокое ущелье. В поэмах и рассказах Туманяна часто встречается описание Дебета. Сам Дебет становится соучастником переживаний поэта и героев его произведений, — чудится, что и Дебет наделён душой, что он, словно живой, то скорбит и рыдает вместе со старой нани над бездонной пропастью, то с глухим рёвом стремится вдаль, то напевает скорбный шаракан [духовная песня], а подчас в глубоком и тёмном ущелье негромким рокотом ведёт беседу с душой поэта. И ухо поэта чутко внимает голосу Дебета.

В своих автобиографических заметках Туманян писал: «…в ночной тишине я внимал его голосу, иногда глухому и глубокому, иногда грозному и пугающему. Он словно говорил со мной…».

Да, Дебет для Туманяна был одухотворён. Он никогда не забывал неумолчный шум Дебета, его пенистые волны, его скалистые берега, густо поросшие лесом ущелья, пёстрые цветы на его берегу… Близка и дорога́ была эта горная река душе поэта.

В ночной тишине шум Дебета доносился особенно ясно и чётко, звучал таинственнее чем днём. Днём река ясно виднеется с берегов, просматривается и её ущелье, словно глубокая и широкая пропасть, в которой, извиваясь змеёй, яростно мчится Дебет, и параллельно ему проходит железная дорога.

Ущелье Дебета было излюбленным местом прогулок поэта, — оно находилось как раз под деревней Дсех и называлось «Тан-так-дзор» [ущелье под домом]. Описанием этого ущелья начинает поэт свою поэму «Сако Лорийский».

Поэт часто вспоминал ущелье Дсеха. «Всё ущелье покрыто было густым лесом, река еле проглядывалась сквозь нависшие над нею деревья. Мы с ужасом входили в этот лес, чтобы искупаться в Дебете. В нашем саду, в-о-о-н там, росли ореховые деревья. Мы становились под ними и швыряли дубинки в верхние ветки, сбивая орехи. А теперь… облысело наше ущелье, вырубили деревья и всё продолжают вырубать…»

В то время ущелье Дебета было покрыто толстоствольными дубами, плодовыми деревьями, а также виноградником. В этом ущелье находились старый дедовский орешник и мельница.

Прокладывая в 1898 году железную дорогу Тифлис — Карс, строители вырубили девственный лес Дебетского ущелья. Были свалены вековые дубы и тысячи молодняка. Возле дороги сохранилось лишь одно широкоствольное ореховое дерево, одно из тех, под которым Туманян в годы учёбы сидел при кейфе [устар. отдых после обеда с кофе или курением] дедов и описал его в стихотворении «Старинное благословение».

Там под орешником, развесившим листву,

На корточках, по старшинству

В кругу почётном восседая,

Обычай соблюдая,

Смеялись, пили

И шутили,

Вели беседы длинные за чашей

Хозяева села — отцы и деды наши.

И по сей день в Дебетском ущелье остались следы этого старого сада — два караса, глубоко вкопанных в землю, тутовые и кизиловые деревья, которые так любила его бабушка.

Чуть выше деревни находится тот прозрачный и холодный ручей, куда маленький Ованес летом с товарищами частенько ходил купаться. Сколько радостных часов он провёл здесь с товарищами!

И гурьбою детской, голой

Шли дорогой мы весёлой

В жаркий полдень искупаться,

Порезвиться, посмеяться…

Так беспечной детворой

Жили летней мы порой,

Над цветным спеша песком

За лучистым мотыльком…

Но наряду с весёлыми и беспечными днями бывали и печальные часы в жизни поэта. На берегу ущелья, в шалашах он встречал нуждающихся, обнищавших крестьян, проводил с ними ночи, с глубоким сочувствием внимая рассказам о их тяжёлой, незавидной доле. Эти ночи, проведённые с крестьянами у костра, поэт запечатлел в поэме «Стенание».