Корреспондент Общественного телевидения Армении Айк Навасардян почти всю 44-дневную войну провел в Степанакерте (Ханкенди), освещая происходящее. В блоге, написанном специально для «Траекторий», он рассуждает о том, может ли журналист брать в руки оружие, не теряет ли он в этом случае право называться журналистом.

«Это было 2 ноября. Мы прибыли в Степанакерт, чтобы сменить работавшую там съемочную группу.

«Ребята, вот еда на неделю: макароны, консервы, чай, кофе. Телекамеры здесь, а вот каски».

Операторы Акоп и Артак передают нам имущество.

«Айк, здесь есть кое-что еще, держи, — говорит мой коллега-репортер Мушег и передает мне автомат с двумя рожками и гранату. — Теперь ты в ответе за все это».

«Зачем это мне?, — спрашиваю я своего друга и коллегу. – Что мне делать с оружием?»

«Нам выдали автомат на всякий случай, чтобы брать с собой, если поедем к фронту. Мало ли что, вдруг понадобится. Ситуация не очень хорошая».

Автомат скоро займет свое место рядом со мной, по правую сторону импровизированной кровати возле арцахского флага на земляном полу подвала Степанакертского культурного центра имени Шарля Азнавура.

На следующее утро в десять часов в городе снова взрывы. Надоедливый сигнал воздушной тревоги не умолкает. Съемочная группа загружает камеры в машину. Надеваем каски и бронежилеты. Водитель Гарник, как всегда, отказывается от броника.

«Как будто все взяли?», — спрашиваю я коллег.

«Это не возьмешь?», — кивком показывает один из них на автомат.

«Нет, не возьму, с ним может быть хуже, чем без него. Откуда мы знаем?»

Едем в Мартуни [Ходжавенд]. И вот мы уже на переднем крае.

Герой сегодняшнего интервью — 18-летний парень, такой молодой, что, наверно, еще не успел почувствовать на лице боль от первого пореза бритвой. Но сейчас он солдат на последнем рубеже, с автоматом, уверенный в себе, готовый пожертвовать собой ради земли.

И перед ним я, 34-летний мужчина в бронежилете и каске с микрофоном с синим лого Первого канала.

В тот день я особенно остро чувствовал раздвоение, переживал острую внутреннюю борьбу: что мне делать? Оставаться журналистом или взяться за оружие?

Я смотрел на парня и мне казалось, что его взгляд говорит что-то вроде: «И не стыдно тебе? Взрослый мужик, а с микрофоном на войне… Тьфу!»

И пока он пытался ответить на какой-то простой вопрос, который я задал, мои мысли текли в направлении, совершенно не связанном с интервью.

«Что мне делать, – думал я, глядя на парня, – оставить микрофон, взять оружие? А может, пусть у меня будет и то, и другое?»

Но в то же время я понимал, если я возьму оружие, стану солдатом, а в этом случае я больше не буду журналистом, ведь есть ясные этические принципы: нужно сохранять беспристрастность и непредвзятость.

А с другой стороны, как сохранить верность этическим принципам, если почти каждый день перед твоими глазами погибают близкие люди?

Парень говорит, а я смотрю на него и продолжаю думать:

«А если у меня автомат будет просто для надежности, вместе с микрофоном? Но если я попаду в плен с оружием в руках, меня не спасет журналистское удостоверение – никакая международная организация за меня не заступится, и со мной будут обращаться как с обычным военнопленным.

Но я ведь хочу, пусть даже ценой жизни, показать миру, что творится на этой войне. И что теперь мне, черт возьми, делать?» 

Эти мысли мучили меня часами и сутками. А выданный мне автомат по-прежнему лежал без движения.

5 ноября густой туман окутал город. В нескольких метрах ничего не видно, но слышно, что Шуши (Шуша) уже несколько часов находится под интенсивным артобстрелом.

Решаем подняться туда, чтобы снять репортаж. Мы уже знаем, что ситуация вокруг города-крепости тяжелая.

Еще несколько дней назад, подъезжая к Степанакерту, видели окопы, вырытые вдоль дороги. Это показывало, что противник уже близок к городу. Сегодня же вообще сложно понять, где находятся наши войска и в каком направлении атакует противник.

Нет никакой гарантии, что мы не станем для них удобной мишенью.

Поднимаемся в Шуши.

Отсветы пожара от горящих домов показывают наше примерное местоположение. Горят два соседних дома. Потрескивание бревен отчетливо слышно даже на расстоянии нескольких сотен метров.

Сильный туман накрыл улицы города-крепости. Около получаса по нему не было выпущено ни одной ракеты. Кругом царит тишина, полная, невыносимая. Впервые я чувствую, как дрожь пробегает по моему телу, вероятно, из-за неясности и тишины.

Я снова разговариваю сам с собой.

«Вот для чего нужно было взять оружие – оно придало бы мне уверенности. Ведь бои уже идут на окраинах Степанакерта».

Звук автоматных очередей постепенно усиливается. Я невольно пытаюсь как-то защитить себя, рука сжимает ручку двери автомобиля, думаю, будь у меня автомат, я бы чувствовал себя получше.

«Подняться в Шуши посреди ночи, да еще и без оружия – это просто авантюра», – все время думаю я. Дорога до Степанакерта вместо 20 минут занимает на этот раз полтора часа.

Прошел год. У меня и по сей день нет ответа на многие вопросы. Меня мучает мысль: «Может, если бы я поменял микрофон на автомат, то война имела бы совсем другой исход?». Чувствую, этот вопрос будет мучить меня долго, и я все равно не смогу сказать, что было бы, если бы.

Я все время думал об альтернативе: «А вдруг можно, чтобы у нас были и микрофон, и оружие?». Но каждый раз вспоминал о золотом правиле нашей профессии, гласящем:

«Журналисты в зоне боевых действий должны избегать ношения военной формы и оружия, чтобы не стать мишенью и чтобы с ними не обращались, как с военнопленными, если они попадут в плен».

Вспоминаю, как 6 ноября 2020 года, когда война приняла совсем плохой оборот, я подошел к одному из высокопоставленных чиновников Арцаха: «Господин …ян, распорядитесь, пусть нам вместе с водителем и оператором выдадут оружие. Нам неловко – трое здоровых мужчин, снимаем по три-четыре часа в день, готовим телематериалы, а тем временем 18-летние мальчики гибнут на границе».

Он ответил очень спокойным тоном: «Представляете, если бы не было ваших репортажей о солдатах, стоящих на границе, родители не увидели бы своих сыновей, мир не увидел бы, что происходит. А скажи, пожалуйста, сколько человек ты знаешь, кто смог бы делать вашу работу?».

И действительно, у журналистов – не только у тех, кто освещает боевые действия, – своя война. Ежедневная, тяжелая, напряженная. Мы воюем не за землю, а за попытку выявить правду. И, бывает, платим своими жизнями за то, чтобы люди могли знать, что происходит вдали от них.

Наверное, нас можно назвать «солдатами правды». А уж хорошо мы делаем свою работу или нет – это совершенно другая история».

Айк Навасардян