ЛИЦА

Автор предлагаемых рассказов — Джульетта МЕЛИК-МАРТИРОСЯН (снимок справа), уроженка Баку, она проучилась два курса в Пединституте им. М.Ахундова, затем перевелась в Ереван в Институт им. В.Брюсова (на снимках). Она кандидат педагогических наук, соавтор учебников и пособий по русскому языку и литературе для школ и вузов Армении. Автор монографии по развитию русской речи и многих статей. В 2002 г. с семьей переехала в Штаты, где и стала писать рассказы, стихи. В рассказах Джульетты Мелик-Мартиросян узнаваемо передана атмосфера описываемого времени. Один из рассказов посвящен Брюсовскому институту, некогда знаковому вузу Армении, где работали замечательные люди, такие как Тигран Ахумян, Сусанна Шавердова, Оник Ганаланян, многие другие.

ПЛЮШЕВЫЙ АЛЬБОМ

— Аванесова, к ректору!
Господи, что же могло произойти? Я, студентка второго курса факультета русского языка и литературы АПИ им. М.Ф.Ахундова, этого ректора, некоего Мамедова Гулама Керимовича, сухопарого важного старика, передвигавшегося по институту только в сопровождении свиты из нескольких человек, видела издали пару раз. Секретарша открыла тяжелую дубовую дверь и впустила меня в кабинет. Ректор сидел за столом. Увидев меня, он, широко улыбаясь, поднялся и ласково сказал:
— А, гызым, Аванесова, это ты! Садись!
Я ожидала всего, но не такого радушного, я бы даже сказала, подобострастного приема. И тут я увидела на столе знакомую коричневую коленкоровую папку — это был мой реферат (доклад) о М.В. Ломоносове, вернее, о вкладе Ломоносова в теорию стихосложения. Месяца два тому назад на первом этаже нашего института появилось объявление, написанное крупными буквами: к 250-летию со дня рождения М.В. Ломоносова будут проводиться Всесоюзные Ломоносовские чтения в Ленинграде. Принять участие в конкурсе могут все студенты, начиная со второго курса. Тема докладов, естественно, должна быть посвящена жизни и творчеству Ломоносова.
И я решила попробовать. Очень хотелось в Ленинград, где я никогда не бывала (да и вообще нигде еще не бывала...). Я остановила свой выбор на ломоносовской теории стихосложения. С нашего курса никто, насколько я помню, не принимал участия в этом конкурсе.
— Тебе что, делать нечего? — возмущалась моя близкая подруга Нагиева Тамилла (Томик, как я ее называла), когда я отказывалась идти с ней после занятий в кино и бежала в Публичку. — Зачем тебе это?!
Как потом выяснилось, в этом конкурсе принимали участие в основном студенты старших курсов нашего института, студенты филологических факультетов АГУ и других вузов Азербайджана...
— Поздравляю, гызым, твой доклад занял первое место на Республиканском конкурсе. Молодец! — Ректор продолжал: — Я хочу, чтобы ты правильно меня поняла и не подумала, что я давлю на тебя. Понимаешь, в чем дело... Я уверен, что от каждой республики в Ленинград поедет представитель коренной национальности этой республики: от Грузии — грузин или грузинка, от Армении — обязательно армянин или армянка. Хотелось бы, чтобы и от Азербайджана поехала азербайджанка, ты меня понимаешь?
Я кивнула головой: конечно, понимаю.
— Это очень важно для нас. Но ты не думай: решение должна принять ты. Для этого я и пригласил тебя сюда. Если ты не против, с твоим докладом поедет в Ленинград студентка 5-го курса Алиева Светлана. А тебя мы наградим, мы приготовили тебе подарок, — он кивнул головой на огромный красный плюшевый альбом для фотографий, лежавший рядом с моим несчастным докладом. Значит, был уверен в моем согласии... Я молчала, не зная, что сказать... Мне ведь было всего 18 лет, многого я просто не понимала.
— Ты не торопись, гызым, не хочешь — не надо, но я еще раз хочу сказать, представляешь, как это будет нехорошо, если от Азербайджана поедет не азербайджанка. Ну, что скажешь? Согласна?
Я, ничего не соображая, прошептала:
— Да, согласна.
— Ай молодец! Я не сомневался, я был уверен, что ты — умная девушка и все поймешь. Ты же отличница, тебя так хвалят преподаватели. Спасибо!
Ректор пожал мне руку и вручил тяжеленный альбом и еще какой-то сувенир, не помню, какой. Он проводил меня до двери, еще раз пожал руку. Я победно вошла в аудиторию. Все посмотрели на альбом: мол, а это что? Я села на место. На перемене ей и еще нескольким любопытным объяснила, зачем меня вызывал ректор.
Наш староста Аллахвердиев Тофик одобрительно похлопал меня по плечу: “Молодец!” Амирдйанова Наргиз зло сказала: “А что, из Азербайджана должна поехать армянка?! Этого еще не хватало!” Признанная красавица курса, еле-еле учившаяся на тройки (что, впрочем, впоследствии не помешало ей стать кандидатом, а потом и доктором наук и заведовать где-то кафедрой русского языка) Амрахова Гюльнара заявила: “Ты поступила правильно. Надо думать о чести республики!” Сейчас бы я ей, конечно, ответила: “Вот ты бы и подумала, написала бы сама что-нибудь”. Но тогда я ничего такого и не подумала. Притащила после занятий этот тяжеленный альбом домой. Рассказала, за что была одарена им. Отец посмотрел и вдруг заявил: “Надо тебе отсюда уезжать! В Ереван”.
Летом 1962 года, закончив на все “пятерки” второй курс, я перевелась в Ереванский пединститут русского и иностранных языков им. В.Я. Брюсова (тогда он располагался в двухэтажном здании на улице Амиряна). Когда я забирала свои документы, наш декан Абдулла Шабанович Шабанов (кстати, армянин по матери) сказал мне:
— Зачем ты это делаешь? Разве к тебе здесь плохо относятся? Ты — круглая отличница, член комитета комсомола института. Ну ладно. Поезжай, если решила. Но если надумаешь вернуться, мы тебя снова примем, хотя и не имеем права.
Я не вернулась. Но зимой я приехала домой на каникулы. И моя подружка Томик сказала мне:
— А знаешь, твой доклад, с которым Алиева Света поехала в Ленинград, занял второе место (серебряная медаль) на Всесоюзных Ломоносовских чтениях. Она сразу получила направление в аспирантуру по русской литературе.
* * *
Летом 1989 года моя семидесятилетняя мать, спасая свою жизнь, бежала из Баку. Отца уже давно не было в живых. Так и неиспользованный плюшевый альбом остался в нашем доме в буфете.

ЗВОНОК ВОРОШИЛОВА

Многие старожилы Еревана, работающие на ниве просвещения, наверняка, помнят Сусанну Никитичну Шавердову. Старая большевичка, убежденная коммунистка, лично знавшая Н.К.Крупскую, Миху Цхакая и многих других грузинских большевиков, поскольку сама была родом из Тбилиси и довольно долго жила там, заслуженный учитель Армении Сусанна Никитична в 70-ые годы возглавляла кафедру методики преподавания русского языка и литературы педагогического института им. В.Я. Брюсова. В эти же годы я, выпускница филологического факультета этого же института, работала на кафедре Сусанны Никитичны.
На кафедре работали два лаборанта посменно — я и Юра Абовян, тоже выпускник нашего института, сын библиотекарши Зинаиды Павловны, много десятков лет проработавшей в нашем институте, всеми уважаемой женщины. Юра — смешливый, легкомысленный парень, вечно сочинявший какие-то невероятные истории, которые якобы произошли с ним и рассказывавший их с таким серьезным видом, что не поверить ему было нельзя. Сусанна Никитична, “божий одуванчик”, была поразительно доверчива и наивна: она верила всем Юриным россказням.
Когда Сусанна Никитична болела, ее заменял Гаврила Манучарович Агабабов — в те годы доцент кафедры. Позже он защитил докторскую, стал профессором и заведующим кафедрой. Добрейшей души был, кстати, человек, хотя несколько вспыльчив, но отходил быстро.
Однажды Сусанна Никитична вновь заболела. А Гаврила Манучарович, вернувшись из очередной научной командировки в НИИ ПРЯНШ (был такой научно-исследовательский институт в Москве), привез оттуда важную информацию, касающуюся всех заведующих кафедрами русского языка вузов Еревана.
Обзвонила я всех нужных людей, и в 2 часа началось заседание. Гаврила Манучарович сказал вступительное слово и только было приступил к чтению привезенной важной бумаги, как раздался длинный телефонный звонок, похожий на междугородний. Уже в пальто готовый уйти домой Юра, стоявший рядом, взял трубку:
— Алло, слушаю! Да, это институт имени Брюсова. Да, кафедра методики преподавания русского языка. Москва?! Да, слушаю!
Гаврила Манучарович снял очки и вопросительно посмотрел на Юру. А Юра продолжал:
— Кто будет говорить?! Товарищ Ворошилов?! Да, да, слушаю!
Все затаили дыхание...
— Здравствуйте, товарищ Ворошилов! Нет, я не преподаватель, я — лаборант кафедры. Сусанна Никитична Шавердова? К сожалению, ее нет, она больна. Да нет, ничего серьезного, дня через два вернется. Да, спасибо, передам обязательно! Да ничего, трудимся. Да, передам, спасибо за пожелания!
Юра, положив трубку, стоял рядом с благоговейным выражением лица. Все, ошеломленные, молчали... Наконец Гаврила Манучарович спросил:
— Юра, с кем это ты говорил?
— Вы же слышали, с Ворошиловым!
— С каким Ворошиловым?!
— Как с каким?! А сколько у нас есть Ворошиловых?! — удивился Юра, — Конечно, с Климентом Ефремовичем!
Наступила пауза. Гаврила Манучарович и все присутствующие переваривали эту потрясающую информацию. Гаврила Манучарович спросил:
— А почему он звонил на нашу кафедру?
— Хотел поговорить с Сусанной Никитичной.
— А откуда он ее знает?
— Вы что, не знали, Гаврила Манучарович?! Сусанна Никитична была лично знакома с Ворошиловым, они в ссылке вместе были, — тут же парировал Юра.
— Нет, я этого не знал, — удивленно сказал Гаврила Манучарович. — А что он еще сказал?
— Ну что? Пожелал Сусанне Никитичне здоровья, а нашей кафедре — успехов в работе.
Юра ушел домой. Гаврила Манучарович, большой патриот родной кафедры горделиво смотрел на всех: мол, знай наших, сам Ворошилов знает о нашей кафедре... На следующий день Сусанна Никитична пришла на работу. В библиотеке все наперебой поздравляли Сусанну Никитичну:
— Сусанна Никитична, как жаль, чт
о вас вчера не было, вам звонил Ворошилов!
Оглушенная этой новостью, Сусанна Никитична сказала:
— Я ничего не понимаю! Кто звонил?! Куда звонил?! Ничего не понимаю! Почему товарищ Ворошилов должен был звонить на нашу кафедру?! — недоумевала Сусанна Никитична.
Пока Сусанна Никитична поднималась на второй этаж и шла по коридору на кафедру, ей встретилось несколько человек. И все говорили ей о звонке Ворошилова. Бедная Сусанна Никитична уже не задавала никому никаких вопросов.
У входа на кафедру ей встретился Аветис Кешишян, преподаватель методики английского языка, очень серьезный, вовсе не расположенный к шуткам человек. Он, широко улыбнувшись, сказал:
— Поздравляю от всей души, дорогая Сусанна Никитична! Вам звонил из Москвы товарищ Ворошилов!
Войдя на кафедру, посидев молча минут пять, Сусанна Никитична обратилась ко мне:
— Расскажи мне, пожалуйста, кто звонил к нам на кафедру из Москвы.
— Ворошилов, просил вас, мы ему сказали, что вы больны, но скоро выйдете на работу.
— А кто с ним говорил?
— Юра Абовян.
В два часа на работу явился Юра. Сусанна Никитична попросила меня выйти из комнаты. Когда через несколько минут Юра вышел, щеки его горели... Целый месяц Сусанна Никитична не разговаривала с ним, все поручения Юре давались через меня. А потом она его простила.
А дело было так. Когда раздался длинный междугородний звонок, на том конце провода спросили по-армянски:
— Это Апаран?
Кто-то вмешался и ответил:
— Нет! И тут же телефон отключился.
Весь дальнейший диалог придумал экспромтом Юра... Согласитесь, в находчивости ему не откажешь....

КОЛЬЦО

В четверг дочь пришла с работы и сообщила: “В субботу наш колледж (дочь преподает в местном колледже английский и русский языки) устраивает для преподавателей и студентов экскурсию в Нью-Йорк, в ООН. Я там уже была два раза. Хотите поехать?”
Мы с мужем, конечно, захотели. За несколько лет жизни в Америке, в штате Коннектикут, в двух с половиной часах езды от Нью-Йорка, мы были там пару раз — посмотрели центр Манхэттена с обязательными для туристов достопримечательностями. А в ООН не были.
Если кому-то довелось побывать там, тот наверняка запомнил магазин на первом этаже, где продаются сувениры из разных стран — членов ООН. Мы с мужем, конечно же, сразу кинулись к витрине с надписью “Армения” — и поразились убожеству выставленных там жалких сувениров: пара каких-то деревянных тарелочек, куколки в национальных армянских костюмах, несколько керамических подсвечников, пепельниц — и это было все...
Обмениваясь впечатлениями, мы возмущались увиденным, переходя с русского на армянский, как нам казалось, не очень громко, но нас услышали: стоящая спиной у соседней витрины какая-то пара обернулась на наши голоса:
— Как приятно услышать русскую речь! — сказал невысокий, полный, лысоватый мужчина в очках.
— Нам тоже приятно, — ответил мой муж, — хотя мы и не русские. Мы — армяне, из Армении, из Еревана, правда, сейчас живем в Америке. А вы, простите, откуда?
— Мы так и поняли, что вы армяне, услышали невольно ваш разговор. А мы с женой из Баку, беженцы (мужчина грустно усмехнулся), сейчас тоже живем здесь.
Я смотрела на эту пару, и у меня было ощущение, что с мужчиной этим я когда-то была знакома, во всяком случае, я его встречала где-то раньше. Женщину я видела впервые.
Мужчина во время этого краткого разговора несколько раз внимательно посмотрел на меня. И вдруг — внезапное озарение — я узнала его:
— Лева, это ты?!
И он меня узнал:
— Господи, вот это встреча! Через столько лет! И, главное, где?!..
Это был мой однокурсник Лева Вассер, с которым мы когда-то учились в Баку в АПИ им. Ахундова. Лева познакомил нас с женой Соней. Договорились встретиться после экскурсии (мы были в разных группах) у входа.
...Пока мы ждали Леву с женой, обратили внимание на высотное здание прямо напротив ООН, на крыше которого была огромная надпись: TURKISH CENTER. Муж грустно заметил:
— И мы еще чего-то хотим, еще надеемся, что Америка признает армянский геноцид...
Через несколько минут появились Лева с женой.
— Как вы относитесь к индийской кухне? — спросил Лева. Тут недалеко индийский ресторан “Бухара”, где мы с Сонечкой пару раз были, неплохо готовят.
...На одной из лекций Асланова мы с Левкой оказались рядом. Он вытащил из своего потертого портфеля (Левка был единственным, кто ходил в институт с портфелем) маленький томик — на обложке стояло: А.Ахматова. Избранное.
Конечно, я знала об Ахматовой (все мы знали) из знаменитого Постановления ЦК ВКП(б) 1946 года о журналах “Звезда” и “Ленинград”, где ее творчество было подвергнуто жесточайшей критике, благодаря чему Ахматова фактически была отстранена от литературы. Я попросила Левку:
— Дай почитать, а?
— Тебе дам, ненадолго. Только обещай, что никому не покажешь и не передашь.
С этого и началось: Левка приносил мне книги, которых ни в одной библиотеке не было.
Как-то Левка пригласил меня к себе. Он жил в старом доме, в центре, в районе Торговой улицы (официального названия улицы я не помню, впрочем, все бакинцы ее только так и называли), вместе с бабушкой. Появилась бабушка — невысокая, толстенькая старушка с характерной, как мне тогда показалось, еврейской внешностью, поздоровалась, представилась (“Сусанна Михайловна, Левина бабушка”), поставила на стол поднос с печеньем, вазочку с конфетами и исчезла.
Пока Левка варил кофе, я продолжала рассматривать комнату, две стены которой были сплошь заняты книжными полками почти до потолка. Господи, чего только тут не было, даже подшивки старых дореволюционных журналов “Нива” и еще каких-то. Жадными глазами шарила я по полкам: Блок, Есенин, Цветаева, Мандельштам, Гумилев, Северянин, Белый, Хлебников, Ходасевич, Кузмин, Пастернак — некоторые имена я увидела впервые... Рядом со шкафами, в углу, на стенке — небольшой клочок (именно клочок) выцветшего старого ковра.
— А это что, Лев? — с удивлением спросила я.
— А это кусочек ковра из бабушкиного дома в Турции, — здесь Левка сделал паузу, — все, что осталось от огромного старинного ковра, — сказал Левка и замолчал.
Позже, уже перед сном, перебирая в памяти все, что я увидела в Левкином доме, я вспомнила этот клочок ковра и Левкину фразу: “Это все, что осталось от большого ковра из бабушкиного дома в Турции”. “В Турции... Почему в Турции?”
Сейчас-то я понимаю причину моего, вернее, нашего нелюбопытства: мы ведь абсолютно ничего не знали об армянском геноциде 1915-1923 гг. в Турции, ничего. В те годы эта тема была под запретом в СССР, даже в Армении на нее было наложено “табу”, что уж говорить об Азербайджане... Кроме того, я была уверена, что Левкина бабушка — еврейка, потому, наверное, никакой связи между ее судьбой и судьбой Стелкиной бабушки-армянки не увидела.
И вот судьба свела нас снова, через — страшно сказать — почти 45 лет... Мы рассказали, как попали в Америку: дочь после Спитакского землетрясения в Армении в 1988 году, работая переводчицей с американцами, вышла за одного из них замуж и переехала в Америку; сын-физик, учился здесь в аспирантуре, получил докторскую степень в Йельском университете и тоже остался здесь, работает. Десять лет мы с мужем жили в Армении одни, без детей, а потом переехали сюда — короче, жизнь так сложилась... Живем с дочерью, растим внучку. Привыкнуть никак не можем (боимся, что это — навсегда!): все чужое, языком владеем плохо — тяжело менять страну, когда тебе за шестьдесят... Тоскуем по Родине, дому, друзьям, соседям, но нужны здесь — помогаем дочери, да и сын здесь, в Америке...
Лева с женой жили в маленьком городке Тенафлай, в штате Нью-Джерси. Дети, сын и дочь, живут отдельно — дочь преподаватель музыки в том же городке, а сын-программист недавно с семьей переехал в Сиэтл, где нашел хорошую работу: “Вы же знаете, в Америке живут там, где есть работа”, — сказал Лева.
— Лев, — спросила я, — а вы-то почему попали сюда из Баку как беженцы, как ты сказал, вы ведь евреи, не армяне?
— Ну, я — наполовину еврей, по отцу, а если уж быть совсем точным — на четверть: мама была стопроцентной армянкой, а папа — еврей наполовину, по отцу, по матери — тоже армянин. Сонечка, — он нежно посмотрел на жену, которую называл только Сонечкой, — тоже чистая, стопроцентная армянка. Так что мы бежали оттуда, спасая свои жизни...
Лева помолчал и добавил: “Моя семья уже второй раз переживает геноцид...” И тут Лева рассказал историю своей семьи. Он обратился ко мне:
— Ты помнишь мою бабушку Сусанну, ты ведь бывала у меня дома в Баку? Она вообще-то Шушаник, Шушаник Мисаковна Куюмджян, это в Баку она превратилась в Сусанну Михайловну. Восемнадцатилетняя бабушка в 1915 году бежала, вернее, чудом спаслась из Аданы, — Лева криво усмехнулся, — есть такой милый городок в Турции, где турки вырезали около тридцати тысяч армян, почти всю армянскую общину города. Всю большую бабушкину семью — отца, мать, трех братьев, трех сестер, бабушек, дедушек, теток, дядей — всех, а дом сожгли... Бабушка уцелела, потому что ее в тот момент просто дома не было... Она никогда никаких подробностей не рассказывала о тех страшных днях, не знаю, почему... А может, родителям моим рассказывала, не знаю, но мне — никогда, боялась, наверное, моей реакции... И я очень долго ничего не знал... И от всего их большого, богатого дома у бабушки остался клочок ковра (бабушка потом тайком пробралась на пепелище) да еще кольцо, бриллиантовое, которое ей подарила мать на ее восемнадцатилетие — вот и все...
Тут я вспомнила тот клочок ковра на стене дома у Левы и спросила:
— Это тот клочок, что висел у вас в Баку?
— Он и здесь висит у меня дома, в Америке, — сказал Лева и продолжил: — Ну, потом бабушка попала в Ростов, как — это долгая история. Там она познакомилась с моим дедом, который тоже остался круглым сиротой. Он был из Трапезунда, из знаменитого рода Балянов — их род дал много известных людей: архитекторов, музыкантов, врачей, ученых... Особенно архитекторов... Один из двоюродных братьев деда попал в Литву, стал там известным архитектором, много строил... Дед потом ездил к нему. Какие-то годы они жили в Ростове, где родилась моя мама, а потом деда пригласили в Баку, где не хватало врачей, а дед был знаменитым врачом-урологом... Ну, вот так они и оказались в Баку. Потом моя мама Кнарик (так звали мою прабабушку, бабушкину маму) уехала учиться в Москву, в Первый медицинский институт, жила там в общежитии. Там же жил и мой отец, они были земляками и жили, оказывается, на соседних улицах. Там, в Москве, они поженились и вернулись домой. Ну а потом, — тут Лева помолчал и с трудом продолжил, — потом они разбились на машине... Я тогда учился в пятом классе... Родителей отца уже не было в живых, они довольно рано умерли (тоже были, кстати, известными врачами: дедушка — глазник, а бабушка — педиатр), и я остался с дедой и бабушкой Сусанной... Мой деда (так он называл отца матери) не выдержал маминой смерти — через год и его не стало. Остались мы с бабушкой одни... Переселились в квартиру папиного отца...
Ну что еще? Кончил я институт, какое-то время работал в школе, не выдержал, ушел работать в Публичную библиотеку — с книгами мне всегда было интереснее и легче, чем с людьми... Там же и Сонечку встретил... Когда начался весь этот ужас, сначала в Сумгаите, потом в Гяндже, а потом и у нас в Баку, мы на время уехали в Ереван, к Сонечкиным родственникам. Сын в это время был первокурсником Политехнического института, а дочь заканчивала Консерваторию. Думали: переждем, все утрясется — и мы вернемся домой...
Да, с фамилией Вассер нам вроде бы можно было и не уезжать, но все соседи прекрасно знали, что Сонечка — армянка, помнили моих деда с бабушкой, знали, что и сам я по матери армянин, так что остаться мы не могли... Да и не хотели больше там оставаться, прежнего Баку уже не было... Ключи оставили соседям по площадке — русским. Вроде дружили... Вернулись через пару месяцев (детей, к счастью, оставили в Ереване), поверили, что армяне могут возвращаться и спокойно жить в Баку... Вернулись и увидели, что все самое лучшее из мебели, одежды, посуды, книг — все очутилось у соседей. Они объяснили: “Чтобы не унесли азербайджанцы, они грабили пустые квартиры. У нас будет надежнее”. И они же, я думаю, эти соседи, донесли, что мы вернулись, правда, потом помогли нам перебраться на их балкон (когда в нашу дверь ломились озверевшие бандиты) и спуститься по веревке вниз, с третьего этажа...
У Сонечки была сумочка с документами нашими, а на пальце — кольцо бриллиантовое, бабушкино, то, что ей когда-то ее мать подарила на восемнадцатилетие, старинное, дорогое кольцо... Не сообразила Сонечка снять и в сумочку спрятать... Да все равно бы отобрали... Ну, нас “бойцы” их так называемого “народного фронта” посадили на паром, в Красноводск. А в последний момент один из “бойцов”( Лева иронически усмехнулся) заметил кольцо на Сонечкином пальце и приказал: “Снимай!” Я пытался его уговорить: “Это единственное, что осталось от бабушки, оставьте, прошу вас! Это память...” — “Обойдешься без памяти! Скажи спасибо, что живые остались!”
Ну, добрались мы на пароме до Красноводска. Не буду описывать, как... Вокруг лежали избитые, раненые... Стоны, плач, крики, причитания — некоторые потеряли там, в Баку, родных и даже похоронить не успели...
Лева хотел еще что-то добавить, но молчавшая до сих пор Сонечка сказала тихим голосом: “Не надо, хватит об этом”.
Лева помолчал, а потом закончил: “Из Красноводска нас самолетом переправили в Ереван, где ждали дети. Потом мы уехали в Москву (спасибо Сонечкиным родственникам — помогли деньгами), получили статус беженцев в американском консульстве — и попали сюда...”
Конечно же, мы обменялись адресами, телефонами. И тут выяснилось: Лева сменил свою фамилию Вассер на фамилию деда — Балян. И имя тоже. Теперь он — Левон Балян.
— Сын мой оставил фамилию Вассер, дочь вышла замуж за армянина из Ирана, тоже армянскую фамилию носит. И ее дети. Ну а я сделал это чисто сознательно и принципиально: моих предков убили в Турции за то, что они — армяне, мою семью в Баку могли убить по этой же причине... Я и так на три четверти армянин, хочу быть им полностью, носить фамилию деда — чтобы никто не сомневался, кто я. Вот мечтаем с Сонечкой в Турцию поехать — в Адану, Трапезунд, с духом собираюсь, нелегко это... Хочу им сказать: Баляны живы! И деда просил об этом, хочу его просьбу выполнить...  P.S. Недавно один наш знакомый армянин побывал в Турции (тоже выполнил наказ деда — побывать на его Родине) и привез путеводитель по Турции на русском языке. Дал нам почитать. Открываю наугад. Читаю: Стамбул. Архитектурные достопримечательности: Мечеть Ортаксу, построена в 1853 году придворным архитектором Никогосом Баляном во время царствования султана Абдулмечита. Дворец Долмабахче, 1855 год, архитектор Карапет Балян. Дворец “Чираган”, архитектор Саркис Балян. И это только в Стамбуле... Сделаю ксерокс с некоторых страниц этого путеводителя и пошлю Левону — пусть посмотрит...

Подготовила
Елена Шуваева-Петросян