Глубокая, приглушенная, полуимпрессионистическая – именно такой называют поэзию Ваана Терьяна. Прожив всего 34 года, писатель создал не только множество музыкальных, поражающих своей красотой стихотворений, но и перевел немало работ других авторов. Несмотря на то что Терьян владел несколькими языками, а русский и вовсе знал безупречно, писал он только на родном армянском. Причем фактически довел литературный армянский язык до совершенства. 9 февраля, в день рождения Ваана Терьяна, вспоминаем о его связях со школой русского символизма и близости к творчеству Александра Блока.

Великий армянский лирик начала ХХ века Ваан Терьян был связан самыми тесными узами с Россией и русской литературой. Стихотворения, составившие одну из вершин новой армянской поэзии, Терьян писал только и только на армянском. Русский же язык стал для него, еще с юности, языком повседневной жизни и общения в Москве, Петербурге и других городах России, языком образования, языком чтения и русской, и мировой литературы, отчасти и языком литературной работы как таковой – Ваан Терьян публиковал статьи и заметки в русской периодике, вместе с Максимом Горьким работал над составлением вышедшего в свет в 1916 году «Сборника армянской литературы», для которого сам же и перевел на русский пьесу Габриела Сундукяна «Пэпо».

Поэтическое творчество Терьяна исследователи относят к символистскому направлению: во многом на него повлияли русские и французские лирики второй половины XIX – начала XX века. Неопределенная, беспредметная тоска, чувство одиночества и неудовлетворенности, стремление к неизведанному и недосягаемому – эти мотивы характерны как для Терьяна, так и других поэтов-символистов.

Валерий Брюсов, один из идеологов русского символизма, отмечал, что символизм ценен тем, что открывает дорогу новым поэтическим приемам для передачи сложных переживаний человека. Разумеется, он имел в виду виртуозное мастерство в передаче самых тонких, импрессионистских нюансов настроений и впечатлений лирического героя, богатство и выразительность живописной палитры и музыкальной инструментовки, специфическую метафоричность поэтического языка.

В отношениях Ваана Терьяна с русскими символистами есть как очевидное, так и не до конца проясненное, справедливо отмечала Елена Алексанян. Интересный парадокс заключается в том, что, к примеру, творческое «присутствие» французских символистов, особенно Шарля Бодлера и Поля Верлена, достаточно легко выявляется и в оценках, и в самой поэзии Ваана Терьяна. А между тем творческое освоение французского художественного опыта армянским поэтом несоизмеримо меньше, нежели его взаимодействие с русской литературой в целом и поэзией русских символистов, принимая во внимание и его живые контакты с Валерием Брюсовым, Вячеславом Ивановым и другими.

«Для Бога Его другое (т. е. вселенная) имеет от века образ совершенной Женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий. Весь мировой и исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения в великом многообразии форм и степеней», – писал философ Владимир Соловьев, оказывавший огромное влияние на русских символистов.

Именно идея Вечной Женственности во многом отразилась в поэзии этого направления. Александр Блок, разделявший философию Владимира Соловьева, интерпретировал образ Вечной Женственности в творчестве как символ Добра, Света и Любви, представлял его как торжество доброго начала в мире, как высвобождение человека и его родины от зла и мрака.

В еще большей степени чисто поэтом-лириком, а никак не выразителем философско-религиозных настроений можно назвать Ваана Терьяна, открывшего новые пути развития армянской поэзии. Однако это не значит, что писателю были чужды серьезные раздумья о жизни, о цели человеческого существования. Он неоднократно говорил о необходимости выработки целостного мировоззрения, о том, что сама жизнь есть цель и «каждый поступок человека должен быть целью, потому что он есть выражение жизни, он есть жизнь».

Неоспорима, по мнению Алексанян, наибольшая близость поэтической индивидуальности армянского поэта именно Блоку со всей противоречивостью его мировидения, с гуманным поэтическим кредо, утверждающим торжество Добра и Красоты, приобщенностью к кардинальным проблемам жизни, к тайнам отдельного человека и народной души, с неприятием идеологии символизма и блестящим применением его художественной системы и поэтики.

Когда Ваан Терьян появился на поэтическом поприще, уже блистал на отечественном небосводе Ованес Ованнесян, уже утвердились на своем пьедестале народных поэтов Ованес Туманян и Аветик Исаакян. Найти не просто свою самобытную, но и принципиально новую интонацию означало подлинное новаторство. Таковым и был первый сборник стихов Терьяна «Грезы сумерек». Эпическая простота и глубина Туманяна, философское раздумье Исаакяна дополнились лирическим откровением, пророческой, тоской – и «пейзажем души» Терьяна. И драма одиночества его лирического героя, его тоска по пониманию, по родственной душе, его мечта о вселенской гармонии и об отчем доме нашли свой особый способ выражения, носящий отпечаток символистского мировосприятия, однако, не только не повторяющий чужие модели, но и глубоко самобытный.

Поэтическая система Терьяна, отвергая изыски религиозно-мистических откровений, вобрала в себя все лучшее и характерное для поэтического языка своего времени, дающего возможность через «я» лирического чувствоизъявления передавать духовную драму личности и своего народа. Даже в самых, казалось бы, узколичных переживаниях Терьяна угадываются стенания армянина с его трагической судьбой. И пронзительному лиризму, и драматичной универсальности своих стихов Терьян «обязан» избранной поэтической системе. Именно язык символов, намеков, соотнесений, подтекстное наполнение стиха, помогающее выйти за пределы известного, за рамки изведанного в мир мечты – все это и делает поэзию Терьяна столь магически-притягательной и чарующе-пленительной. И сам он был предельно чуток ко всем впечатлениям бытия, вибрировал, как звучащая струна, отражая тончайшие нюансы человеческих настроений и переживаний.

Наиболее созвучен Терьяну, как уже отмечалось ранее, Блок с трагичностью мятущейся в хаосе страшного мира одинокой человеческой личности. Как часто в стихах обоих поэтов встречается образ одинокого корабля в море, как выразительно звучит скрипка, словно оплакивая это одиночество, печальным рефреном отзывается на минорное настроение песня дождя или картина осеннего ненастья. Большую роль в их «пейзажах души» играет звук и краска: «Сумей прислушаться только, – писал Терьян, – и во всем найдешь неиссякаемую красоту и благость, и как музыка будет жизнь вся». И еще о музыке в поэзии: «И вот в эти минуты душа рвется наружу, хочется выявить ту песню, ту "музыкальность", которая звучит в душе и нет для этого слов».

О роли музыки наиболее категорично из символистов говорил, разумеется, Верлен: «Музыка прежде всего». Блок же, как известно, часто через музыкальный ритм воспринимал окружающее, камертон его души – музыка: «дух есть музыка». Что же касается живописности поэтического языка, Терьяну ближе полутона, размытые краски осени, сумерки, а Блок больше обращается к полнозвучной палитре в смене красного, белого, синего, пурпурно-лилового. Однако оба поэта одинаково привержены «золоту в лазури», излюбленной гамме цветов Андрея Белого с его символистской выраженностью синтеза божественного, небесно-возвышенного и жизнеутверждающе-земного, связанного с солнечным светом.

Музыкальная и живописная выразительность темы одинокой души у обоих поэтов свидетельствовала не только о важности ее в поэтической системе, но и о необходимости поисков выхода из тупиков жизни. Близка у Терьяна и Блока также трактовка понятия одиночества. Русские философы и поэты-символисты, чья художественная программа всегда имела философскую окраску, тему одиночества преподносили, как выражение свободы воли и человеконенавистничества. Армянскому поэту принадлежит множество высказываний, в которых он проклинает этот душевный и духовный вакуум. «Разве интересно, – пишет он, – вечно быть с самим собой и самим собой?… Из пустыни одиночества [надо] возвращаться к людям обновленным и светлым, с любовью в сердце и с жаждой жизни-работы». Но главное, разумеется, это голос его поэзии, соотносящий его переживания с блоковскими, например, в рамках темы-явления Прекрасной Дамы, то есть красоты и света, питающих, озаряющих смятенные сердца и души поэтов.

Терьяновские переживания одинокой души постепенно переходили в осознание трагедии народной жизни, в скорбь по разрушенному отчему дому и тяжкой судьбе народа, обреченного на страдания, на смерть и скитанья. Именно тогда, когда трагедийность восприятия Терьяна достигает своего апогея, когда муки его отверженной, непонятной души становятся знаком мученической судьбы армянина, разделившего горькую участь своего народа, – открывается просвет во мраке суровой Ночи, пробивается луч надежды, появляется в его поэзии тема рассвета, героической борьбы, возможности переломить судьбу. И это естественно. Пагубность одиночества, стены непонимания вокруг, болезненное, сверхчувственное восприятие лживости окружающего и отсюда уход в иномирие («недостижимую грезу души»), в царство иллюзий и призраков, сна и мечты, – от всего этого мог спасти поэта лишь путь, ведущий к людям, вера в наступление нового утра страны:

Чем ночь темней, тем я упрямей жду:

Восстань, страна родная, наконец!

Тяжел, но свят твоей судьбы венец.

                                                                                                                  (В. Терьян. Из цикла «Страна Наири», 1915. Перевод В. Звягинцевой).

Александр Блок в одном из своих дружеских посвящений Вячеславу Иванову написал: «Взглянул… И наши души спели / В те дни один и тот же стих». О Терьяне и Блоке, пожалуй, не скажешь «один и тот же», но близкий, но созвучный, но корреспондирующий друг с другом, чистой струной отзывавшийся на время. Гармония этой общности безупречна, потому что единое для настоящих поэтов «чувство пути» обусловило единый ритм их поэзии в «мировом оркестре души народной».