АМНИСТИЯ ТАЛАНТУ
Информационно-аналитический портал Dialogorg.ru представляет статью критика, прозаика и сценариста Владимира Огнева «Геворг из Аштарака» и письма Г. Эмина В. Огневу, опубликованные в первом номере журнала «Литературная Армения» 2024 года. Предисловие и публикация К. Шакаряна. «Литературная Армения» – единственный русскоязычный литературно-художественный и общественно-политический журнал в Армении, издается под патронатом Организации ДИАЛОГ.
В прошлом году практически незамеченным прошёл 100-летний юбилей выдающегося критика, прозаика и сценариста Владимира Фёдоровича Огнева (1923–2017). Прискорбный этот факт – ещё одно подтверждение всегда по-новому звучащего в переломные моменты истории гамлетовского возгласа: “Распалась связь времён”.
Сегодня приходится напоминать о том, что всю свою долгую жизнь Владимир Огнев – как критик и историк литературы, как прозаик и мемуарист, как, наконец, главный редактор журнала европейской культуры “Феникс-XX” – всемерно поддерживал и укреплял эту Связь, не поддаваясь эпохам распада. Деструктивные эпохи сменялись недолгими созидательными периодами, в которых Огнев не просто участвовал – но, можно сказать, пестовал, подготавливал их своей работой.
Писатель фронтового поколения, Огнев начал публиковаться в конце 1940-х: с ранней молодости наблюдал он перекошенную картину родной литературы, восстановление которой стало для него делом жизни. Этим Огнев занимался в 1950-е – этим занимался он и в новом веке, когда историю литературы нашей перекосило на новый лад – и по другим идеологическим мотивам.
Уже в первый год Оттепели, в статье, посвящённой обзору поэзии в 1956 году, Огнев писал: “Сегодня задумываешься: как зыбко было наше представление о критериях качества! И не потому ли мнимые величины вырастали в относительном выражении, что многие крупные явления совсем выпадали из практики? Ну что за история советской поэзии без имён Егише Чаренца и Тициана Табидзе, Блока, Есенина и Багрицкого?”
Не знающему перипетий истории советской литературы может показаться, что молодой критик ломится в открытую дверь. Стоит ли, в самом деле, доказывать, что Блок или Чаренц – большие художники, без которых немыслима история как их национальных культур, так и некогда единой – советской – культуры? Может броситься в глаза также странное, будто бы произвольное соседство имён в перечислении. Но дело в том, что все эти имена – имена крупнейших представителей армянской, грузинской и русской поэзии соответственно – оказались объединены самой историей, будучи на протяжении более чем десятилетия либо замалчиваемы, либо прямо запрещены как имена репрессированных в 1930-х “врагов народа”.
Критик Владимир Огнев был провозвестником оттепельной “амнистии таланту” – что стало своего рода девизом всей его многолетней писательской деятельности. Знаменательные слова эти были произнесены им всё в той же уже цитировавшейся статье “Сплочение или размежевание? (поэзия в 1956 году)”: “Одно из замечательных качеств 1956 года – амнистия таланту”.
Что бы ни происходило впоследствии, какими бы “заморозками” и “застоями” ни оборачивалась Оттепель его молодости, Огнев оставался верен принципу “амнистии таланту” и делал всё от него зависящее для поддержания духа “гамбургского счёта” в литературе. Такой путь не мог быть гладок и прост. Достаточно сказать, что вышеупомянутая обзорная статья вошла в 1957 году в книгу “Поэзия и современность”, весь тираж которой был уничтожен. Считаные экземпляры книги сохранились в архиве критика, следующая же его книга вышла лишь четыре года спустя – под тем же названием, но в ином составе... Нельзя сказать, что история литературы не помнила подобных инцидентов: но, во-первых, то была скорее практика предыдущих десятилетий, прямо связанная со сталинской репрессивной машиной, а во-вторых, столь крутые административные меры принимались обычно против “инженеров человеческих душ”'— поэтов и прозаиков. Критики изначально были слишком зависимы от “официальной линии” в литературе, как правило, не позволяя себе сколько-нибудь расходиться с ней.
Владимир Огнев стал первым счастливым исключением из этого правила.
“Всё, что я делал в литературе, – старался соответствовать гамбургскому счёту. Как получалось и получалось ли – знает читатель”, – сказано Владимиром Фёдоровичем в итоговой книге воспоминаний и размышлений “Амнистия таланту” (2000).
Знаменитый термин “гамбургский счёт” был, как известно, ещё в 1920-х введён в литературу Виктором Шкловским. Сам Шкловский даст впоследствии высокую оценку работе В. Огнева, говоря о нём, как о “новом типе критика, рождённого временем”:
“Критики, которые удачно поспевают за своим временем, чрезвычайно редки. Их работа утомительна, рискованна. Как трудно написать критическую статью о новом писателе, про которого ничего не писали, ни разу не оценили, как трудно писать, изменяя оценки, соединяя новые имена.
Так работает Владимир Огнев”.
На статьи и книги В. Огнева восторженно отзывались К. Чуковский и Р. Гамзатов, Б. Слуцкий и Е. Винокуров, Я. Ивашкевич и Э. Межелайтис, Ч. Айтматов и Г. Абашидзе... Отношение Геворга Эмина к работе критика хорошо видно по его письмам, письмам, содержащим также ряд интересных наблюдений неравнодушного очевидца и участника литературной и общественной жизни страны в переломное для неё время. Свою вышедшую в 1967 году на русском языке книгу “Семь песен об Армении” поэт надписал: “Дорогому Володе – со старой, но не стареющей любовью”. Не раз Г. Эмин выступал в печати с откликами на книги В. Огнева. В одном из таких откликов поэтом были сказаны обобщающие слова о пути Огнева в литературе:
“Надо было иметь не только большой талант и мужество, но и фанатичную преданность лучшим традициям нашей литературы, чтобы стать тем, кем является сегодня Владимир Огнев – один из самых честных, острых и принципиальных критиков наших дней”.
Будучи многолетним “связным” в культурах бывших братских республик, Владимир Огнев писал о многих ведущих армянских поэтах: Е. Чаренце, О. Ширазе, П. Севаке, С. Капутикян. Публикуемая статья о Г. Эмине была включена автором в книгу “Предварительные итоги. Советская литература как итог нового исторического взгляда на мир”. Не вышедшая по сей день, книга эта была подготовлена ещё в начале 1990-х и задумывалась изначально как продолжение “дневника критика” – художественно-критического жанра, в котором были написаны огневские книги “Свидетельства” (1982) и “Годовые кольца” (1983). “Продолжение следует” – так назвал её В. Огнев в 1992 году...
Тот замысел не воплотился ввиду разорения издательства, в котором должна была выйти книга, – развала страны, о литературной жизни которой говорилось в ней, – распада “связи времён” и пространств, которую она утверждала.
Хочется верить, что, шаг за шагом восстанавливая эту связь и избавляясь от разного рода перекосов, вслед за настоящей публикацией мы увидим и другие, а также долгожданное новое издание работ Владимира Огнева, многое открывающих нам в истории наших – некогда развивающихся бок о бок и обогативших друг друга впрок – литератур.
ВЛАДИМИР ОГНЕВ
ГЕВОРГ ИЗ АШТАРАКА
Поэзия живёт во времени. В народе. Новое общество может повторять старые оценки, и большие поэты дают для этого основания. Но существует и такое понятие, как историческая акустика, существует некая особая неповторимая аура восприятия строк художника…
Так я не могу сегодня искренне восхищаться тем, что казалось ещё недавно прочной духовной истиной, в которую верили и я, и поэт. Увы, с каким сарказмом читаешь сегодня строки Геворга Эмина в переводе М. Луконина: «Я так выхожу из своего дома, как будто... вхожу в свой дом...»
Наш общий дом стал опасным полигоном национального фанатизма, геноцида и варварства. Но границы поэзии всегда шире того смысла, в который верит время. И завтра, быть может, – хочется верить! – под домом мы будем подразумевать общий дом человечества... Эта мысль навеяна письмом Геворга. Он пишет мне, что горько ощущает разрыв общества, эгоизм интеллигенции, когда даже талантливые писатели «в телячьем восторге» от обрушившихся свобод не видят крови, которая «льётся рядом», «беззаботно играют, оттачивая перо, в литературные игры...».
Он напоминает дело Дрейфуса, защите которого посвятил целых десять лет своей жизни Эмиль Золя. «Всего одного невинно осужденного человека», – напоминает Эмин. «Всего одного...». А искусство и не считает иначе. Это политике под силу оперировать многими нулями…
Как старый привычный дом проверяет себя под натиском стихии, так и наше общество, наша вера, сама поэзия проходят ныне суровую проверку на прочность фундамента:
Семью талантами меня сподобил бог,
Но я писал одним, шагая с веком,
А шесть других растратил я как мог
На то, чтоб оставаться человеком.
Потери, утраты невосполнимые, раны, ноющие по ночам, – опыт обманувшей эпохи и возраста, который не знает даже того иллюзорного возвращения вспять, которое дано фантазии, стиху... Но в стихотворении Эмина «Старая фотография» дерево, у которого отсыхают ветки, глубже и прочнее держится за землю корнями. Образ типично армянский. Так в другом стихотворении «Гегард» древний храм вырублен в скале, чтобы срастись с ней, – образ прочности армянского духа и вечности его перед лицом исторических бед под пером Эмина вырастает в апофеоз сопротивления небытию.
У сына древнейшей нации есть на такой образ историческое право.
Семь внуков я народу подарил,
Пускай у каждого по семь детей родится,
Чтоб каждый по-армянски говорил…
Тогда в наш край беда не возвратится.
О Родине семь песен я сложил,
Пусть семь поэтов каждую продолжит…
Почти о том же прозаическое повествование, переведённое на многие языки, «Семь песен об Армении»: «Я, Геворг, по прозвищу Эмин... рассказал вам лишь о том, что прочёл в древних рукописях и новых книгах, слышал от моих предков, увидел своими глазами, сотворил своими руками, и завещаю грядущим поэтам Армении продолжить с оставленной мною строки эти песни, которые вечны, как сама жизнь».
Как Гегард «не блестит» снаружи, а прочен, о чём говорят века, так и художник не может быть суетным.
Может быть, лучшая книга поэта «Век. Земля. Любовь». Если вдуматься, на этих «трёх китах» и держится настоящая поэзия. Что, если не время, родина, твоя верность им творит слово вечное и доброе?
Но есть ещё неумолимое обновление жизни. «Новизна не имеет, ни начал, ни концов». Пусть вечная природа «бесстрастными пальцами» перебирает чётки дней – человек горит и сгорает на ветру перемен. Ход личного и общего времени сливается с мудрым ходом природных явлений, нити эти не рвутся, не «секутся», как это случается у слабых стихотворцев, – Геворг Эмин «читает» время диалектично: «Потому я и пишу стихи, что мною жизнь свои сказанья пишет».
Историческое время не отделено у Эмина от судьбы лирического героя. Он живёт в нем, живёт им. И, хотя часовая стрелка движется медленнее минутной, она отмеряет более весомые доли, – говорится в стихотворении «Перед часами». Но «умное упорство» поэзии Эмина (так определил внутренний нерв поэта Борис Слуцкий) было бы непредставимо без чуткого ощущения и бега минут, бега, всё более внятного возрасту....
Услышать бог не приведи,
Как утверждаешь ты беспечно,
Что день продлится бесконечно,
Что без конца пребудет свет...
Вы слышите? Здесь – и о бренности человеческой, но и бренности самого мира. Последнее было немыслимо в поэзии Нарекаци, Исаакяна, возможно даже – Паруйра Севака... Идея катастрофизма – идея ядерной эры. И когда Эмин пишет, что радость сажать дерево – последняя радость, это не только голос старости человека, но и голос человечества, которое сопротивляется идее всеобщей смерти.
О чудесном воскресении Ара Прекрасного можно прочитать и у Платона. Геворг студентом просиживал часами в Матенадаране, черпая силу духа в старинных фолиантах армянской древности. Традиция и постоянная наделённость слухом времени – редкое качество в сегодняшней литературе, не только поэзии. Я бы сказал, что ощутима даже тенденция к попятному движению стиха, всё более ориентирующегося на «преданья старины глубокой» без понимания перспективы жизни.
На этом фоне Геворг Эмин – пример, и положительный, и достойный изучения. В недавно опубликованных дневниках Д. Самойлова хорошо сказано, что в прошлое обращает поэзию «отсутствие энергии в настоящем и перспективы в будущем». И далее: «Это – признак упадка, отсутствия свежих идей». Об Эмине так не скажешь. Он развивается с веком наравне. И не удивляешься, читая такое: «Знак вопросительный... жалкий, согбенный, – что ты сгорбился так? Кто бы подумал, что ты – тот надменный, тот восклицательный знак?..» Глубокий и ясный, увы, подтекст пояснений не требует...
Один критик заметил, что в поэзии позднего Эмина нарастает «лавина глаголов». Только в десяти двустишьях критик насчитал: цвёл, падал, горела, слетало, дарило, погасло и т.д. Это тоже один из показателей активности стиха, перенос на стиль, лексику волевого начала позиции. Такая позиция неотделима от стремления поэта освободить энергию слова от всей его речевой мощи. К сожалению, перевод никогда не позволяет выявить эти черты подлинника, но и то, что остаётся «в осадке», значимо. Евг. Евтушенко, сам поэт «досказанности», хвалит за эту решимость Эмина. Он прав, что и твёрдое «да», и такое же недвусмысленное «нет» имеют в поэзии, по крайней мере, равные права с «недосказанностью» и многоточием смысла.
Тут надо отметить и прямую связь «открытого» стиха, где слово используется в обнажённой сути своей, с небоязнью скомпрометированной «ангажированности» поэзии страстями политическими. Характер поэтического дарования небезразличен к выбору творческого пути: готов ли ты признать, что творчество участвует, как говорили в 20-х годах, в «жизнестроительстве», или полагаешь, что искусство изначально противостоит этой участи.
Для Эмина никогда не было такого выбора. Жизнь духа никогда не понималась им метафизически. Он оставался поэтом жизни. А значит, жил её страстями, не боясь «испачкаться» и оскоромиться реальностью. Лично я вижу в такой позиции жизненную силу стихов Геворга Эмина.
В лирике Эмин откровенно проповедует ясность и завершённость формы. Он любит приём: теза – антитеза. Как в строгой науке логике.
Многие стихи можно читать так: начало и конец. Но мы потеряли бы главное – ту прелесть непредсказуемости поэтического хода, которая и отличает поэта от моралиста. Когда в стихотворении говорится, что «молчание – это золото», а потом поговорка оборачивается парадоксом о «плате» за молчание, мы имеем перед собою пример чисто рационалистического афоризма. И думаешь, что стихотворение могло бы быть короче. Но вот в стихотворении «Заблудившийся сон», во многих и многих стихотворениях о любви («Женщине с зелёными глазами», «На берегу Нерис», «Я не могу. С меня довольно!») мы в стотысячный раз убеждаемся, что лирика остаётся лирикой, то есть пока не объяснённым до конца чудом. И тогда замолкает голос рацио и включается загадочная рация, принимающая космические сигналы чувства и передающая им навстречу свои неповторимые импульсы…
Наследник многовековой традиции словесности, Геворг Эмин знает старинное высказывание: новые слова входят в ворота перевода как иностранцы, потом как гости, затем как знакомые и, наконец, как родные. Речь идёт об освоении культуры человечества.
Армянская поэзия никогда не была закрытой. Этому отчасти способствовало и то обстоятельство, что история не раз наносила удары по маленькому народу, разбросав его сыновей и дочерей по всему миру. «Пандухтские» песни – песни странника, тоскующего по родине, – знает только Армения. Знает, в отличие от других ностальгических песен других народов, как жанр. Вершина «пандухтской» поэзии – неповторимый, разрывающий сердце «Крунк» («Нет ли вести из страны моей?» – Увы, дурные вести: льётся невинная кровь, недра отверсты и заживо хоронят братьев твоих, матерей и детей, вопрошающий да содрогнётся сегодня!..).
У незакрытости армянской культуры есть и другие корни – с седых веков древности участие в общемировом процессе сотрудничества народов Запада и Востока. «Я люблю языки всех народов и стран...». Это не просто декларация. Она оплачена многолетней деятельностью Эмина на ниве международных связей. К юбилею поэта издательство «Советакан грох» в Ереване выпустило сборник отзывов о Геворге Эмине, состоящий из 25 статей его русских, молдавских, армянских, дагестанских друзей по профессии. А сколько писали о нём за рубежом – Арагон, Ивашкевич, Мартин Роббинс, Дравич, Раб, критики и писатели армянской диаспоры! В Польше Эмина знают как своего – он столько перевёл польских поэтов, показал полякам свою Армению в антологиях и сборниках.
Мы знаем немало «внешних связей» в культуре, которые и остаются внешними в полном смысле слова. Но есть художники, и к ним принадлежит Геворг Эмин, для которых международная арена – естественная форма существования их музы. Для того чтобы это было так, надо обладать высоким уровнем интеллекта, сердцем гуманиста, характером борца за общечеловеческие идеалы. Тогда расстрел Гарсиа Лорки прозвучит как весть о достоинстве художника: «Лучше забытым начисто быть, чем возвеличенным, но прирученным!» И, не правда ли, при чём здесь Гренада и Испания – только одно из мест насилия над свободой!.. Это «последнее слово тюремщикам» всех континентов и всех времён. «Сквозь каплю слёзную» не видна краса Ниагары. Это не пресловутое «разоблачение» Запада, это универсальная мысль ангажированного художника, который не верит в возможность петь о соловье на руинах разрушенных Помпеи или Спитака – всё едино!..
Геворг из Аштарака…
Его судьба – судьба и наша, его друзей, медленно уходящего общего поколения. Я хочу закончить это слово о друге цитатой из Бориса Слуцкого: «Аштарак – это детство Геворга. Оно совсем не похоже на детство любого из нас. Но в то же время до чего похоже! Сколько у нас было общей радости и общих надежд, похожей бедности и общего счастья!»
Общее у нас – и отрезвление. Но оно ни в коем случае не превратится в бегство от идеалов свободы, равенства и братства. Снова и снова будет подниматься «дорогой в гору» (так назывался один из давних сборников Геворга) художник и толкать огромный камень перед собой...
Только не называй его, этого художника, Сизифом, читатель!..
1989
Геворг Эмин – Владимиру Огневу
Дорогой Владимир!
(обрати внимание на смысл русских имён: Влади-кавказ(ом)!, Влади-вос-ток(ом)!, Влади-мир(ом)! и т. д.)
Мы все так потрясены бедствиями последних лет: несправедливостью, ложью, сознательной антиармянской, пантюркистской политикой нашего любимого правительства, геноцидом Сумгаита, депортацией армян из Азербайджана, и – будто всего этого было мало – апокалипсисом землетрясения, и такая у нас горькая обида к миру, веку, времени, даже к друзьям, что чуть не отошли не только от литературы, но вообще от мира и от нашей страны – лучшей на свете…
Если прибавить к этому ещё и неизбежные недомогания и болезни, свойственные моему возрасту – от катаракты до всяких урологических, то будет понятно, почему я не только не езжу в Москву, но даже не отвечаю на письма и не пишу даже друзьям (если приеду – только на заседание комиссии по наследию репрессированных писателей, членом которой состою).
И в самом деле: что мне писать Евтушенко, который до сих пор имеет наивность писать стихи на основе информации газет (наших газет!!); русский писатель Белов не знает историю собственного народа, писатели-борцы против фашизма и геноцида, увидев ночью на улице рецидивиста-бандита, режущего невинную жертву, смущённо проходят мимо, уговаривая их обоих “найти общий язык”, а многие, даже умные и острые, талантливые писатели и интеллигенты в телячьем восторге от того, что разрешили печатать “эту книгу” и даже “эту строку”, и не замечая, что рядом льётся кровь (пока – только армянская), рождается геноцид и необыкновенный фашизм (в отличие от обыкновенного), беззаботно играют, оттачивая перо, в литературные игры в духе критического салона mаdаmе Натальи Ивановой!
Ну ладно, бог с ними – взяли бы пример хотя бы с Золя, писателя, немножко лучше, чем они, который целых десять лет своей жизни (и творчества) посвятил спасению от смерти всего одного невинно осуждённого человека – Дрейфуса (кстати, не без помощи прекрасного армянского новеллиста и юриста Григора Зограба).
Но вернёмся однако к делу. Недавно из издательства “Художественная литература” мне сказали, что ты любезно согласился написать предисловие к моему двухтомнику, приуроченному к моему, увы, уже… семидесятилетию.
Не скрываю, что я очень рад этому и естественно, благодарю за это, но… но каждый раз, когда я издаю книгу на русском языке и представляю, что её будут читать мои друзья и другие, по-настоящему умные и со вкусом читатели, то бывает подчас так стыдно, что хочется или вообще не переводиться и не издаваться, или послать каждому из них сопроводительное письмо – комментарии к этой книге.
Национальный поэт, в отличие от поэта, пишущего на русском языке, никогда или почти никогда не издаёт или не может издать такую книгу, какую хочет…
Ведь в отличие от моих книг, изданных на армянском языке, я включаю в эту книгу не то, что хочу, не то, что лучше, интереснее и острее, а лишь то, что уже переведено на русский язык (к сроку издания книги) и переведено более или менее сносно.
Поэтому иногда даже случается, что я вынужден не включать в книгу мои лучшие, но плохо переведённые стихи, и наоборот, включать те стихи, которые на армянском языке не самые главные, но… переведены удачно.
Если к этому ещё прибавить, что у нас в издательствах особенно в национальных отделах почти нет понятия настоящего, творческого редактирования (хоть бы дали на редактирование поэтам-критикам, а не сотрудникам редакции), а штатные редакторы не только не знают языка оригинала, но и никогда не сравнивают полученный перевод с подстрочником, то всё станет ясно (кто как хочет, так и переводит, пропуская непонятные ему, но очень важные места и прибавляя любую отсебятину…)
Кроме того, мы не могли добиться того, чтобы книгу нац. поэта дали на перевод если не одному, то хотя бы только трём-четырём переводчикам или поэтам, близким по духу переводимому поэту…
Ан нет!.. есть план выпуска, поджимают сроки, книгу разделяют на 10-20 частей и раздают случайным переводчикам – и пожалуйста! – готов очередной винегрет – книга стихов национального поэта.
(Бедный Эмин… который переводит на армянский с оригинала, тех поэтов, которые близки ему, и лишь те стихи, которые самые близкие – поэтому и разделы переводов в моих книгах называются “то, что написал бы я сам…”)
Причём я ещё человек настырный и, в пределах возможности, мучаю даже лучших поэтов-переводчиков, добиваясь, чтобы они очистили переводы моих стихов от отсебятины и перевели лишь то, что написал я сам…
Ещё бог с ним, если эта отсебятина, или вообще весь перевод, хуже того, что в оригинале, тогда можешь ходить с гордо поднятой головой… а ведь бывает, появляются (в переводе) куски лучше, чем у меня, и тогда не знаешь, куда деваться от стыда (ведь это, хоть и хорошо, да не твоё…).
Сколько писали на эту тему – о том, как издают и переводят нац. поэтов, сколько об этом писал и я – но, увы, у нас ведь критика и критикуемые явленияшагают в жизни параллельно и никогда не пересекаются…
Но вернёмся к теме письма, – мне сказали, что ты хотел иметь мои книги, но т.к. я не знаю, что у тебя есть и чего нет (“Семь песен об Армении” есть?), то, на всякий случай, посылаю: І. предыдущий двухтомник (стихи и “Семь песен”); II. мою новую книгу стихов “Ласточка из Аштарака”; III. на всякий случай маленький сборник статей (обо мне) только русских писателей и критиков (там нет статей зарубежных писателей (Арагона, Ивашкевича, Кужи Раб, Дравича, Мартина Роббинса и др.)) и писателей и критиков Армении и армянской диаспоры (целый том).
Очень хотел бы показать тебе мои новые стихи, стихи последних лет и стихи, написанные давно, но не изданные (по понятным причинам), но они пока у переводчиков. Часть из них издана в книге “Ласточка из Аштарака”. (Если буду в Москве, постараюсь показать их хотя бы в подстрочных переводах.)
Привет тебе, Наде и дочке (забыл имя) от меня и Армы
Геворг
20.2.1989 ЕРЕВАН
* * *
Дорогой Владимир!
Получил твою телеграмму и сразу сообщил о моём согласии приехать на Европейский форум, но через два дня с сердцем стало плохо, и с 10/XI лягу в больницу...
Очень жалею об этом, ибо считаю, что сейчас самое важное – особенно на фоне разъединения всех и вся – культура и особенно литература – наша последняя надежда в объединении и интеграции народов и стран.
Я не только, в меру своих сил, боролся за это, но и, с давних пор (когда ещё у нас был запрещён Pen club), был членом Европейского союза писателей (недавно нашёл в своём архиве письмо из Рима за подписью Джанкарло Вигорелли (а может, Унгорелли?), а сейчас являюсь президентом ПЕН-клуба Армении...
Боюсь, что до 20/XI не выйду из больницы – поэтому желаю удачи Европейскому форуму и готов помочь его работе в любой форме (в организации, в поездках и т.д.).
Спасибо за предисловие к моему двухтомнику (которое я ещё не видел...) Если тебе не трудно, вышли мне полный и нетронутый вариант этого предисловия, т.к. я боюсь, что его в издательстве могли испортить так же, как, в своё время, мою статью о тебе.
Привет Наде и всем твоим близким и друзьям.
Как твоё здоровье?
Обнимаю
Геворг Эмин
1990 9/XI. Ереван
Предисловие и публикация Константина Шакаряна.
За предоставление архивных материалов публикатор благодарит наследницу В.Ф. Огнева Е.В. Огневу
Первый номер журнала «Литературная Армения» 2024 года можно приобрести, пройдя по ссылке:
Добавить комментарий