Армяне и Первая мировая

27 июля, 2014 - 13:37

Начало 1915 года было увенчано тайным совещанием лидеров младотурок. В предводителях у них были Исмаил Энвер-паша, Мехмед Талаат-паша, Ахмед Джемаль-паша, идейные вдохновители и зачинщики геноцида армян, одержимые сперва идеей панисламизма – весь мир только для мусульман, а после – пантюркизма: в гашишном угаре они уже видели Великую Турцию, простирающуюся на значительную часть Европы и чуть ли не на всю Азию. Махровые человеконенавистники, подобно султану Абдул-Гамиду II, они намерены были раз и навсегда покончить с «армянским вопросом», искоренив весь армянский народ.

Продолжение.

Выразителем бредовой этой мечты на тайной той сходке явил себя доктор Назым-бей, один из лидеров младотурок – партии «Иттихад ве Тераки», что в переводе означает «Единение и прогресс»:

«Армянский народ надо уничтожить в корне, чтобы ни одного армянина не осталось на нашей земле (то бишь в Османской империи. – М. и Г.М.) и забылось само это имя. Сейчас идет война, такого удобного случая больше не будет. Вмешательство великих держав и шумные протесты мировой прессы останутся незамеченными, а если они и узнают, то будут поставлены перед совершившимся фактом, и тем самым вопрос будет исчерпан. На этот раз наши действия должны принять характер тотального истребления армян; необходимо уничтожить всех до единого... Я хочу, чтобы на этой земле турки и только турки жили и безраздельно господствовали. Пусть исчезнут все не турецкие элементы, к какой бы национальности и религии они не принадлежали».

Так была запущена машина массового истребления армян.

В ночь на 24 апреля 1915 года по всему Константинополю прокатились аресты. Аресты, по указке свыше, исполнители-турки старались проводить без лишнего шума. Полицейские в штатском любезно просили хозяина дома пройти с ними в участок – буквально на пять минут, чтобы ответить на несколько вопросов. Поднимали людей с постели, прямо в пижаме и тапочках, уводили в центральную тюрьму города.

Как ни странно, те, кого полицейские не заставали дома, сами являлись в полицию, недоумевая, с чего это они властям понадобились.

Доктор-армянин Тигран Аллахверди, активный член партии младотурок, арестованный той ночью, пребывал в полной растерянности: не ошибка ли вышла?! В голове у него не укладывалось, как это его, организатора неоднократных акций по сбору средств в кассу партии, да задержали вдруг. Он и заподозрить не мог, что вся его вина в том, что уродился армянином.

Примерно та же судьба постигла законопослушного профессора Тиграна Келеджяна, издателя протурецкой газеты «Сабах». В начальнике лагеря для интернированных он узнал своего бывшего студента. Тот из почтения к любимому наставнику шепнул ему на ухо, что получен приказ за подписью Талаат-паши об уничтожении заключенных, и даже попытался помочь ему выбраться из лагеря. Решив, что арест его не больше чем недоразумение, наивный профессор и пальцем не шевельнул для своего спасения. Убили Келеджяна по дороге в Сивас. Из 291 узника того лагеря уцелели лишь 40.

С той роковой ночи и в течение нескольких недель в одном только Константинополе было взято под арест около 800 видных армян. Жертвами козней младотурок стали поэты и писатели Ерухан (Ерванд Срмакешханян), Рубен Зардарян, Тигран Чекурян, Тлкатинци, Левон Шант, актер Еновк Шаен, художник Грант Аствацатрян, епископ Смбат Саадетян, архимандриты Анания Азарапетян, Мкртич Члхатян…

Обо всех, кто пал в результате чудовищного злодеяния турок, не напишешь. Мы решили чуть подробнее поведать о тех, чьи имена едва ли не у всех на устах.

ДАНИЕЛ ВАРУЖАН – ЛЮБИМЕЦ ЯЗЫЧЕСКИХ БОГОВ

В 1908 году, в письме к журналисту Теодику, Даниел Варужан сетовал: «Биография моя умещается на одной странице, ибо не жил я еще плодотворной жизнью…»?Далее он пишет, что «родился в 1884 году близ города Себастии, в селе Бргник», где и прошло его детство «в мечтаниях под сенью грустных ракит». Отец, как он помнит, уезжал на заработки в Константинополь, мать же, сидя у тонира, долгими зимними вечерами занимала его ум «рассказами о волках и янычарах». Признается, что, едва начав читать церковные книги, был увезен отцом в Константинополь: «это были ужасные дни погромов 1896 года…»

1902 год забрасывает Варужана в Венецию, в школу мхитаристов Мурад Рафаэлян. В один из свободных от занятий дней едет он на остров Сан-Лазар – поклониться праху Гевонда Алишана, выдающегося армянского ученого и поэта. В память об Алишане Варужан и издаст свою первую книгу стихов, написанную им в Венеции.

В 1906 году, окончив школу Рафаэлян, Варужан продолжает учебу в Каннском университете. В студенческом блокноте он оставил запись: «Здесь я спокоен, посещаю отделения философии и литературы… Преподаватели меня полюбили, кажется за то, что я армянин». Врожденная скромность не позволила поэту признать, что сим благоволением обязан он прежде всего себе – успехами в учебе.

По завершении образования Варужан возвращается на родину – «благоустроить родной очаг». В школе Сваза учительствует, снискав любовь и уважение учеников и их родителей. Незаурядным талантом и силой поэтического воображения вызывает зависть и ненависть учителей из монахов-католиков. Обращаясь к ним, Варужан восклицает: «О, папство! Не надо нам от тебя спасения, прекрати содеянное тобою зло».

Утешение от житейских невзгод находит Варужан в целомудренной девушке-провинциалке Араксии, ставшей его музой и женой. Стоя на коленях, признается он даме своего сердца: «Теперь ты вправе ждать от меня новых песен. Обещаю дать их тебе, ведь теперь, моя муза, ты дала мне крылья». Отцовское чувство к дочери Веронике он изливает в стихотворении «Варужнакис» – частичке его души.

Издав в 1912 году свой лучший поэтический сборник «Языческие песнопения», Варужан с семьей перебирается в Константинополь…

Проводив зашедших проведать его друзей, Варужан к полуночи собирался отойти ко сну. Тут в дверь постучали. Годы спустя вдова поэта вспоминает: «Варужан был полуодет, я пошла отворять дверь… Приоткрыв ее, я увидела трех человек. Толкнув дверь, они вошли со словами: «Где эфенди?» Пройдя в комнату мужа, они обыскали ее и, захватив рукописи поэта, увели его с собой».

Один из непрошеных гостей, обращаясь к Араксии, сказал: «Эфенди должен пойти с нами – подтвердить, что бумаги эти принадлежат ему».

Случилось это в ночь на 24 апреля. После она уже не видела его в живых. Варужану шел тридцать первый год.

РУБЕН СЕВАК – МУЧЕНИК ПО ПРИЗВАНИЮ

В мир пришел Рубен Севак (Чилинкирян) 15 февраля 1885 года в селе Силиври близ Константинополя в семье ремесленника-торговца. Окончил местную школу, позже – семинарию Берберян в Константинополе. Затем уехал в швейцарскую Лозанну – учиться в университете на медика.

Первые пробы пера относятся к 1905 году, однако его единственный прижизненный сборник стихов – «Красная книга» – увидел свет в 1910 году. Книга-хроника от первой до последней страницы о неисчислимых бедах родного народа: поэмы «Безумец погромов», «Турчанка», «Песня о человеке» составили костяк сборника. В периодике сохранились отдельные стихи из сборников «Книга любви», «Последние армяне», «Хаос», так и оставшиеся в рукописи.

Проявил он себя и как блестящий прозаик и публицист. Порукой тому страницы его сочинений о жизни и борьбе европейских рабочих за право на достойное существование, а также цикл рассказов «Страницы, вырванные из дневника врача. 1913 – 1914». Писаны эти вещи в часы ночных дежурств в пору его работы в больнице Лозанны.

Личная жизнь Рубена Севака сложилась более или менее удачно. В 1910 году его очаровала златокудрая фея Янни Апель, дочь прусского полковника из аристократов. Она подарила мужу сына Левона и дочь Шамирам.

«Красная книга», вышедшая в год его женитьбы, стала откликом на резню в Адане, учиненную уже младотурками. Только за две недели 30 тысяч безвинных жертв. Автор книги словно провидел апокалипсис армян Османской Турции.

Любящая жена, прелестные дети, престижная работа в клиниках Швейцарии, вилла на берегу озера Лемак… Казалось бы, чего еще желать? Его, блистательного врача и кавалера, писаного красавца, охотно принимали в лучших поэтических салонах Европы… Казалось бы… Но выбрал он для себя путь столь же мученический, какой уготован был его умному многострадальному народу: в 1914-м, оставив все это позади, Рубен Севак отправляется в Константинополь, чтобы уйти в небытие…

Леденящие кровь строки его берут за душу:

«Вот мы идем! – Кричат. –
И колесо
Страданий наших
мы вперед толкаем.
И дрожь стоит от наших голосов.
Мы по живым идем и повторяем:

«Вот мы идем!»
Дороги не закрыть
Пред яростью могучей
нашей силы.
Идем, чтобы заставить говорить
Бесчисленные общие могилы».

Глубокой ночью 24 апреля 1915 года, когда за Рубеном Севаком пришли, жена его в панике бросилась к послу Германии Вагенгейму, моля его спасти жизнь мужу. Холодный ответ отрезвил ее: «Немка ты недостойная, презрев свою нацию, вышла за чужого, за армянина, а теперь слезно просишь, чтобы я его спас?! Он не должен вернуться. Он ушел умирать». «У меня есть сын, теперь я воспитаю его так, чтобы когда-нибудь он отомстил немцам за отца», – презрительно ответила Янни Апель и швырнула послу в лицо германский паспорт. Пройдут годы, и исполненная достоинства немка, насмотревшись страданий народа, брошенного Германией на растерзание туркам, откажется от немецкого подданства, даже перестанет говорить на немецком и, изучив армянский язык, даст своим детям армянское образование. В декабре 1967 года, когда Янни Апель не станет, дети, следуя воле матери, проводили ее в последний путь по армянскому обряду.

На рассвете 26 августа 1915 года группу из пяти человек турецкие жандармы под предлогом перевода их в другое место посадили в арбу и вывезли. Среди них были Рубен Севак и Даниел Варужан. Путь «экипажу» в дороге преградили неизвестные. Они выволокли связанных армян, привязали к деревьям и стали без спешки невозмутимо колоть и резать своих жертв кинжалами.

А сколько еще? было подобных инсценировок? Имена палачей история не сохранила. Но нетленными остались слова Рубена Севака: «Хотелось бы перед окончательным возвращением на родину поехать в Венецию и провести там хотя бы одну весну, одну из считаных весен??моей жизни. Хочется жить, чувствовать, что живешь… в предчувствии смерти».

Открывая в канун 100-летия геноцида армян в Османской империи музей Рубена Севака в Святом Престоле, Католикос всех армян Гарегин II сказал:

«Музей – дань уважения и преклонения как перед Рубеном Севаком, так и перед Григором Зограбом, Сиаманто, Варужаном, Комитасом, другими нашими великими деятелями, перед памятью полутора миллионов наших безвинных жертв, которые не отреклись от своей веры и родины и приняли терновый венец. Они погибли, храня в сердце веру, что армянский народ жив и будет жить в вечности. Музей посвящается 100-летию геноцида армян и имеет особое значение. Посредством своих посетителей он превратится в неумолкаемую колокольню, голос которой будет услышан во всем мире, способствуя усилиям, прилагаемым для международного признания геноцида».

ЛОЗА ГНЕВА СИАМАНТО

Атом Ярджанян, известный миру как поэт Сиаманто, родился в 1878 году в образованной купеческой семье в городе Акн, что на правом берегу Евфрата. Получив начальное образование в родном Акне, по настоянию родителей убыл в Константинополь. В город детства он уже не вернется.

Лоза Гнева, начав набирать силу еще в юные годы его на берегах полноводного Евфрата, корнями своими уходила в тысячелетия истории армян. Плоды и листья его Лозы, вобрав в себя душевную хронику одной из древнейших культур мира, внесли в его творчество опыт умозрения народа, неотделимый от его судьбы. Сквозь мечтательную грусть и печаль поэта пророс терновник геноцида.

Первые же губительные шаги геноцида, маховик которого запущен был в 1894 – 1896 годах кровавым Абдул-Гамидом II, подвигли отца начинающего поэта во спасение сына вывезти его из охваченного погромами и резней Константинополя в Египет. На чужбине глазам легкоранимого Атома открылась ужасающая картина бедствий: бесконечные толпы беженцев, их неимоверные страдания запали в душу юного поэта как призрак смерти.

Не тогда ли с новой силой зашуршали соки жизни в его Лозе Гнева?!

Первым осадком от горьких впечатлений виденного им в Египте стало стихотворение «Сосланная свобода», опубликованное в 1898 году в журнале «Завтрашний голос», выходящем на армянском языке в английском Манчестере. На картины беженских судеб наложился образ разоренного в 1896 году бесчинствами турецких властей родного очага – Акна.

К моменту появления этого публицистического выплеска эмоций Атом Ярджанян уже учился в Европе – в университетах Женевы и Парижа. Боль и сострадание пульсируют у него в висках.

Нищета и хвори вконец подорвали слабое здоровье Атома. Всем смертям назло он получает блестящее образование. Живя в европейских столицах, проникается искусством, историей и литературой этих стран и народов.

Помимо бед, настигших его народ, цепляются к нему беды личного порядка: лечится от чахотки в горах Швейцарии, встречает там любовь и познает горечь измены. Но добивает его весть о самоубийстве отца, не выдержавшего унижений.

Придя в себя от потрясений, он налаживает связь с «Союзом армянских студентов Европы», тесно общается с учеными-монахами из конгрегации католиков-армян Вены и острова Святого Лазаря близ Венеции. Круг его друзей ширится. Уроженцы Акна – он, публицист, литературный критик Аршак Чопанян, новеллист Григор Зограб находят друг друга и уже не расстаются. Тетради его стихов переходят из руки в руки. О лирике Атома Ярджаняна, всем теперь известного как Сиаманто, тепло отзываются поэты Даниел Варужан, Ваан Текеян, Аветик Исаакян, актер-трагик Ваграм Папазян, драматург Александр Ширванзаде…

Прижав к худосочной груди тоненькую книжицу первого своего стихотворного сборника «Героическое», Сиаманто задумчиво бродит по полуночной Женеве, где она увидела свет в 1901 году. Читая вслух собственные стихи, пронизанные болью за страдания своего народа, он словно слышит крики о помощи насилуемых в Османской Турции армянок, видит переносные виселицы, на которых гибнут их сыновья, мужья и братья, зрит разоренные храмы и поруганные алтари веры армянской…

Сиаманто ловит себя на мысли, что стал он поневоле продолжателем исканий своего духовного отца из X века – Григора Нарекаци, автора «Книги скорбных песнопений», будто дописывает ее страницы. А ведь между Нарекаци и Сиаманто пролегли уже девять столетий вопрошений к Господу: «В чем вина уверовавшего в Тебя народа?!»

В 1909-м, спустя год после прихода к власти в Османской империи младотурок, в Константинополе выходит еще один сборник стихов Сиаманто – «Кровавые вести от друга». В нем он открыто, в полный голос, говорит о лживой природе этих так называемых революционеров.

Статуя Свободы, как вожделенный образ чаяний своего народа, зовет его в Америку. Там, в Бостоне, в 1910 году издает он уже целый том своих горестных песен. Успел побывать Сиаманто и на Кавказе, в Тифлисе. В этом городе, населенном преимущественно армянами, увидела свет книжка поэта «Святой Месроп». Привелось ему в 1913 – 1914 годах увидеть и Восточную Армению. Обратный путь в Европу «уникума мировой литературы», как охарактеризовал его Аветик Исаакян, лежал через Константинополь. Но там Сиаманто накрыл черный апрель 1915-го…

Смерть свою нашел он на изнурительном пути к берегам Евфрата, где мысленно высадил Лозу Гнева, которая, как он уверовал, однажды обернется символом единения нации на свободной земле исторической родины.

ГРИГОР ЗОГРАБ – ДОРОГА В АД ПУСТЫНИ ДЕР-АЛЬ-ЗОР

Получив высшее образование в Константинополе, Григор Зограб сразу же стал заниматься адвокатской практикой, читал в местном университете лекции по праву. Стоя на гражданских позициях, он в 1895 – 1896 годах не убоялся защищать права в абдул-гамидовских судах политических обвиняемых. Его правозащитная деятельность привела власти в ярость, и он вынужден был покинуть страну и обосноваться во Франции. Переворот младотурок в 1908 году позволил ему вернуться в Турцию. И снова он на гребне событий. Став депутатом армянского Национального собрания, избирается он еще и в османский парламент – меджлис, где яро отстаивал национальные права всех народов и народностей страны, ратовал за реформы в законодательстве и образовании, за равные с мужчинами права турецких женщин. В поле его зрения были и вопросы, связанные с созданием условий для развития промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства.

В 1909-м, в разгар резни армян в Адане, Зограб публично клеймит погромщиков, теперь уже младотурок, называя их прямыми наследниками султана Абдул-Гамида II. Предъявленный им турецкому правительству протест получил широкий резонанс.

Армянский вопрос, который сводился к требованию создать в рамках Османской империи армянскую автономию, занимал его ум и время: в 1912 – 1914 годах он вел активные переговоры с послами великих держав в Константинополе, искренне надеясь более всего на помощь России. Его работа «Армянский вопрос в свете документов», опубликованная в 1913 году в Париже на французском языке и подписанная «Марсель Леар», была адресована большей частью правителям стран Европы.

Григор Зограб, автор романов, повестей, новелл, путевых заметок и публицистических статей, 20 мая 1915 года был арестован и препровожден в ссылку. По дороге в сирийскую пустыню Дер-аль-Зор был забит камнями.

КОМИТАС – УЗНИК ВИЛь-ЖУИФА

В 1881 году сын сапожника Геворга Согомоняна из Кутины, затерянной в бескрайней Анатолии, предстал в Святом Эчмиадзине пред очи Католикоса всех армян Геворга IV. Привез голосистого отрока-сироту местный священник по просьбе Патриарха. На первый же его вопрос мальчик ответил на турецком: «Я не говорю по-армянски, если хотите – спою».

Не разумея смысла слов, он исполнил армянский шаракан – духовный гимн. Проникновенный сочный голос растопил душу Патриарха. Его зачисляют в духовную семинарию Геворгян.

В 1890 году Согомона, в совершенстве освоившего родной язык, посвящают в сан монаха. А еще спустя три года он завершает обучение в семинарии, принимает сан священника и берет себе имя Комитас, в память о выдающемся поэте-католикосе VII века, авторе шараканов.

Ведя уроки музыки в родной семинарии, он создает хор, оркестр народных инструментов, принимается за обработку народных песен, очищая их от наслоений мелодики завоевателей – персов и турок. Рождаются первые труды об армянской церковной музыке.

В 1895-м, получив духовный сан архимандрита, едет в Тифлис учиться в музыкальном училище, где курс композиции ведет уже снискавший себе известность композитор Макар Екмалян. После едет в Берлин – в частную консерваторию профессора Рихарда Шмидта. Одновременно посещает императорский университет Берлина, слушает там лекции по философии, эстетике, общей истории и истории музыки.

Вернувшись в Святой Эчмиадзин, ведет занятия по родной музыке в семинарии. С головой уходит в изучение духовной музыки, занимается расшифровкой древней армянской нотописи – хазов. Оказавшись перед стеной непонимания и равнодушия, Комитас оставляет Эчмиадзин и едет в Константинополь.

Подтолкнуло его к этому шагу и событие, имевшее место в Тифлисе. Публицист и литературовед Аршак Чопанян так описывает личную драму друга своего Комитаса:

«Виделся я с Комитасом в конце 1909 года в Эчмиадзине, когда принимал участие в выборах католикоса. Хотел бы, как бы между прочим, рассказать о том, чему свидетель был в Тифлисе. На обеде, данном местной армянской общиной в честь депутатов – турецких армян, удостоены были чести услышать Ашуга Дживани уже преклонных лет. Усталым, чуть охрипшим голосом под свой саз исполнил он несколько своих чудесных песен, тронув наши сердца. Следом выступил Комитас, изумив нас своими задушевными песнями».

Надеясь устроить в Тифлисе сольный концерт Комитаса, Чопанян пытался упросить денежных тузов общины скинуться хотя бы на аренду концертного зала. В ответ услышал: «Пусть он сам устроит концерт, а мы поможем ему билеты распространить». Чопанян с горестью пишет: «Средств таких у Комитаса не было, что весьма его опечалило. Он отказался от этой идеи и вернулся в Эчмиадзин».

В Константинополе Комитас продолжает напряженно работать. Его шедевр «Патараг» («Литургия») для мужского хора вошел в сокровищницу мировой музыки. Навестив Комитаса в 1914 году, русский композитор Михаил Гнесин уверил его, что расшифровкой хазов, в которых сокрыто подлинное звучание церковных мелодий, он не только проливает свет на древнюю армянскую музыку, но и дает прочтение музыки других народов Востока.

Свой триумф Комитас пережил в Париже, когда в том же 1914-м ему рукоплескала вся образованная Европа. Фредерик Маклер, профессор Сорбонны, писал, что лекции и концерты армянского композитора вызвали бурю восторгов и всеобщее восхищение.

Предчувствие надвигающейся беды не обмануло Комитаса. Тревога его нарастала. События, одно другого пугающие, накатывали, терзая душу. Апрель 1915-го не обошел и его. Ссылка в глубь Анатолии, сопровождаемая насилием, явила ему картины ужасающие: на глазах у него пытали и истязали детей, стариков, женщин. Психика человека утонченного не выдержала. Благодаря исключительно заступничеству влиятельных друзей и поклонников его таланта Комитас был возвращен в Константинополь.

К 1916 году здоровье его было окончательно подорвано, и он помещен был в клинику для душевнобольных в Виль-Жуифе – предместье Парижа.

Близкий друг узника Виль-Жуифа художник Фанос Терлемезян вспоминает:

«В один из мартовских дней 1921 года решил я провести с Комитасом утро. Вошел в его комнату в сопровождении санитара. Застал его лежащим. Он вскочил, я кинулся ему на шею и стал целовать, целовать… Зажав в ладонях лицо мое, нежно пошлепал по щекам и назидательно сказал: «Дай-ка я тебя отшлепаю, отшлепаю!» Потом сказал: «Сядь», сам стоять остался, и потекла беседа.

– Комитас, – начал я, – знаю, зол ты на мир, имеешь право. И я от него не в восторге, но нельзя же веки вечные дуться. Все мы с нетерпением ждем тебя.

В ответ он ударился в рассуждения о семантике и философии моих слов. Я заметил, как лицо его стало суроветь. Высказался о живописи: «Кроме света и природы, писать ничего не надо».

Я предложил ему съездить со мной на Севан.

– А что мне там делать?

Когда я завел речь об Эчмиадзине, на лице его и мускул не дрогнул.

– Давай выйдем – погуляем.

– Мне и здесь хорошо, – ответил.

Когда же зашел разговор о жизни и смерти, выдохнул: «Смерти, как таковой, нет». Рванув на себя дверь комнаты, вскричал: «Что она есть, моя келья, если не могила?!» Желая успокоить друга своего, мягко сказал: «Пойду, пожалуй, чтобы не утомлять тебя». «Ты что?! Уж коли пришел, так посиди со мной».

Позволил себе сказать, что собираюсь привести к нему одного из его друзей, который специально в Париж приехал – на актера учиться. «На что ему ремесло это?!» И привел несколько речений Агатангелоса. Однако, уловив, что смысл сказанного им на кондовом грабаре так до меня и не дошел, пояснил: «Свиньи, валяясь в грязных лужах, мнили, что купаются славно».

Завел речь о его учениках. Несказанно рад был, что в Париж учиться они приехали. Спросил, чья музыка лучше, наша, армянская, или европейская? «Брат (серчаясь), уж не вздумал ли ты из абрикоса вкус персика высосать?? Прелесть вкуса у каждого своя».

«Ты не спел бы мне», – справился. «Спою», – кивнул в ответ. «Коли не жаль, Комитас-джан, тогда спой что-нибудь для меня». «Нет, пою я сейчас только для себя, да и то в себе».

Еще с полчаса перекинулись мы о том, о сем, и вдруг, помрачнев, он открыл дверь, пошел к окну и прижался лицом к стеклу. И замер. Оделся, сказал – счастливо оставаться, и, так и не получив ответа, вышел».

Прошло восемь лет, и вновь Фанос Терлемезян возжелал увидеть друга своего. Об этой последней встрече у него всего пара строк:

«В 1928-м я еще раз посетил Комитаса. Он лежал в саду лечебницы и мечтательно смотрел в небо. Вконец поседел. Подошел и минут тридцать задавал ему всякие вопросы, но ни на один из них он так и не отреагировал. Так мы с ним и расстались».

22 октября 1935 года жизнь великого Комитаса оборвалась. Весной 1936-го прах его был перевезен в Армению и предан земле в Ереване. Так и возник Пантеон деятелей культуры.

ПАРАМАЗ: «ТАМ, ГДЕ МЫ БУДЕМ ПОКОИТЬСЯ, ВОЗЬМЕТ СВОЕ НАЧАЛО ВОСКРЕСЕНИЕ!»

15 июня 1915 года в Константинополе на площадь Султана Баязида вывели двадцать членов партии «Гнчак» во главе с Парамазом, их известным трибуном. Они взошли на эшафот, движимые мечтой о независимой Армении. В вину им вменили попытку государственного переворота. Схваченные 12 июля 1914 года по доносу предателя из своих, они предстали перед турецким военным судом как террористы. Арестованы были перед подготовленным покушением на Талаат-пашу, изображавшего из себя «лучшего из друзей» армянского народа, но уже вынашивавшего с соратниками по партии младотурок зловещий план геноцида.

Уже с петлей на шее Парамаз бросил в лицо судьям:

«Вы веками жили как кровопийцы нашей жизненной силы и, в то же время, не хотели, чтобы источник этой силы – армянский народ – имел право на существование. Среди населяющих эту страну народов армяне были самой главной созидательной силой и самой преследуемой. Преследуемых?за одну только мечту о независимой Армении, нас, ее сыновей, вы собираетесь отправить на виселицу??

Мы не сепаратисты в этой стране, господа судьи. Наоборот, это она хочет отделиться от нас, своих коренных жителей, желая уничтожить нас только за то, что мы армяне. Но я прощаю ее, не прося пощады. Вы повесите нас, двадцать человек, а завтра следом за нами придут двадцать тысяч.

И там, где мы окончим свой жизненный путь, там воспрянет Свобода. Там, где мы будем покоиться, возьмет свое начало Воскресение!»

Поочередно все двадцать приговоренных поцеловали крест, тайком переданный им одним из конвоиров. Символ веры армянской придал им духа в час, когда в руках у них не было ни оружия, ни боевого знамени. Крест стал единственным звеном, связующим их с родным народом, ради которого и приняли они мученическую смерть.

В музее при Святом Эчмиадзине этот заветный крест не всем и не сразу бросается в глаза. Но велика его притягательная сила. Он уже стал святыней.

Время донесло до нас имена, увы, не всех двадцати страдальцев. В день поминовения усопших Церковь в молитвах чтит их поименно: Парамаза из зангезурского села Мегри, Мурада Закаряна из села Цронк области Муш, Акопа Басмаджяна и Товмаса Товмасяна из Килиса, Гранта Екавяна и Арама Ачгапашяна из Арабкира, Еремию Мананяна из Константинополя, Петроса Манукяна из Харберда (известного как арабист доктор Пенне), Ерванда Топузяна из села Партизак, Гегама Ваникяна (известного под псевдонимом Ваник, редактора издаваемого до начала Первой мировой войны в Константинополе журнала «Кайц»).

* * *

Парамаз, он же Матевос Саркисян-Парамазян, родился в 1863 году в селе Мегри Эриванской губернии (ныне в области Сюник Республики Армения). Начальное образование получил в родном селе, после попал в Эчмиадзинскую семинарию Геворгян, откуда отчислен был за непослушание. Занимался самообразованием, учительствовал в Нахичеване и Ардабиле. Потом втянулся в национально-освободительную борьбу, став членом партии «Гнчак».

Сколотив свой отряд фидаинов, в 1897 году он попытался прорваться в Ван, что в Западной Армении, но был схвачен турками и предан суду. На суде Парамаз открыто обвинил власти Османской империи в преднамеренных погромах, учиняемых в городах и селах, населенных преимущественно армянами. Вызволил из лап палачей приговоренного к смертной казни Парамаза русский вице-консул в Ване. Его выслали на Кавказ, где он вскоре был выпущен на свободу.

В октябре 1903-го Парамаз подготовил и осуществил покушение на Главноначальствующего Кавказа князя Григория Сергеевича Голицына, злобного арменофоба. Князь в мае 1896-го был произведен в генералы от инфантерии и в декабре того же года назначен Главноначальствующим Кавказской администрации и командующим войсками Кавказского военного округа. Уже в чине генерал-адъютанта инициировал принятие закона о конфискации имущества Армянской Апостольской Церкви и закрытии приходских школ.

Подобные действия князя-злопыхателя не могли остаться безнаказанными. Тифлисская организация партии «Гнчак» вынесла ему смертный приговор. Когда слухи об этом дошли до высокородных ушей, князь захандрил, ушел в себя и стал все реже и реже покидать дворец. В случае же крайней необходимости окружал себя плотным кольцом дюжих казаков. Отлично осведомленный о нравственных правилах армян-революционеров, никогда не позволяющих себе применять оружие против женщин и тем более детей, насмерть перепуганный Голицын, выезжая из дворца, всенепременно усаживал жену в карете рядом с собой.

Привести смертный приговор Голицыну в исполнение партия «Гнчак» доверила Парамазу.

В автобиографическом очерке «Последние наместники Кавказа. 1902 – 1917» (Прага, 1928) осетин Николай Бигаев, служивший в конвое Главноначальствующего, рисует картину покушения:

«Мой приезд в Тифлис ознаменовался известным покушением на жизнь Главноначальствующего на Кавказе кн. Голицына.

Насколько я помню, некоторые характерные черты этого покушения остались совершенно неизвестными. О них никто не писал и писать не мог. Поэтому я попытаюсь в общих чертах их восстановить.

Князь Голицын с женою возвращался с обычной прогулки из ботанического сада. На Коджорском шоссе, близ Тифлиса, экипаж Главноначальствующего был остановлен тремя «просителями» с протянутым прошением в руках. Просители, в скромных крестьянских одеждах, не внушали подозрения. Голицын взял прошение. Тем временем один из нападавших стал перед лошадьми, а двое других заскочили с двух сторон экипажа. Ординарец-казак, сидевший на козлах, и кучер сообразили недоброе. Первый соскочил с козел, но упал, а второй дал кнута. В этот промежуток времени два ставших у подножек экипажа злоумышленника стали наносить острыми кинжалами раны в голову князя. Голицын и его жена не растерялись. Они палкой и зонтиком ловко отбивали удары. Прежде, чем казак успел оправиться, а кучер дать полный ход, нападавшие успели, однако, нанести тяжелую рану своей жертве в голову.

Нападавшие бросились бежать, а князь, обливаясь кровью, прискакал во дворец. Через час злоумышленники были захвачены стражниками и казаками конвоя, выскочившими по тревоге…

Стражники, захватив злоумышленников живыми, убили их, несмотря на то, что один из них умолял дать ему возможность попрощаться с матерью-старухой.

Молва упорно говорила, что в их задачу входило снять голову с кн. Голицына и водрузить ее на Эриванской площади… После постигшей неудачи в открытом «бою» армяне, как гласила молва, хотели взорвать Тифлисский дворец и таким путем покончить с кн. Голицыным. Инженерному ведомству пришлось устроить кругом дворца подземные ходы и постоянно их наблюдать, чтобы предупредить подвод под дворец мин.

Покушение на жизнь Голицына было вызвано, как известно, «близорукой политикой последнего на Кавказе вообще и в отношении армянского народа в частности и в особенности».

Маниакальные страхи изводили Голицына настолько, что даже шум типографических станков в подвальном этаже его дворца казался ему попыткой заложить мину.

Фидаины под прозвищами Шант, Кайцак и Пайлак, коим Парамаз поручил расправу с Голицыным, во избежание нанесения ран княгине, только и успели что ударить князя несколько раз кинжалом по голове. Шант и Кайцак были зарублены стражниками, Пайлаку же удалось ускользнуть и бежать в Персию. Подлинные имена Шанта и Кайцака остались неизвестными, что до Пайлака, то звали его Мгер Манукян.

* * *

В 1906 году, во время армяно-татарских столкновений, Парамаз призвал армян и местных татар-тюрок сложить оружие и перестать истреблять друг друга, разъясняя, что вражда эта на руку лишь царским чиновникам.

После свержения в 1908 году младотурками султана Абдул-Гамида II Парамаз едет в Западную Армению, носясь с идеей единения всех проживающих в Османской империи немусульман. В 1914 году, обвиненный в подстрекательстве к мятежам, мегринец Парамаз, он же Матевос Саркисян-Парамазян, был арестован и предан суду.

ПОСОЛ МОРГЕНТАУ: «ТУРЕЦКИЕ ВЛАСТИ ВЫНОСИЛИ СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ЦЕЛОЙ НАЦИИ»

Дабы придать вакханалии бесчинств цивилизованный вид, младотурки пошли на присущую им хитрость. 26 мая 1915 года (заметьте, повальные аресты с последующей депортацией начались еще 24 апреля) министр внутренних дел Талаат-паша представил меджлису «Закон о депортации» (о борьбе с выступлениями против правительства в военное время). И уже 28 мая турецкий парламент его одобрил и принял. Тогдашний посол США в Османской империи Генри Моргентау позднее напишет:

«Истинной целью депортации было ограбление и уничтожение; это действительно является новым методом резни. Когда турецкие власти отдавали приказ об этих высылках, они фактически выносили смертный приговор целой нации, они это прекрасно понимали и в разговорах со мною не делали особых попыток скрыть этот факт… Я имел беседу с одним ответственным чиновником-турком, который рассказал мне о применяемых пытках. Он не скрывал, что правительство одобряет их, и, как и все турки из правящего класса, сам горячо одобрял такое обращение с ненавистной ему нацией. Этот чиновник сказал, что все эти подробности пыток обсуждались на ночном заседании в штаб-квартире «Единение и прогресс». Каждый новый метод причинения боли расценивался как превосходное открытие, и чиновники постоянно ломают головы над тем, чтобы изобрести какую-нибудь новую пытку. Он рассказал мне, что они даже обращались к отчетам испанской инквизиции... и переняли все, что находили там».

Марина и Гамлет Мирзояны
Продолжение следует

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image